Валентина Дорошенко - Зацветали яблони
Незаметно прошла поселок. Асфальт кончился, начались огороды. За ними — дорога. Грунтовая, но не такая грязная, как от станции. Интересно, куда она ведет? «Горловка, — прочитала на указателе, — ферма 4 км».
Название мне понравилось. Горловка, горлицы, ферма, коровки, молочко.
«Дойду до Горловки! — решила и бодро зашагала по дороге. — Каких-то четыре километра — плевое дело».
Дорога шла под уклон. Обласканный солнцем склон вовсю полыхает одуванчиками. Целая россыпь жгуче-рыжих кругляшей в зеленой траве. Блестят, как только что отштампованные пятаки. И бабочки летают. Благодать!
Однако метров через семьсот дорога взяла в гору. Ей тепла доставалось меньше, и трава только начинала проклевываться. А одуванчиков совсем не было.
Мои стертые пятки ныли. В желудке тоже ныло — с непривычки слопать целых полбуханки! Да еще всухомятку.
Прошла еще метров двести и рухнула. Прямо у обочины. «Все из-за Верки. Когда же, наконец, мы обменяемся?»
Сняла туфли, опустила ноги вниз — тут, на дне канавы, вода зеленая и холодная. Приятно остужает натруженные подошвы. Сейчас бы лечь и лежать не шевелясь вот тут, на дороге, с опущенными в воду ногами. Дальше идти не могу — ни вперед, ни назад.
И вдруг что-то затрещало, и из-за поворота выскочил «козел». Профыркал немного и остановился. Метрах в тридцати от меня.
Шофер, молодой парень с рыжим, выбившимся из-под коричневой кепки вихром, выпрыгнул из машины, открыл капот и нырнул под него. На сиденье — средних лет женщина. «Это тот шанс, который дважды не повторяется». Вскочила и к ней.
— Подвезите, пожалуйста!
— Куда? — поинтересовалась женщина.
— Куда-нибудь! — выпалила. Но тут же поправилась: — До Горловки. Мне на ферму.
— Садись, — мотнула головой на заднее сиденье, — я как раз туда еду. А зачем тебе на ферму-то? — спросила, когда я блаженно откинулась на обтянутую потрескавшимся дерматином пыльную спинку.
— Зачем? То есть как зачем? Насчет работы, на ферме ведь — доярки. А они всегда нужны, по телевизору говорили.
— Уж не ты ли в доярки собираешься? — усмехнулась женщина.
— А что? Раз в джинсах, так уж и корову подоить не смогу? Стереотип мышления.
— Да нет, я не… — опустила глаза. Но тут же их подняла и, глядя на меня в упор, спросила: — Ты ферму-то хоть раз видела?
— Видела, — мне не удалось подавить горделивых ноток в голосе.
— По телевизору?
— Нет! В прошлом году нас на экскурсию возили. Так что ферму я видела.
— Образцово-показательную?
Я промолчала, ферма и в самом деле была образцово-показательной.
— Готово, Мария Андреевна, — крикнул шофер, высунув из-под капота огненно-рыжий вихор.
Через минуту «козел» уже весело прыгал по неглубоким рытвинам и ухабам проселка. А еще через десять мы подъехали к ферме. Мария Андреевна, как выяснилось из разговора, оказалась Председателем сельсовета.
— Ну, Петрович, принимай рабсилу. В доярки вот к вам наметилась, — председательша спрыгнула со ступеньки и без малейшей насмешки представила меня высокому сухопарому мужчине лет шестидесяти. Его голубые глаза смотрели молодо и зло из-под густых бровей, и держался он чрезвычайно прямо и величественно, опираясь на испачканную навозом метлу. — А где Михайловна? — торопливо поинтересовалась Мария Андреевна, тут же забыв про меня.
— Дома, где ж еще! — с достоинством отвечал Петрович.
— Жаль, — вздохнула она и шагнула к машине. Но тут же снова повернулась к Петровичу. — Рация работает? Дай ключ. Поговорить надо.
— Так и ключи у нее.
— Слышь, Андреевна, — шагнул к машине Петрович, — ты того, не торопись, разговор есть.
— Какой разговор? — насторожилась Мария Андреевна.
— Такой. Ты дом вон тот видишь? — показал на двухэтажное строение из темных, почерневших от дождей бревен метрах в восьмистах от коровника.
— Ну, вижу, — согласилась Андреевна, хмуря брови. — Так что?
— А то, что житья нет, вороны да галки одолели.
— При чем тут вороны да галки?
— А при том, паклю всю выклевали, ветер в щелях свищет, спать по ночам не дает. А у меня внук второй родился, сама знаешь. — И, глядя на Андреевну в упор, спросил: — Когда квартиру дадите? Ты помнишь, сколько я в колхозе работаю?
— Ты же знаешь, Петрович, строится дом-то. В следующем году закончим нулевой цикл…
— Ты мне еще в прошлом году говорила, что в следующем!
