Иоганнес Зиммель - Человек, который рисовал миндальные деревца
Rushes - это фрагменты сцен при определенной установке камеры. Из достаточного количества rushes и монтируют фильм. Торрини снял "Амок" так, что он вообще не поддавался монтажу. Я хорошо знал монтажера, ее зовут Лилиан Ланг, во Франции она считается лучшей. А тут она лежит в санатории, напичканная транквилизаторами, и спит.
На редкость красивая девушка перед нами перевернулась теперь на живот. Продемонстрировав при этом на редкость красивый зад. Ей-богу, роскошный зад.
- Ну как? - спросил я.
- Перестаньте, Роже, черт побери! - сказал Гамма и снова отхлебнул свой ромашковый чай.
- А где сам маэстро? - спросил я.
- Улетел в Рим, смертельно оскорбившись. И отказывается продолжать работу, если ему не предоставят полную свободу творчества.
- Красиво, - сказал я.
- Ну, это просто колебание воздуха. Он не хуже моего знает, что написано в контракте. И если вы с благосклонной божьей помощью приведете сценарий в приличный вид... - Хотя что значит "привести"? Вы должны придумать новый сюжет, Роже, совершенно новый сюжет, половина которого уже снята. И если вам это удастся, Торрини снимет все с точностью до последней запятой, не то ему придется платить неустойку, которая его разорит. Хотя в данный момент я куда ближе к разорению, чем Торрини. И все зависит от вас, Роже.
Он взглянул на меня влажным взором своих собачьих глаз.
- Не надо зря голосить, а надо у Роже узнать, - отвечал я. - Ведь пять лет назад, когда Жак Кутон снимал для вас в окрестностях Сен-Рафаэля фильм "Эта проклятая жизнь", у вас получилась такая же петрушка. Ну, и кто помог вам выбраться из дерьма? Сегодня, пока я ехал сюда через Сен-Рафаэль, мне это припомнилось.
На редкость красивая девушка встала и, покачивая бедрами, подошла к нам.
- Прошу прощения, огонька у вас не найдется?
- Сгинь! - грубо ответил Гамма. - Ну, долго мне еще ждать?
Красотка исчезла с оскорбленным видом.
- А разве "Эта проклятая жизнь" не имела успеха во всем мире? - спросил я.
- А разве вы за два дня работы не озолотились? - спросил он.
- И готов озолотиться еще раз. Вы это понимаете, Серж?
Он закряхтел.
- Я понимаю только, что я у вас в руках. Сколько вы хотите?
- Смогу ответить, когда просмотрю rushes. Но одно должно быть ясно с самого начала: мое имя как автора или соавтора не будет упомянуто ни в роликах, ни в рекламе. И вы будете помалкивать насчет того, что я здесь делаю. И не только вы, но и все остальные. OК?
- Ну, пусть OК, - пробурчал он. - А что вы, собственно, имеете против упоминания? Если вспомнить то, что вы пишите обычно...
- В том-то и суть, - отвечал я, - кто-нибудь проболтается, расскажет, что я для вас делаю, а это может навредить моим брошюркам. Мои читатели испытывают священный трепет перед высоким искусством. Когда я смогу просмотреть rushes?
- Да когда хотите.
- А где?
- В Ницце, в студиях Викторин.
- Ну тогда прямиком туда, - откликнулся я и встал.
Гамма с трудом выбрался из своего кресла.
- Вы, Роже, то единственно хорошее, что вообще есть в нашем поганом ремесле, - сказал он.
Во второй половине этого дня я пять часов кряду просматривал вместе с Сержем все, что Торрини до сих пор снял и что было откопировано. По счастью, демонстрационный зал студий Викторин, где мы с ним сидели, был оснащен кондиционером.
Просматривая фрагменты, я уже делал кой-какие заметки, ибо очень скоро у меня возникла идея. Хорошая идея. Так бывало всякий раз. Вот почему я и владел этой странной профессией. Вся бредятина, которую наснимал Торрини, да вдобавок со множеством статистов и в преступно дорогих декорациях, - это уже само по себе было нечто. Бедная Лилиан Ланг! Будь я монтажером, у меня бы у самого произошел нервный срыв.
После того как промелькнули последние rushes и в просмотровом зале вновь стало светло, Гамма жалобным голоском спросил:
- Ну, как вы думаете, вы сможете это привести в порядок?
- Да, - ответил я, - я очень внимательно смотрел. К счастью, при two-shots , которые так любит Торрини, очень часто второй актер виден только со спины. И я могу по собственному усмотрению вложить ему в уста новые диалоги. А реплики партнера, который стоит лицом к камере, можно потом подогнать. Не менее часто оба актера стоят так далеко от камеры, что им вообще можно подсунуть любой новый диалог, и этого никто не заметит.
- Да, да, да. А как будет выглядеть сама история, приукрашенная история? Это вам уже известно?
- Это мне уже известно. Но еще не точно, а в общих чертах.
