Джон Пассос - 1919
Потом он отшвырнул револьвер и стал драться врукопашную. Толпа одолела его. Кто-то выбил ему зубы прикладом дробовика. Еще кто-то достал веревку, и его стали вешать. Какая-то женщина протолкалась к нему и сняла петлю с его шеи.
- У вас не хватает духа повесить человека днем, - сказал Уэсли Эверест.
Его отвели в тюрьму и бросили на пол камеры. Тем временем прочие лесорубы были подвергнуты пыткам.
Ночью в городе потух свет. Толпа разнесла тюремные ворота.
- Не стреляйте, ребята, вот тот, кто вам нужен, - сказал надзиратель.
Уэсли Эверест встретил их стоя.
- Скажите ребятам, что я сделал все что мог, - шепнул он узникам соседних камер.
В закрытом автомобиле его повезли к мосту через реку Чихелис. Покуда Уэсли Эверест лежал на полу автомобиля, один сентрейлийский делец отрезал ему бритвой половые органы. Уэсли Эверест громко закричал от боли. Кто-то вспоминает, что через некоторое время он прошептал:
- Ради бога, люди, застрелите меня... не мучьте меня.
Потом его повесили при свете автомобильных фар на стропилах моста.
Следователю, производившему дознание, все это дело показалось забавнейшей шуткой.
Он донес, что Уэсли Эверест скрылся из тюрьмы, добежал до моста через реку Чихелис, надел себе на шею петлю и спрыгнул в воду, увидев, что веревка слишком коротка, он вскарабкался обратно на мост и укрепил на стропилах другую, более длинную, опять спрыгнул вниз, сломал себе шею и всадил в себя множество пуль.
Изуродованный труп уложили в ящик и зарыли.
Никто не знает, где зарыто тело Уэсли Эвереста, а те шесть лесорубов, которых поймали, погребены в тюремных стенах Уолла-Уолла.
РИЧАРД ЭЛСУЭРС СЕВЕДЖ
Зубцы и башенки на кровле Нотр-Дам казались в лучах вечернего солнца рыхлыми и рассыпчатыми, как сигарный пепел.
- Вы непременно должны остаться, Ричард, - говорила Элинор, расхаживая по комнате и собирая на поднос чайную посуду, чтобы отдать ее горничной... - Я должна как-то позаботиться об Эвелин и ее муже, пока они не уедут... В конце концов, она одна из самых старых моих подруг... И я пригласила на вечер всех ее сумасшедших поклонников.
Длинная вереница больших подвод, груженных винными бочками, загрохотала по набережной. Дик, не отрываясь, глядел в серый пепел сумерек.
- Закройте окно, Ричард, пыль... Разумеется, я знаю, вам придется рано уйти, чтобы поспеть на беседу Джи Даблью с представителями прессы. Если бы не эта беседа, он бы, бедненький, тоже пришел ко мне, но вы ведь знаете, как он занят.
- Ну, у меня тоже не так уж много свободного времени... Но все-таки я останусь и принесу поздравления счастливой чете. На военной службе я совершенно разучился работать.
Он встал и пошел в глубь комнаты, чтобы закурить сигарету.
- Не стоит из-за этого огорчаться.
- Вы ведь тоже не танцуете от радости.
- По-моему, Эвелин сделала большую ошибку... Мы, американцы, невероятно легкомысленно относимся к браку.
У Дика сжалось горло. Он заметил, каким деревянным жестом он вставил себе в рот сигарету, затянулся дымом и выдохнул его. Взгляд Элинор был устремлен на его лицо, холодный и испытующий. Дик ничего не сказал, он старался только не менять выражения лица.
- Вы любили ту бедняжку, Ричард?
Дик покраснел и покачал головой.
- Послушайте, не надо прикидываться таким жестоким... Только очень молодые люди прикидываются жестокими.
- Обесчещенная и брошенная техасская красавица разбилась насмерть во время воздушной катастрофы... Впрочем, большинство корреспондентов - мои личные знакомые, они сделали все для того, чтобы затушить это дело... Что вы хотите, чтобы я сделал? Не прыгать же мне, по примеру Гамлета, в могилу! Достопочтенный мистер Берроу сделал все, что требовалось. Ужасно неприятная история... - Он опустился на стул. - Мне бы хотелось быть жестоким и плевать на все. Когда история шагает по нашим телам, никаким сантиментам не должно быть места. - Он покривился и продолжал говорить, не разжимая рта. - Я хочу только одного, сестричка, - поглядеть с дядей Вудро на белый свет... le beau monde sans blague tu sais [белый свет без прикрас, понимаешь? (франц.)].
Элинор рассмеялась своим коротким, резким смехом, на лестнице послышались голоса Эвелин и Пола Джонсона.
