Александр Соболев - Ефим Сегал, контуженый сержант
Подумав, Надя спросила:
- Ты веришь, что будет так? Допустим... Но как дать знать обо всем этом Сталину?
- Ты хочешь сказать, как обойти Дьякова? - Ефим задумался. - Послушай, - заговорил он с воодушевлением, - ведь я собираюсь на прием к человеку, который занимает положение не меньшее, чем Дьяков. Ему и передам протокол. А рызгаловское «мясо» пойдет довеском. Что скажешь?
- Поступай, как знаешь. Меня, откровенно говоря, тревожит одно: как бы еще больше не осложнилось наше положение... А что, если тот самый деятель приятель Дьякова?
Ефим махнул рукой.
- Всего не предусмотришь. Бог не выдаст, свинья не съест, ничем другим утешить не могу. Сейчас же отвезу протокол помощнику. Посмотришь, после этого буду немедленно принят: тот человек захочет меня увидеть.
Ефим не ошибся.
Минут за пятнадцать до назначенного времени Ефим пришел в приемную. Помощник глянул на часы, вышел из-за стола, скрылся за начальственной дверью. Вскоре появился и кивком пригласил Ефима в кабинет.
С неприсущей ему робостью, как-то неуверенно двинулся он в раскрытые перед ним двери. Сердце билось учащенно, ноги плохо слушались. «Что со мной? Кого я испугался? Волнуюсь, конечно...» В таком состоянии он переступил порог сравнительно небольшого, очень светлого кабинета. Навстречу поднялся высокий худощавый человек. Сквозь старомодное пенсне он смотрел на Ефима внимательно, казалось, с несколько повышенным интересом. Серьезный, умный на вид, глаза - не злые и не добрые, - изучающие. Тщательно выбритые щеки прочерчены морщинами, скорее от худобы, чем от старости.
- Здравствуйте, проходите, садитесь, - услышал Ефим негромкий баритон. Крупный деятель производил впечатление человека сдержанного, чем-то располагающего к себе. - Прежде чем говорить о деле, с которым вы ко мне обратились, я хотел попросить вас рассказать о себе, вкратце вашу биографию. Кто вы? Откуда родом?
Ефим не удержался, рассмеялся:
- «Эх, расскажи, расскажи, бродяга, чей ты родом, откуда ты?»
- Допустим, - скупо улыбнулся Леонид Николаевич, так звали хозяина кабинета.
Коротко изложив свою биографию, Ефим заключил:
- Продолжаю воевать, теперь с внутренней нечистью.
И не автоматом, хотя иногда не мешало бы... В награду, как водится, не пироги да пышки, а синяки да шишки. От них на моем богатырском теле, кажется, и живого места не осталось... Всё! Иначе не могу. Это правда.
- Так-так, так я и предполагал... - тихо, как бы самому себе сказал Леонид Николаевич. Он вдруг вышел из-за стола, неслышно по ковровой дорожке подошел к двери, потрогал, плотно ли закрыта, на мгновение глянул чуть смущенно на Ефима, вернулся и сел, не за стол, а возле Ефима, на стоящий рядом стул. Посмотрел ему в глаза, снова бросил мгновенный взгляд на дверь, вполголоса спросил:
- Почему вы обратились ко мне, лицу, не наделенному непосредственно властью. Не прямо в ЦК или лично к товарищу Сталину? А материалы об операции «Мясо», как вы ее точно назвали - прямая компетенция прокуратуры.
- Почему я обратился к вам? Можно сказать, шестое чувство. Оно меня еще никогда не подводило.
- Допустим, - снова еле заметная улыбка тронула губы Леонида Николаевича.
- Прокуратура? - вслух рассуждал Ефим. - Наш районный прокурор, например, на всестороннем обеспечении Рызгалова. Это предопределяет его действия, вернее, бездействие. Аппарат ЦК? Но ведь сами материалы говорят о невысокой порядочности руководящего лица из аппарата. Рядовые вряд ли рискнут осуждать над ними стоящего... Вот мне и подумалось, что ваше личное вмешательство будет наиболее эффективным. Ваша независимость, личная непричастность - и, как следствие, высокая объективность.
- Да-а! Смелый вы человек! «Безумству храбрых поем мы песню». Вот именно, безумству. - Леонид Николаевич пересел за письменный стол, вынул из ящика папку, развернул ее. - Это ваши материалы... Начнем с рызгаловско-го дела. Представленные факты убеждают: оно состоялось. Не возражайте и не удивляйтесь, скажу прямо: ввязываться в эту грязную историю мне бесполезно. Ваш Рызгалов - не простак, приходилось заниматься такими в свое время... У него предусмотрено все, вплоть до могущественных покровителей. Не исключено, что в этом деле замешаны имена, должности... Подумайте, что такое пятнадцать тонн мяса в сравнении с реноме партийных и хозяйственных номенклатур? Бросить на них тень? А не проще ли обвинить вас в клевете и подвести, как говорится, под монастырь?
