Иван Лазутин - Черные лебеди
Струмилин вышел из ванной и продолжал ходить по коридору. Вспомнил, что к вечеру должна прийти тетя Паша. У нее ключи от квартиры. Она приезжает к нему раза два в неделю, помогает по хозяйству. Убирает квартиру, стирает белье, чистит посуду… Несколько раз он уже подумывал — не взять ли к себе безродную старушку, но, зная ее щепетильность и болезненное желание быть ни от кого не зависимой, боялся пока заговаривать об этом. Не было подходящего случая. Сегодня он скажет ей. Даже не скажет, а мягко намекнет.
Струмилин еще не совсем привык к удобствам в новой квартире и к новой, пахнущей лаком мебели. За письменным столом, в котором все отражалось, как в зеркале, мысль работала вяло. Он то и дело отвлекался, любуясь книжными шкафами с резными дверками. А вчера на ум пришла мысль: поистине талантливые вещи могут рождаться только в бедной обстановке. Там, где блеск, где уют, комфорт, — мысль порабощена обстановкой, сытостью, соблазнами украсить жизнь новыми удобствами. «Недаром многие гениальные люди начинали свой путь на чердаках, в тюрьмах, в сырых полуподвалах, — подумал Струмилин, но тут же поймал себя: — А Пушкин? А граф Толстой? А Суворов? Нет!.. Нужно просто не растекаться по желобкам мещанского уюта, нужно работать! Работать, как двужильная лошадь, как раб на плантации!.. Но температура!.. Проклятая температура… Неужели она путает карты? Но это можно доказать не только в лаборатории, на собаках и кроликах, это в конце концов можно проверить на себе. Так будет гораздо убедительнее. Риска никакого. А сильнее доказательства не найдешь».
Струмилин остановился и задумался: «А что? Сильнее доказательства не бывает. Попробую! Сердце пока не подводит, температура как раз повышенная, чувствую себя сносно». Он стряхнул термометр, положил его на тумбочку, прошел в кабинет и из нижнего ящика шкафа достал несколько ампул и шприц.
Прокипятив шприц, он набрал из ампулы раствора, затянул левую руку резиновой лентой и уверенно ввел иглу в вену. По руке растеклась тупая холодящая боль. Струмилин положил шприц на тумбочку, стоявшую у кровати, пустую ампулу бросил в мусоропровод.
Введенный в кровь препарат дал о себе знать сразу же. Учащеннее начало биться сердце. К голове прилила кровь. Струмилин лег в постель, не снимая с себя верхней одежды… Так он лежал около часа, время от времени проверяя показания термометра. Температура стремительно росла. Почему росла — Струмилину было не ясно. Вот ртутный столбик замер на делении 38,7. Струмилин чувствовал себя вполне удовлетворительно.
В блокноте, который он положил на тумбочку, записал: «Темп. 38,7°. Самочувствие нормальное. Пульс учащенный. Незначительная аритмия. Экстрасистолия».
Не стряхивая термометра, засунул его под мышку и закрыл глаза, прислушиваясь к приглушенным ударам сердца. Четвертый удар из ритма выпадал. Но тут же успокоил себя: «Это у меня бывало и раньше… Переутомление…»
Вспомнилась Лиля.
Это, пожалуй, был один из самых памятных дней, проведенных на юге. Быстроходный катер стремительно несся по переливчатой, как ртуть, солнечной дороге. Тугие накатистые волны бились о вздыбленное днище и разлетались радужными брызгами по сторонам.
Лиля крепко сжимала локоть Струмилина и, глядя на солнечный закат, золотым клинком разрубивший на две половины море, читала стихи Лермонтова. Потом повернула лицо к нему и, видя, что ее волнение перед величием и красотой моря передалось Струмилину, спросила:
— Николай Сергеевич!.. Вам не кажется, что под нами не море, а расплавленная лава?! Она хлынула вон из того вулкана на горизонте! Вы когда-нибудь видели что-нибудь подобное?
А упругие волны все сильнее и сильнее бились о кованое днище катера.
…Струмилин лежал с закрытыми глазами, положив руку на сердце. «Бьется, как волны о днище… — подумал он. — Сегодня вечером она должна получить мое письмо. Завтра, в субботу, она приедет, и мы вместе пойдем за Таней в детсад. Пичуга так будет рада возвращению Лили! А я?.. Разве я не рад?..»
Струмилин вынул из-под мышки термометр и записал в блокноте: «Темп. 39,6° — самочувствие вполне удовлетворительное. Пора делать вторую инъекцию. Доза обычная».
На тумбочке у кровати стоял стакан с водой и лежали две ампулы. Струмилин наполнил шприц содержимым ампулы и сделал новую инъекцию. На лбу его выступила испарина. Положив шприц, ослабевший, он лег на кровать.
