Андре Мальро - Надежда
В пятом полку командир первой роты был убит первым. Несколько минут спустя один из республиканских танков взорвался, озарив зловещим синеватым светом заснеженное поле, над которым зависли белые хлопья. Под перекрестным огнем пулеметов люди распластывались за пнями; они окапывались, пуская в ход каски либо патронные диски (чтобы воспользоваться штыком, пришлось бы выпрямиться), залегали, вскакивали на миг, чтобы метнуть гранату, и снова приникали к земле под огнем пулеметов, поливавших поле. Из шести добровольцев, вызвавшихся подобрать раненых, четверо пали. Соседи-интербригадовцы слышали только свист разрывных пуль, да иногда чей-то выкрик: «Как там, порядок?» и чьи-то ответы: «Ничего, а у вас?» И все это перекрывал трагический хор, доносившийся отовсюду: «На помощь! На помощь!»
Тем не менее в четвертом часу переутомленных людей охватила сонливость; снова был выдан кофе; бойцы побаивались ночного холода. Нахлобучив капюшоны, они вспоминали траншеи под Мадридом, где стрелки временами открывали огонь, не прекращая еды, где шутники приручали мышей, где в ожидании снарядов бойцы молча рассматривали детские фотографии; и траншеи Харамы, где они с тыла атаковали фашистские танки, расстрелявшие весь боезапас, и где пулеметчики орали, предлагая мочиться на перегревшиеся стволы пулеметов, чтобы те остыли.
— На каждый танк — одну пулю, на каждую пулю — один танк, — говорил, смакуя формулу, Пепе своим бойцам, двигавшимся вперед.
Справа от них наступали бойцы из пятого полка; воздух загустел от пуль, и бойцы шли следом за огнем артиллерии, отлично скорректированным офицером-испанцем. Пацифисты из спасательных групп, сняв нарукавные повязки, атаковали танки гранатами, чтобы расчистить себе доступ к раненым.
Несколько голосов затянули «Интернационал», но его тут же перекрыл яростный рев, раздавшийся со стороны испанцев, и короткий выкрик на десятке языков, раздавшийся со стороны интербригадовцев: «Вперед!»
— Наступление фашистов не поддержано авиацией, — сказал за час или два до этого один из офицеров главного штаба ВВС.
Тучи висели в двухстах метрах от земли, вот-вот должен был возобновиться снегопад.
— Все их базы по ту сторону Сьерры, — ответил тогда Сембрано. — Вряд ли они пройдут.
Рука у него висела на перевязи, вести самолет он не мог. Между республиканцами и Сьеррой были итальянские войска.
Варгас не произносил ни слова.
— Если исходить из обычной логики, — сказал еще один офицер, — в случае воздушной вылазки мы рискуем потерять всю нашу авиацию: достаточно снегопаду перейти в бурю… Никакое командование не решилось бы взять на себя ответственность за подобную катастрофу…
Варгас вызвал адъютанта.
— Их теруэльские самолеты могут обогнуть Сьерру даже в такую погоду, — проговорил Сембрано.
— Сомневаюсь, чтобы у них остались самолеты, — ответил Варгас.
— Алло! — кричал адъютант в телефонную трубку. — Алькала? Немедленно отправляйте все, что у вас есть, на аэродром семнадцать, Гвадалахара. Алло, аэродром. Отправляйте все, что у вас есть, на аэродром семнадцать, Гвадалахара. Алло, Сарьон? Отправляйте все, что у вас есть, на аэродром семнадцать, Гвадалахара.
— Если мы проиграем эту битву, — сказал тогда Варгас, — мы проиграем всю войну. В конечном счете за нашу авиацию мы в ответе только перед испанским народом. Фашистам отчитаться сложнее… Поехали.
И впервые за много месяцев он снова натянул шлем.
Новички атаковали. Этот батальон, бойцы которого еще не были расписаны по национальным ротам, включал в основном добровольцев, только что прибывших из отдаленных стран: греков, евреев, сирийцев из США, кубинцев, канадцев, южноамериканцев, ирландцев, мексиканцев; было даже несколько китайцев. Поначалу они палили направо и налево: редко встречаются люди, которые во время первого боя не испытывают потребности производить как можно больше шуму. В первой же схватке почти все вообразили, что ранены, поскольку когда-то слышали, что в первый момент раненые не чувствуют боли; при свисте первых пуль некоторые из них утверждали, что это «поют испанские птицы». Им мешали каски, при каждом их выстреле сползавшие то на глаза им, то на затылок; ирреальность убитых вызывала у них смятение; они умолкали при виде первых раненых; и они дожидались приказа на наступление с одинаковой деланной улыбкой, застывшей на всех лицах. Затем они услышали приглушенный гул, означавший, что батальон Эдгара-Андре справа от них выходит на открытую местность; и они посыпались следом за танками, швыряя гранаты.