Элинор преподнесла им клетку с двумя маленькими голубыми попугаями. Они пили монтраше и ели жареную утку с апельсинами. В середине обеда Дика вызвали в "Крийон". Приятно было выйти на свежий воздух, сесть в такси, поехать мимо Лувра, выглядевшего огромным в поздних сумерках, в которых парижские улицы казались пустынными и очень древними, точно римский Форум. Всю дорогу мимо Тюильри он боролся с искушением крикнуть шоферу, чтобы он вез его в оперу, в цирк, на укрепления, куда-нибудь ко всем чертям, и конец. Проходя мимо швейцара отеля "Крийон", он сделал непроницаемое лицо.
Мисс Уильямс радостно улыбнулась, когда он появился на пороге.
- Я боялась, что вы опоздаете, капитан Севедж.
Дик покачал головой и осклабился,
- Кто-нибудь уже пришел?
- О, они идут толпами. Завтра будут заголовки во всех газетах, прошептала она.
Зазвонил телефон, и она ушла.
Огромная комната была уже полна журналистов. Пожимая ему руку, Джерри Бернхем шепнул:
- Слушайте, Дик, если все дело сведется к декларации, отпечатанной на машинке, вы не выйдете из этой комнаты живым.
- Не беспокойтесь, - сказал Дик и осклабился.
- А где Роббинс?
- Он выбыл из игры, - сухо сказал Дик. - Кажется, он в Ницце, пропивает остатки своей печени.
Джи Даблью вышел из противоположной двери и обходил комнату, пожимая руки знакомым, раскланиваясь с незнакомыми. Молодой парень с растрепанными волосами и съехавшим набок галстуком сунул Дику какую-то бумажку.
- Послушайте, спросите его, будет ли он отвечать на эти вопросы?
- Он едет в Америку, чтобы агитировать за Лигу Наций? - спросил его кто-то в другое ухо.
Все расселись, Джи Даблью откинулся на спинку стула и сказал, что они будут беседовать совершенно неофициально, ведь он, в конце концов, сам старый газетчик. Наступила пауза. Дик смотрел на бледное, несколько тяжелое лицо Джи Даблью и увидел, как вспыхнули его голубые глаза, обводившие взглядом журналистов. Какой-то пожилой человек спросил торжественным тоном, не будет ли мистер Мурхауз любезен высказаться относительно разногласий между президентом и полковником Хаузом.
Дик сел поудобней и приготовился скучать. Джи Даблью ответил с холодной усмешкой, что лучше всего было бы спросить об этом у самого полковника Хауэа. Когда кто-то произнес слово "нефть", все насторожились. Да, он может сказать определенно, что между некоторыми американскими нефтепромышленниками и, скажем, "Ройал-дойчшелл" достигнуто согласие, своего рода деловое сотрудничество, о нет, разумеется, не для того, чтобы установить монопольные цены, но чтобы показать пример международного сотрудничества - той новой эры, в которой крупные капиталистические объединения будут бороться рука об руку за мир и демократию против реакционеров и милитаристов, с одной стороны, против кровавых сил большевизма - с другой. А как обстоит дело с Лигой Наций?
- Новая эра, - продолжал Джи Даблью конфиденциальным тоном, - не за горами.
Стулья скрипели и кряхтели, перья царапали по бумаге блокнотов, все слушали с большим вниманием. Все отметили у себя, что Джи Даблью через две недели отбывает в Америку на "Рошамбо". После того как журналисты ушли отправлять свои каблограммы, Джи Даблью зевнул и попросил Дика извиниться за него перед Элинор - он, право, так устал, что сегодня никак не может прийти к ней. Когда Дик опять вышел на улицу, в небе еще бродил отсвет лиловых сумерек. Он окликнул такси: черт возьми, теперь он может себе позволить взять такси, когда ему вздумается.
У Элинор было очень благопристойно, гости сидели в гостиной и в одной из спален, превращенной в подобие будуара, с высоким зеркалом, задрапированным кружевами, разговор не вязался. Жених выглядел так, словно у него за воротником ползали муравьи. Эвелин и Элинор стояли в оконной нише, разговаривая с тощим человеком, оказалось, что это Дон Стивенс, тот самый, который был арестован командованием оккупационной армии в Германии и из-за которого Эвелин подняла на ноги всех своих знакомых.
- И всякий раз, как я попадаю в беду, - говорил он, - я неизменно нахожу какого-нибудь еврейчика, который вытягивает меня... На этот раз это был портной.
- Эвелин не еврейчик и не портной, - сказала Элинор ледяным тоном, - и тем не менее она достаточно для вас сделала.
Стивенс подошел к Дику и спросил его, что собой представляет Мурхауз. Дик почувствовал, что краснеет. Хоть бы Стивенс не говорил так громко.
- Гм... Он чрезвычайно способный человек, - пролепетал он.
- А я думал, что он просто манекен... Не понимаю, на что рассчитывали эти сволочи и дураки из буржуазных газет, когда пошли интервьюировать его... Я был от "Дейли геральд".
- Да, я вас видел, - сказал Дик.