Неожиданно откровенный монолог Леонида Николаевича ошеломил Ефима, ему показалось на миг: вот-вот разверзнется пол, и он рухнет куда-то... Он интуитивно ухватился рукой за стул, едва не потерял сознание. «Как же так? Как же так?» - стучало в голове.
- Как же так, Леонид Николаевич, - произнес он упавшим голосом, - получается, что и вы бессильны? И вы, извините за прямоту, считаете возможным жить в шорах? Или я ничего не понимаю?
Горькая улыбка промелькнула на лице Леонида Николаевича.
- Умный вы, молодой человек, но до корня явлений не добрались. Кто я, по-вашему? Бог? Вы хотите, чтобы я прыгнул выше крыши? А крыша-то вон какая, - он вытянул до предела руку над головой.
- Я вас правильно понял: крыша - это наша Система?
Леонид Николаевич испуганно глянул на Ефима, на дверь, на телефонные аппараты, стоящие рядом на ореховом столике, ничего не ответил.
Ефим нечаянно перевел взгляд от Леонида Николаевича на портреты Ленина, Сталина и Жданова на стенах. Почудилось, лица на портретах перекосило в злобной гримасе. Восточные очи Иосифа Виссарионовича метали молнии.
- Теперь перейдем к протоколу заседания парткома вашего завода, — донесся до ушей Ефима будто, приглушенный голос Леонида Николаевича. - Во-первых, как он попал в ваши руки?
Ефим рассказал все как было. Леонид Николаевич выслушал его, не перебивая, не задавая ни одного вопроса, пытливо в него вглядываясь, словно взвешивая что-то.
- Допустим, я вам поверил, - сказал он. - Куда прикажете передать это? Конечно же, в ведомство товарища Берии? Как, по-вашему, распорядятся им на Лубянке?
Ефим развел руками.
- Не знаете? Скажу о вероятном развитии событий. Товарищ Берия потребует к себе ответственных обманщиков. Пристыдит, пригрозит: «Знаете, чем это пахнет?» Те хорошо знают, чем это пахнет, повинятся: мол, поспешили с рапортом, однако объект действительно на выходе в серию, будет готов через три дня. «Через два», - скажет Лаврентий Павлович и отпустит их с миром.
Леонид Николаевич импровизировал вполголоса. Но для Ефима ошеломляющий монолог громом врывался в уши, звонкими оглушающими волнами отзывался в голове.
- Это еще не все, товарищ Сегал, - продолжал между тем Леонид Николаевич. - Товарищ Берия немедленно прикажет выяснить, кто передал мне протокол. Я вынужден буду назвать ваше имя. Вас пригласят на Лубянку, не дай Бог, не захотят поверить вашей и в самом деле не очень правдоподобной истории с загадочной незнакомкой, предъявят вам обвинение в политической диверсии... Можно не продолжать?
На глазах потрясенного Ефима Леонид Николаевич лист за листом в мелкие клочки порвал сверхсекретный протокол, Ефимово письмо об операции «Мясо», бросил обрывки в мусорную корзинку.
- Так-то будет вернее, товарищ Сегал. Правдивое у вас сердце, горячая голова, но послушайтесь моего совета: не беритесь за непосильные задачи, бросьте донкихотствовать, так и шею сломать недолго... Я пригласил вас, признаюсь, отчасти из любопытства, больше - из гуманных соображений. - Он снова подошел к двери, прислушался, вернулся, подсел к Ефиму. - Я рад был встретиться с вами. Представьте себе, - вполголоса продолжал он, - вы для меня - символ надежды. Хорошо, что на Руси не перевелись такие беспокойные, честные головы. Но предупреждаю вас, нет, прошу, берегитесь! И запомните, пусть следующее мое откровение будет для вас своеобразным талисманом и компасом: мы строим коммунизм грязными руками, да, грязными руками и далеко не светлыми методами... И еще запомните: в этом кабинете вы ничего подобного не слыхали.
- Все! - не глядя на Надю, глухо сказал Ефим, возвратившись со знаменательного свидания. Как он добрался домой - одному Богу известно. Открывшая ему дверь Надя побледнела, взяла, как ребенка, за руку, без всяких ненужных расспросов уложила в постель, заставила проглотить успокоительное.
Многочасовой сон сделал доброе дело. Лишь поздним утром следующего дня Ефим проснулся бодрым, почти здоровым.
- Как ты себя чувствуешь? - спросила Надя, полная ожидания и плохо скрытой тревоги.
- Ничего, только голова побаливает. Который час? Мы на работу не опоздали? - он сбросил с себя одеяло.
- Лежи, лежи, герой, отдыхай. На работу мы уже не опоздали. Пока ты спал, я вызвала врача на дом. Не могла же я оставить тебя одного в таком состоянии.