На оконечности левого фланга бойцов Мануэля изумила скорость перемещения пулеметов, из которых вел огонь противник, и тут на их окопы и траншеи вылетела марокканская конница, вооруженная ручными пулеметами. Эффект последовал незамедлительно: бойцы, впервые столкнувшиеся с этим оружием, готовы были обратиться в бегство. Но Мануэль заранее догадался разбавить новобранцев подрывниками, прошедшими выучку у Пепе. Они-то знали, что кавалеристы на скаку не могут целиться; и сами они находились в укрытиях. Они встретили атакующих гранатами. Затем сразу же залегли за плотной баррикадой из убитых лошадей и вместе с теми новобранцами, которые разобрались в ситуации и теперь стреляли по всадникам, пытавшимся сбиться в кучу, поползли между лошадиными телами, подбирая ручные пулеметы. Медлили только новобранцы из крестьян: они готовы были драться с людьми, но не решались убивать таких справных лошадок. Гартнер, стоя за танком, говорил с ними и старался жестикулировать так, чтобы руки не мелькали за бронебашней.
По всему фронту ладони у санитаров стали красными.
И тогда, словно проскользнув между грязно-бурыми от снега тучами и чисто-белой от снега землей, появился первый республиканский самолет. Затем, такие же странноватые с виду, как раненые ополченцы, появились старые самолеты, которых не видели с августа: авиетки, принадлежавшие некогда разным сеньорито, и транспортные самолеты, почтари и самолеты связи, ветхий «Орион», на котором летал Леклер, и учебные самолеты; и испанские войска встречали их с пасмурной улыбкой, которую, возможно, вызывали у них теперь тогдашние их чувства. Когда эта делегация из времен Апокалипсиса атаковала на бреющем полете — бреющем снега — итальянских пулеметчиков, все батальоны народной армии, которые еще выжидали, получили приказ выступить. И хотя небо было обложено и грозил снегопад, сначала тройка за тройкой, затем эскадрилья за эскадрильей, ударяясь о тучи, словно птицы о потолок, и снижаясь, занимая все обозримое пространство, теперь целиком отданное битве, полня воздух гуденьем, от которого подрагивал снег, покрывавший землю и мертвых, заслоняя скорбные очертания скошенных долин, темных, как леса, нахлынули лавиной восемьдесят республиканских самолетов в боевом порядке.
Внизу, кутаясь в шинели, пряча головы под капюшонами, остроконечными, как у марокканцев, шли вперед бойцы республиканской армии. Между волокон снежной корпии, порхавшей перед самолетами, мелькала рябь дороги, затем дорога становилась итальянской мотоколонной; и поскольку ветер дул со стороны республиканских рубежей, Маньену с борта «Ориона» было не разглядеть, от капюшонов ли спасается колонна или от танков, крохотных в просторах полей, или от самолетов, или ее уносит ветром — так же, как бесконечные облака и все, что есть в мире.
И все же никогда еще он не чувствовал во время боя такого напряжения: казалось, облака и мотоколонна были порождением одной и той же таинственной воли; казалось, зенитки, фашизм, ураган действовали заодно; казалось, забортная мертвенная белизна встала преградой между ним и победой. Огромная туча, такая густая, что у летчиков возникало ощущение слепоты, надвинулась на туристские самолеты: плоскости запорошило снегом, машины болтало в отчаянной круговерти хлопьев, хлопья облепляли их, прятали от них небо и землю, теснили справа и слева и, казалось, обрекали на вечную неподвижность самолеты, которые трещали по всем швам, силясь выдержать напор ветра. Ориентируясь по темно-серому — почти черному — пятну, Маньен понял, что машина развернулась на сто восемьдесят градусов. Компас заклинило, указатели горизонтали вышли из строя еще раньше. Даррас, несмотря на холод, стянул с головы шлем, волосы его, белые, как все вокруг, свесились над высотомером, который тоже не работал: похоже, самолет идет на снижение со скоростью триста в час, а отделяет его от земли меньше четырехсот метров.
Нет, они вынырнули из облака вверх.
Между распадавшимися облаками, сыпавшими на землю снежную корпию, и вторым, верхним облачным слоем — необозримой Гренландией, плоской и мертвенно-белесой, — строем шли вперед все боевые машины республиканцев.
Даррас качнулся с крыла на крыло, чтобы сбросить снег.