С «нулевым» — это вечная история, по Игорю знаю. Да и наш «нулевой цикл» что-то затягивается: и квартиру до сих пор не обменяли, и быт не наладили, так что о ребенке думать…
— Прошлый год трудным был, сам знаешь, — объясняла Андреевна. — А вот в этом…
— А этот, думаешь, легче будет? — Петрович резко повернулся ко мне. — Чтобы Горловка корма покупала! Слыхали про такое? — он наклонился, и я невольно отступила назад. — Слыхали? — переспросил гневно и выпрямился. — Да мы их сами завсегда продавали! Да чтоб Горловка… — Он махнул рукой и отвернулся, стал смотреть на бугор, где длинным черным коромыслом врезалась в небо пашня.
— А почему картошка тут валяется? — строго поинтересовалась председательша и показала на грязную пирамиду у входа в коровник. — Почему на тележки не погружена?
— Откуда я знаю почему? Степан обещался погрузить, да не пришел.
— Почему?
— А ты его спроси почему, — огрызнулся Петрович.
— Вы со мной или остаетесь? — повернулась ко мне Мария Андреевна.
— Остаюсь, — объявила как-то слишком торжественно, и председательша укатила. А мы с Петровичем остались.
Он сел на один из сломанных строительных блоков, оставшихся от коровника, вынул сигареты, закурил. «Пегас», — прочла на пачке.
— Чтобы Горловка корма покупала! — повторил Петрович и вдруг строго спросил: — Тебя как величать-то?
— Виктория Ивановна, — проговорила быстро, словно боясь, что он не станет дожидаться ответа. И, сев на соседний блок, авторитетно заявила: — Нулевой цикл — самый сложный, муж рассказывал. А потом быстрее пойдет.
— Все одно, Ивановна, не видать мне этого дома, как своего затылка, — он глубоко затянулся сигаретой.
— Ну что вы! — запротестовала, польщенная его обращением. — Вы еще вполне… вполне… доживете. Почему так пессимистично?
— Потому что удобно дом-то стоит, у станции. Начальство все себе разберет.
— Но ведь обещали же!
— Обещанка — цыганка, а дурню — радость, — проговорил Петрович и снова затянулся «Пегасом».
— Петрович, а какая у вас тут должность?
— Должность? — удивленно посмотрел на меня. — Должность? — Он сплюнул. Раз, потом второй. Еще погодя — третий. Никак не мог отделаться от крошки табака, прилипшей к нижней губе. — Скотник я. Скотничаю теперь…
— А раньше.
— Раньше… Раньше был бригадиром. Комплексной бригады. Слыхала про такие?
— Слыхала, — соврала, чтобы не разочаровать его. И робко поинтересовалась: — А как у вас тут с молоком?
— Как у нас? Да как у всех, сдаем. Вон и Раиска пришла, — кивнул на входящую в коровник средних лет женщину с короткими крепкими ногами и такими же руками. Такими я себе и представляла доярок? Может быть.
Вскочила с блока и бросилась вслед за Раиской, которая направилась к куче сена на другом конце сарая.
— У-у-у, — замычали коровы, вытягивая морды и провожая ее голодным взглядом. Раиска подхватила вилы и стала грузить сено в тележку.
— Можно я вам помогу? — предложила, заходя сбоку.
Раиска глянула на меня, как на инопланетянина, но потом сказала:
— Помогите, коль не шутите.
Хватаю вилы и, поддев плотно спрессованные тюки сена, бросаю их на тележку. Ловко, как и Раиска, — во всяком случае, мне так кажется. «Помогу, а потом попрошу кружку молока. Принцип материальной заинтересованности».
Потом мы тащим нагруженную с верхом тележку в коровник. Тяжеловато, но я мужаюсь. Жаль, что Игорь не видит. Очень жаль!
— Как звать-то тебя? — спрашивает Рая, сбрасывая вилами сено в стойло.
— Виктория Ивановна, — отвечаю, повторяя ее движения. — А как ваше отчество?
— Зачем оно тебе? Раиска и Раиска. Чем плохо? И ты так зови.
— Хорошо, Рая, — отвечаю вежливо, предупредительно и немножко заискивающе, потому что очень хочется поскорее получить заслуженную кружку молока.
— Кушайте, кушайте, доченьки, — приговаривает Раиса. — Не накормишь — не надоишь.
Коровы жадно, сладко жуют свежее сено. Те, что стоят в ряду напротив, тоже вытягивают вперед морды, начинают жалобно мычать. Я с ними на равных. Я их вполне понимаю.
— Можно, я им дам немного? — спрашиваю робко.
— Нет! — отрезает Рая. — Это не мои.
Другие доярки еще не пришли, Рая первая.
Скоро тележка пустеет. Снова нагружаем, снова везем. Ноги стали чугунными, вилы из рук валятся — не поднять.