И я изложил ему свою новую идею.
После чего он заплакал. И встал, и схватил меня за уши, и осыпал мокрыми поцелуями мои щеки, лоб и губы.
Я отер губы и сказал, сколько ему придется заплатить за эту работу.
Он снова сел и принялся беспрерывно шаркать ногами.
- Я у вас в руках, - наконец сказал он, - я у вас в руках, и вы это знаете.
- Половину сразу, половину - когда закончу.
- А когда вы закончите? Каждый день простоя обходится мне в...
- Пять дней. Начиная с завтрашнего дня. Сегодня я слишком устал. И мне надо еще разок все хорошенько продумать.
- Ладно, значит, пять дней, начиная с завтрашнего. - Он встал и направился к выходу.
- Вы кое-что забыли, - остановил его я.
- Что я забыл?
- Чек с первым взносом.
Проклиная меня, он снова сел и выписал чек. Я еще раз заработаю здесь кучу денег. Это был хороший кусок.
- Вот, пожалуйста, - сказал он.
- Спасибо, Серж, - ответил я - и спрятал чек в маленькую кожаную сумочку, которую всегда носил с собой. У всех мужчин здесь, на юге, были такие сумочки.
Вернувшись в отель, я снова переоделся. Полотняные брюки и рубашка навыпуск. Весь этот день меня преследовала одна мысль, преследовала, даже когда я отсматривал фрагменты. И поэтому я сказал:
- Знаете что, Серж, поезжайте-ка вы без меня обратно в Канн. А я приеду попозже.
- А чем вы намерены здесь заняться? У вас тут есть подружка?
- Нет, - отвечал я, - просто мне хотелось бы побольше узнать об этой истории.
Но подразумевал я отнюдь не шедевр Торрини. Я подразумевал совершенно другую историю.
- Мне надо теперь побыть одному. "Мажестик" кишит киношниками. Я их больше не могу видеть. Оставьте меня одного, Серж! Я вернусь на такси. Часа через два-три. OК?
- OК. - Покидая зал, Серж еще добавил: - Если бы я вовремя приобрел какую-нибудь приличную специальность, я б никогда не застрял в этом паскудном ремесле.
Его "кадиллак" стоял перед студией. Я помог ему влезть и помахал, когда он отъехал. А потом я вышел на улицу и направился к ближайшей стоянке. Шоферы стояли группкой и разговаривали.
- Чья сейчас очередь? - спросил я.
- Моя. - И худой, обгоревший на солнце человек вышел вперед. Лицо у него было морщинистое и задубелое, как лицо рыбака от соленой воды.
- В Сен-Поль-де-Ванс, - сказал я. - А там вам придется меня подождать. Час, от силы два. А может, я уложусь и в полчаса. После чего мы поедем в Канн. Вы согласны ждать?
- Сколько пожелаете, - отвечал шофер, - ведь это ваши деньги, мосье.
Все выглядело точно как в описании миссис Коллинз.
И оливковые рощи, и множество пальм, и сохранившаяся крепостная стена, и площадь с большой оливой.
Мужчины в беретах играли на красном песке в боулинг. Дальше дорога становилась для машин слишком узкой.
- Мне туда не проехать, - сказал шофер.
- Я знаю. Останьтесь здесь. И, как я уже говорил, вам, может, придется ждать. Если хотите, я заплачу то, что вам уже должен.
- Не надо, - отвечал он, - вы не похожи на жулика.
Я пошел по дороге, вымощенной булыжником, оскальзываясь снова и снова. Здесь было трудно не упасть. И лучше всего было бы и в самом деле идти босиком.
Потом я оказался перед домом, который так наглядно описала мне миссис Коллинз. Уже начало смеркаться. Двери стояли нараспашку, я вошел и оказался в огромном беленом помещении. Здесь стояли каменные статуи мужчин и женщин, у которых недоставало то рук, то ног, а то и вовсе головы. И отсюда же начиналась непривычно широкая лестница, ведущая на различные уровни, и на каждой лестничной площадке была дверь. Словом, все до сих пор, оставалось точно таким же, как это видела миссис Коллинз одиннадцать лет назад.
Я поднялся по серым стертым ступеням, громко крича при этом:
- Алло, есть тут кто живой?
На третьем уровне лестницы отворилась дверь, и из нее вышла босая женщина в черном халате. Она была неопределенного возраста и поражала своим уродством. Я вспомнил миссис Коллинз, которая утверждала, будто в этой женщине есть что-то трагическое и будто по ней сразу видно, что когда-то она была очень хороша собой. Интересно, когда? Миссис Коллинз видела ее одиннадцать лет назад.
- Добрый вечер, мадам, - сказал я. Это, значит, и была домоправительница Мария.
- Добрый вечер, мосье, - отвечала она. - Что вам угодно?
- Меня звать Руайан, Роже Руайан. Я понимаю, что должен был предупредить о своем приходе, но не могу ли я поговорить с мосье Мондрагоном?
