Другая страна - Джеймс Болдуин
– Да, – сказал Эрик, – правды ты никогда не узнаешь. Окажись я на твоем месте, я бы обнял его, но это ничему бы не помогло. И та малютка пыталась удержать его, и это тоже не помогло.
Он сел на кровать рядом с Вивальдо.
– Хочешь кофе?
– Нет, ни за что, – Вивальдо вытер слезы тыльной стороной руки. – Давай еще выпьем. Встретим за рюмкой рассвет.
– О’кей. – Эрик сделал движение, чтобы идти, но тут Вивальдо ухватил его руку.
– Эрик… – Он различал темные глаза Эрика, вопросительно глядевшие на него, и приоткрытые в легкой усмешке губы. – Я рад, что все рассказал тебе, никому другому я бы не смог.
Эрик, похоже, улыбнулся. Потом взял в свои руки лицо Вивальдо и легко, нежно поцеловал того в лоб. Потом отступил в темноту и скрылся; Вивальдо слышал, как он возится на кухне.
– У меня кончился лед!
– К черту лед!
– Воду надо?
– Нет. Хотя, пожалуй, немного.
Эрик вернулся с двумя стаканами и вручил один Вивальдо. Они чокнулись.
– За рассвет, – сказал Эрик.
– За рассвет, – повторил Вивальдо.
Потом они сидели рядом, глядя, как за окном понемногу светает и первые робкие лучики солнца пробиваются в комнату. Вивальдо шумно вздохнул, и Эрик, повернувшись, взглянул на его худое, посеревшее от бессонной ночи лицо, ввалившиеся щеки, на которых проступила щетина, на изумительной красоты рот, в линиях которого читалась покорность Судьбе, и на черные глаза, которые смотрели тебе прямо в лицо, – они смотрели прямо, потому что научились видеть то, что скрывалось внутри. И тут Эрик почувствовал, возможно, впервые в жизни, что такое мужское братство. Здесь, в его комнате, сидел Вивальдо – длинный, худой, усталый; одетый, как всегда, в черное и белое: его белая, не первой свежести, рубашка была расстегнута почти до живота, на груди курчавились волосы, на лоб падали нечесаные космы – он всегда носил длинные волосы. Эрик ощущал особый запах, который шел от Вивальдо, тайный запах его подмышек, чресел, особенно его волновали длинные ноги Вивальдо. Да, Вивальдо находился в комнате Эрика и сидел на его постели. Даже четверть дюйма не разделяла их. Локти друзей почти соприкасались, Эрик отчетливо слышал каждый вдох, каждый выдох Вивальдо. Они напоминали двух солдат, отдыхающих между сражениями.
Но вот Вивальдо рухнул на постель, одна рука его закрывала лоб, другая покоилась между бедер. Через минуту он уже храпел, потом вдруг по телу его прошла дрожь, и он, повернувшись к стене, уткнулся лицом в подушку. Эрик продолжал сидеть на кровати и смотреть на Вивальдо. Он снял с Вивальдо туфли, ослабил пояс, повернув при этом Вивальдо к себе лицом. Утреннее солнце заливало спящего нежным светом. Эрик плеснул себе еще виски, положив на этот раз лед, который к тому времени был уже готов. Он хотел перечесть письмо Ива, но передумал – и так знал его наизусть. Приезд Ива страшил его. Эрик снова сел на кровать, молчаливо встречая утро…
Моп plus cher. Je te previendrai le jour de топ arrivée. Je prendrai l’avion. J’ai dit au revoir à ma mere. Elle a beaucoup pleuré. J’avoue que ça me faisait quelque chose. Bon. Paris est mortel sans toi. Je t’adore топ petit et je t’aime. Comme j’ai envie e te serrer très fort entre mes bras. Je t’embrasse. Toujours à toi. Ton Yves[63].
Вот так. Где-то включили радио. Начинался день. Эрик допил виски, разулся, ослабил пояс и растянулся на кровати рядом с Вивальдо. Голову он положил ему на грудь и заснул под защитой этого утеса.
Ида сказала шоферу такси:
– В центр, пожалуйста, к «Маленькому Раю», – и повернулась с покаянной улыбкой к Кэсс.
– Их вечер, – сказала она, указывая на оставшихся позади Эрика и Вивальдо, – только начинается. И мой – тоже, хотя таким интересным он не будет.
– Мне казалось, ты едешь домой, – удивилась Кэсс.
– Вовсе нет. Мне надо кое с кем повидаться, – Ида задумчиво изучала свои ногти, потом подняла глаза на Кэсс. – Вивальдо ничего нельзя объяснить, поэтому ты тоже помалкивай. Он приходит в страшное возбуждение, когда попадает в среду музыкантов. Я его не виню. Но их – тоже. Я понимаю, что они чувствуют, и не хочу, чтобы они выплескивали это на Вивальдо – ему и так несладко.
Помолчав, она тихо прибавила:
– Как и мне.
Кэсс от удивления не могла вымолвить ни слова. Ей никогда не приходило в голову, что они с Идой могут подружиться, она уже давно пришла к выводу, что Ида не любит ее и не доверяет ей. Но сейчас та была совсем другой. В ее голосе звучали неподдельное одиночество и боль.
– Может, заскочишь туда со мной на пару минут? – попросила она, теребя колечко.
Мне будет там неуютно, подумала Кэсс, а если ты должна встретиться там с кем-то, какой толк в моем присутствии? Но она инстинктивно поняла, что говорить этого не следует: Иде позарез нужно потолковать с женщиной, пусть даже с белой женщиной – хоть несколько минут.
– О’кей, – согласилась она, – но только на одну рюмочку. Мне пора домой к Ричарду. – Последняя фраза заставила обеих расхохотаться. Пожалуй, впервые они вот так искренне смеялись наедине друг с другом, и Кэсс догадалась, что отношение Иды к ней изменилось к лучшему, когда она узнала о ее супружеской неверности. Наверное, в глазах Иды теперь, когда добродетель Кэсс была под сомнением, а положение шатким, она выглядела женщиной, с которой можно не соблюдать дистанцию. Этот внезапный заливистый смех слегка отдавал шантажом. Теперь Ида могла держаться с Кэсс свободнее, ведь общественное мнение, выйди правда наружу, судило бы Кэсс более строго, чем Иду. Ида не была белой, не была женой и матерью. Грехи Иды сочли бы простительными, в то время как поведению Кэсс оправдания в глазах света не было.
Ида сказала:
– Все мужчины – негодяи, правда, милочка? – Голос ее печально и устало дрожал. – Мне их никогда не понять, честное слово.
– А мне казалось, ты в них разбираешься куда лучше, чем я, – сказала Кэсс.
Ида улыбнулась.
– Это только видимость. Хотя, если мужчина тебе безразличен, все обстоит довольно просто. Почти все мужики, с которыми у меня что-то было, гроша ломаного не стоили. И мне всегда казалось, что других просто не бывает. – Она помолчала. Потом бросила взгляд на Кэсс, которая сидела неподвижно, опустив глаза. Такси подъезжало к Таймс-сквер. – Ты меня понимаешь?
– Даже не знаю, понимаю или нет, – сказала Кэсс. – Скорее, нет. Ведь у меня за всю жизнь было… только двое мужчин.
Ида недоверчиво
