Богова делянка - Луис Бромфилд
— Говоришь, нас всех освободить хотят? — сказала Филадельфия.
— Да, — сказал Луш громко, запрокинув голову; он даже и не взглянул на Джоби, когда тот сказал:
— Тише, Луш!
— Да, — сказал Луш, — генерал Шерман очистит всю землю, и наш род будет свободным!
Тут Лувиния в два шага прошла через комнату и сильно стукнула Луша по голове ладонью.
— Эх ты, черный дурень! — сказала она. — Неужто думаешь, на целом свете наберется столько янки, чтоб отлупить белых?
Не дожидаясь Лувинии, мы бегом помчались домой; мы опять не знали, идет ли она за нами следом. Мы вбежали в комнату, где у лампы с открытой Библией на коленях сидела Бабушка и, вытянув шею, поверх очков смотрела на нас:
— Они идут сюда, — сказал я. — Они идут освобождать нас!
— Что? — проговорила она.
— Луш их видел. Они уже идут сюда. Генерал Шерман, он освободит нас всех!
Мы смотрели на нее, дожидаясь, кого она пошлет за мушкетом — Джоби, потому что он самый старый, или Луша, потому что он их видел и знает, в кого стрелять. Потом она тоже закричала, и голос у нее был сильный и громкий, как у Лувинии.
— Байярд Сарторис! Ты еще не в постели?.. Лувиния! — закричала она. Вошла Лувиния. — Отведи детей в постель, и если ты сегодня услышишь от них хоть единый звук, даю тебе разрешение, даже настаиваю, чтобы ты их выпорола, обоих.
Улеглись-то мы быстро. Но разговаривать не могли, потому что в зале на раскладной койке улеглась Лувиния. Ринго боялся забраться ко мне в постель, поэтому я спустился к нему на тюфяк:
— Придется нам наблюдать за дорогой, — сказал я.
Ринго всхлипнул.
— Похоже, придется, — сказал он.
— Боишься?
— Не так чтобы, — сказал он. — Я б только хотел вот, чтоб ’сподин Джон был здесь.
— Что ж, его нет, — сказал я. — Придется нам.
Два дня, лежа в кедровой рощице, наблюдали мы за дорогой. Время от времени Лувиния громко кликала нас, но мы сказали ей, где мы и что мы делаем новую карту, и потом из кухни ей было хорошо видно кедровую рощицу. Здесь было прохладно, тенисто и спокойно, и Ринго по большей части спал, и я тоже иногда спал. Мне снился сон — я словно бы гляжу на нашу усадьбу, и вдруг и дом, и конюшня, и хижина, и деревья — все исчезает, и я вижу перед собой что-то ровное и пустое, как полка в буфете, и все темнеет и темнеет, и потом я уже вдруг и не смотрю и не вижу — я уже сам там, в испуганной толпе крошечных фигурок, которая движется по этому ровному месту; и Отец, и Бабушка, и Джоби, и Лувиния, и Луш, и Филадельфия, и мы с Ринго; тут Ринго издал какой-то сдавленный звук, я смотрю на дорогу, и там, посредине, на резвой гнедой лошади, янки глядит в бинокль на наш дом.
Довольно долго мы просто лежали и глядели на янки. Не знаю, что мы ожидали увидеть, но сразу договорились, кто он; помнится, я подумал: «Он же совсем как человек», — и потом мы с Ринго переглянулись, а потом задом сползли с гребня холма, не помня, когда именно стали ползти, а потом пустились бегом через выгон к дому, не помня, когда вскочили на ноги. Мы бежали, казалось, целую вечность, запрокинув голову и сжав кулаки, пока не достигли ограды и, перевалив через нее, — дальше, а потом попали в дом. Бабушкино кресло, стоявшее у стола, на котором лежало ее шитье, было пусто.
— Быстро! — сказал я. — Пододвинь сюда!
Но Ринго не шелохнулся. Когда я подтащил кресло, забрался на него и стал снимать мушкет, глаза у Ринго были словно круглые дверные ручки. Весил мушкет около пятнадцати фунтов, но дело было не столько в весе, сколько в длине: когда он отцепился-таки, и он, и кресло, и все прочее со страшным грохотом полетело на пол. Мы услышали, как наверху, в своей постели привстала Бабушка, потом услышали ее голос:
— Кто там?
— Быстро! — сказал я. — Шевелись!
— Я боюсь, — сказал Ринго.
— Байярд! — крикнула Бабушка. — Лувиния!
Мы держали мушкет как бревно.
— Ты хочешь быть свободным? — спросил я. — Хочешь быть свободным?
Так мы его и несли как бревно, держась каждый за свой конец, бегом. Пробежали через рощу к дороге, и в тот самый миг, когда из-за поворота показалась лошадь, нырнули за куст жимолости. Мы ничего не слышали, может, из-за собственного дыхания, а может, оттого, что ничего и не ожидали услышать. И туда мы тоже больше не смотрели; были заняты тем, как взвести курок. Раньше мы уже пробовали стрелять из него, один или два раза, когда Бабушки не было дома, и Джоби приходил проверить и перезарядить его. Ринго поставил мушкет стоймя, я ухватился за дуло обеими руками, подтянулся и повис, зажав его между ног, потом съехал по нему вниз, до затвора, пока тот не щелкнул. Вот чем мы занимались; мы были слишком заняты, чтобы смотреть. Положенный поперек спины Ринго, который стоял, согнувшись и упершись руками в колени, и, задыхаясь, кричал: «Стреляй в эту сволочь! Стреляй в него!», мушкет пополз выше, потом прицел и мушка совместились и, уже зажмуривая глаза, я увидел, что и человек, и его резвый конек скрылись в дыму. Бухнуло так, словно ударил гром, и дыму было столько, будто горели кусты, и я услышал, как отчаянно заржала лошадь, но больше ничего не увидел; только Ринго завопил:
— Превеликий боже, Байярд! Да их тут цельная армия!
4
Дом, казалось, ни капельки не приближался; просто висел перед нами, плавая в воздухе и медленно разрастаясь, словно во сне, и все, и я слышал, как Ринго стонет за моей спиной, а дальше за ним — крики и топот копыт. Но наконец мы добежали до дома; прямо в дверях с разинутым ртом и в старой Отцовой шляпе поверх головного
