Бред - Марк Александрович Алданов
— Могли бы и сослать. У вас люди незаметно и быстро испаряются, точно их и не было. И даже имена не остаются в памяти. Вроде как имена разных третьестепенных артистов, объявляемые мелким шрифтом в большом фильме.
— Скорее просто потерял бы место, которое дает мне возможность жить в этой дрянной комнате и не голодать. Значит, продался.
— Нет, значит только, что сила солому ломит. «Не предали они, они устали — Свой крест нести...» Вы видите, я, «циник» защищаю вас от вас же. Правда, крест несли недолго. Вероятно, одни у вас говорили: «Это пустая формальность», другие утешались «угрызениями совести», быть может, даже и каялись, особенно за водочкой, в очень тесном кругу, да и то редко: у вас ведь, по слухам, на десять собеседников всегда один сексот.
— Издеваясь, вы выдаете диплом себе, а не нам! А я прежде думал, что русская интеллигенция не продается...
— Оказалось же, по-вашему, отлично продалась?
— Многие, очень многие погибли...
— «Почиют вечным сном — Высокородные бароны...» Простите, я все глупо шучу.
— Глупо и гадко.
—Конечно, русская интеллигенция не виновата: есть и пить надо, кормить жену и детей надо?
— Я даже этого оправдания не имею: у меня нет ни жены, пи детей. Но, быть может, не надо было бы столько лгать, без прямого давления. А были мы честны и искренни... И литера тура была честная, искренняя. Теперь я и читать не могу. Открываешь любой роман, любую пьесу, — автор продался.
Это, быть может, не мешает ему быть хорошим человеком. Иные авторы стараются под это подвести какие-то якобы искренние убеждения, это наименее честные из всех. Русский народ был одним из самих тонких, духовных в мире. Но тридцатипятилетнего действия самой колоссальной развращающей машины в истории он не выдержал и не мог выдержать. Разумеется, я никак по ставлю ударения на слове «русский». Точно так же или еще хуже продались Гитлеру немцы: писатели, философы, ученые. Верно, наше время так и будет названо: век всеобщей продажности и полного неуважения к идеям.
— Как вы все преувеличиваете! «Мы продались, вы продались, они продались»! И никакого неуважения к идеям нет, да и не все идеи заслуживают уважения... Ну, там, кто-нибудь как-нибудь себе скажет: "Попробую думать так-то». Разве вы не замечали этого и за собой: «Попробую изменить тональность свих мыслей». И если новая тональность «цинична», то это почти всегда удается.
— Вот вам, конечно, это и удалось: «Попробую найти своих покупателей». И нашли. Стали иностранным шпионом. Что ж, это скорее утешительно: не только, значит, мы. На Западе, правда, более тонко: от вас работодатели приветственных телеграмм не требовали.
— И не могли требовать, хотя бы уже потому, что на Западе чисток нет.
— Так-с. А наши эмигранты на Западе не продались, эти Чан-Кай-Ши без Формозы?
— Не слыхал. Я человек практического дела и ими мало интересуюсь.
— А то было бы как-то странно: в России двести миллионов людей оказались продажными, а все непродажные находятся за границей, а?
— Я никогда такого вздора не говорил! Это вы говорили о всеобщей продажности. Говорили довольно неожиданно для нециника»…
— Не все надо понимать буквально... А может быть, мы все снова станем хорошими, добрыми и разумными? А? Надо будет только подождать каких-нибудь сто лет?.. Здесь очень скверная идея, а на Западе верно и никакой идеи теперь нет. Или the American way of life? Идея недурная, только, на беду, она никого не заряжает.
— Признаюсь, я не ожидал с вашей стороны такого подхода к делу. Вы от моего предложения отказываетесь, уехать с вашим открытием на Запад не желаете. Вероятно, все же из патриотизма? «Патриотизм это vieux jeu», говорит Эдда... Вы не знаете Эдду? Ах, да, я смешиваю... Собственно, Герцен говорил то же самое: патриотизм самая ненавистная из добродетелей, я ее всю жизнь терпеть не мог... Это не я говорю, это Герцен... Вы, верно, улыбаетесь: продажный шпион и ссылается на Герцена, прелестно, правда? Но ведь теперь и войны никакой нет, и я приехал в Москву не для шпионажа, а просто для того, чтобы вас вывезти... Позвольте подойти к делу иначе...
— Подходите как вам будет угодно, вы ведь психологический агент.
— Я все о вас знаю...
— Ничего не знаете. Никто о другом ничего знать не может.
— Знаю даже, что вы в родстве с Нилом Сорским. Помните «злосмрадие мира сего» или как-то там... Мне о вас говорила Наташа.
— Какая еще там Наташа! Пожалуйста, не гипнотизируйте меня загадочными фразами. Не гипнотизируйте ни психологией, ни вашим колоссальным ростом, ни неподвижными чертами каменного лица, вашим нелепым poker face[112]. На меня это не действует.
— Хорошо. В Мертвом море задыхаются и погибают рыбы, в этой Мертвой земле задыхаются лучшие люди. Здесь жить нельзя.
— Нельзя.
— Буду исходить только из практических соображений. Отчего вам не уехать? Нам будет приятно, но и вам будет приятно. Если б вы были американцем, то теперь вы были бы директором и, быть может, акционером огромного завода, получали бы тысяч двадцать долларов в год жалованья, да еще с участием в прибылях. У вас была бы превосходная лаборатория, оборудованная под вашим руководством по последнему слову науки. В ней под вашим руководством работало бы человек десять молодых ученых. У вас был бы собственный, прекрасно обставленный дом. Вас знал бы весь ученый мир, газеты присылали бы к вам репортеров за интервью. А вот вы живете в этой убогой комнатушке с продранным диваном, с некрашеным шкапом до потолка, с тремя грязными стульями, с шатающимся письменным столом. Рядом живет семья, которая верно отравляет вам жизнь. Хорошо, что она уехала в дом отдыха, иначе мы и разговаривать не могли бы. Есть ли у вас ванна? Нет и ванны. Разве это человеческое существование? Пo-моему, человек, не имеющий ванны, не может даже претендовать на чье-либо уважение. И не говорите, что это мещанский предрассудок. Вам, советским людям, хочется всего того же, чего хочется нам: хочется хорошей или хотя бы сносной жизни... В эту сносную жизнь входит и бытовая свобода... Не буду говорить, что большинству из вас так уж необходима свобода политическая. Без нее люди и на Западе могут обходиться отлично, опыт это показал. Но пригодилась бы и она, правда? Особенно таким людям, как вы. Я знаю,