Перед глазами встала Таня. Вместе с подружками по детскому саду она исполняет танец маленьких лебедей. Танцует, а сама нет-нет да посмотрит в сторону воспитательницы, словно спрашивая взглядом — так ли у нее получается.
Дышать становилось трудней. Струмилин расстегнул ворот рубашки и сделал несколько глубоких вдохов. Теперь термометр показывал 40°. Струмилин хотел взять блокнот, но руки вдруг оказались каменно-тяжелыми. Он с трудом оторвал их от одеяла. И ноги… Они — как чужие. Собрав силы, записал в блокноте: «Темп. 40,5°. Состояние тяжелое. Началось кислородное голодание. Задыхаюсь. Сердце работает с перебоями…»
Блокнот выпал из рук Струмилина. Пальцы еле удержали ручку. Перед глазами плыли круги. Оранжевые, желтые, голубые… А Танечка все танцует и танцует… И все посматривает на воспитательницу. Но вот она заметила отца. И вдруг почему-то застеснялась…
Воздуха все меньше и меньше… Из последних сил Струмилин попытался приподняться на локтях. «Неужели?! Неужели они правы?..» И снова круги перед глазами. Оранжевые, желтые, голубые… О, как душно, как стучит в висках! А сердце… Оно то замирает совсем, то вдруг пускается в бешеный галоп…
Ослабевшие руки подломились. Струмилин снова попытался приподняться, но сил больше не было. Он словно прирос к подушке. Стало страшно. Страшно перед тем, что надвигалось. Он это понимал как врач. Попытался позвать на помощь — не было сил. Да и кого звать?..
А воздуха все меньше и меньше. В центре оранжевых и желтых кругов опять всплыло лицо дочурки. В ее светлых косичках трепетал белый бант. И вдруг… Что это такое?.. Откуда-то сверху, точно с неба, медленно-медленно опускается черная птица с непомерно длинными черными крыльями. «Что это за птица?» — спрашивает он у кого-то, и ему со всех сторон отвечают тысячи голосов: «Это черный лебедь… Он водится в Австралии…»
Последней искрой потухающего сознания была мысль: «Ах, вот оно что… Черные лебеди… Черные лебеди…»
…Осень стояла холодная, дождливая. С берез, что росли перед домом (когда-то на этом месте была старинная березовая роща), на мокрый асфальтированный тротуар опадали последние желтые листья. Падали тяжело, не так, как обычно падает сорванный ветром, высохший, поблекший лист, кружась и плавно переворачиваясь в воздухе. Эти тяжелые набрякшие листья падали глухо. Прибитые дождем, они намертво прилипали к мокрому асфальту.
К вечеру в квартиру Струмилина пришла тетя Паша. Дверь в кабинет Николая Сергеевича была раскрыта настежь. В комнате — беспорядок. На полу валялись разбитый стакан, термометр и блокнот. Их тетя Паша увидела с порога. Предчувствуя недоброе, она с затаенным дыханием вошла в комнату. И тут же в испуге, как от удара в лицо, отшатнулась.
— Николай Сергеевич!.. Николай Сергеевич!..
Струмилин был мертв.
XV
День стоял мглистый, холодный.
На гражданскую панихиду, которая состоялась в медицинском институте, пришли студенты, профессора, врачи. С речью выступил Холодилов. Он отмечал заслуги покойного в отечественной медицине, скорбел, что безвременно ушел из жизни талантливый ученый-врач, ветеран войны, скромный товарищ. Клятвенно заверял коллег, поникших у гроба, что дело, начатое Струмилиным, продолжат его товарищи.
Вместе с Ольгой пришел на похороны и Дмитрий. Вглядываясь в спокойные — словно уснул, — по-мужски твердые черты лица покойного, он заметил на его левом виске шрам, похожий на латинскую букву s. Шадрин пристально всматривался в шрам, и ему вдруг показалось, что где-то, когда-то он встречал человека именно с таким шрамом. Но где и когда — припомнить не мог.
Дмитрий пожалел, что Струмилина, о котором он много слышал от Ольги, ему пришлось увидеть только в гробу.
После гражданской панихиды все двинулись на улицу. Дмитрий, не надевая шляпы, придерживая за локоть Ольгу, медленно шел за гробом. Неотступная, назойливая мысль сверлила голову: «Где же я видел этого человека? Где?.. На фронте?.. В госпитале?..»
Глаза Ольги от слез покраснели. Впереди, в нескольких шагах от Дмитрия, следом за гробом шли Лиля и Танечка. Рядом с ними, не отнимая от глаз платка, расслабленной старческой походкой плелась тетя Паша.
— Я где-то раньше видел его, — тихо сказал Дмитрий Ольге. — Ты понимаешь, видел… И причем не так, как мы видим прохожих на улице. Сердце подсказывает, что когда-то наши судьбы скрещивались. И скрещивались не по мелочам.
