Болеслав Прус - Эмансипированные женщины

- Она вас просила об этом?

- Боже упаси! Она даже не догадывается.

- Так она нуждается в деньгах, эта барыня? - проговорила панна Говард.

В дверь постучали.

- Войдите!

Вошел служитель и сказал Магдалене, что ее просит панна Ада.

- Сейчас иду, - ответила Магдалена. - Видно, бог вдохновил ее в эту минуту. Но, моя милая, моя дорогая панна Клара, никому об этом ни слова. Если кто-нибудь узнает, я умру, лишу себя жизни!

И она выбежала из комнаты, оставив панну Говард в совершенном недоумении.

"Так у Ляттер нет денег, а я-то хочу говорить с нею о реформе воспитания!" - думала панна Говард.

Глава четвертая

Дурнушка

Панна Магдалена на минутку заходит в дортуар, в котором она живет. По дороге она обнимает нескольких воспитанниц, здоровается с двумя-тремя классными дамами, которые при виде ее улыбаются, приветствует горничную в белом переднике. А сама тем временем думает:

"Панна Говард - вот женщина, а я только сегодня это разглядела. Кто бы мог предполагать, что она так добра и отзывчива? А вот пан Владислав негодник: нет ничего удивительного в том, что он любит панну Говард, - хотя я на его месте предпочла бы Манюсю, - но зачем он кружит голову Мане? Ах, эти мужчины! Панна Говард презирает их, и, кажется, она совершенно права..."

В коридоре высокие двери справа и слева ведут в дортуары. Панна Магдалена входит в один из дортуаров. Это большая голубая комната, в которой вдоль двух стен стоит по три кроватки, ногами к середине комнаты. Кроватки железные, покрытые белыми покрывалами, на каждой лежит одна подушка, около каждой стоит маленькая тумбочка в головах и деревянная скамеечка в ногах. Пол покрашен масляной краской; над каждой кроваткой висит на стене распятие или иконка богоматери, а иногда и распятие и иконка: повыше богоматерь, пониже спаситель. Только над кроватью еврейки, Юдифи Розенцвейг, висит обыкновенный святой Иосиф с лилией в руке.

Угол дортуара, отделенный синей ширмочкой, представляет собою кабинет панны Магдалены. Кажется, все в этой части дортуара рассчитано на то, чтобы внушить воспитанницам, какая пропасть лежит между ними и классной дамой. Уже сама ширма вызывает у них восхищение и заставляет почтительно относиться к своей классной даме, а синее покрывало и две подушки на кровати, плетеный стульчик и столик, на котором стоит бронзовый фонарик с огарком стеариновой свечи в стеклянном подсвечнике, внушают им, наверно, еще более сильные чувства.

К несчастью, Магдалена, которую классные дамы более почтенного возраста считали легкомысленным созданьем, сама роняла свой авторитет, разрешая воспитанницам пользоваться фонариком со стеклянным подсвечником, забегать за ширму и даже ложиться днем на постель. Но все любили Магдалену, и эти доказательства отсутствия такта классные дамы относили за счет ее неопытности. Пани Ляттер бросала на нее иногда выразительные взгляды, которые показывали, что она знает и о фонарике с подсвечником и о том, что воспитанницы отсыпаются за ширмой у Магдалены.

Причесав волосы, растрепавшиеся в объятиях панны Говард, и захватив со столика какую-то книгу, Магдалена собралась наконец к Аде. Медленно прошла она по коридорам и спустилась по лестнице, то и дело останавливаясь в раздумье, качая головой или прикладывая палец к губам.

"Сперва, - думала она, - я ей скажу, сколько пани Ляттер платит за помещение и содержание пансиона и сколько платит учителям... Нет, сперва я ей скажу, что многие родители оттягивают уплату денег до каникул, а после каникул тоже не платят!.. Нет, не то!.. Я просто скажу ей: милая Ада, будь у меня твои деньги, я тотчас одолжила бы пани Ляттер тысяч пятьдесят... Нет, нет, все это плохо... Ах, какая я! Столько дней думаю и не могу придумать ничего путного..."

Ада Сольская сирота, очень богатая невеста. Она, точно, больше жизни любит своего брата Стефана; у нее, точно, есть близкая и дальняя родня, которая тоже любит ее больше жизни, и сама она вот уже полтора года как кончила пансион и могла бы появиться в свете, где ее, как говорят, ждут с нетерпением; но Ада, невзирая на это, живет у пани Ляттер. Она платит тысячу рублей в год за квартиру с полным пансионом и живет в доме пани Ляттер, потому что ей, как она утверждает, негде жить. Родню, которая любит ее больше жизни, она недолюбливает, что ж до обожаемого Стефана, тридцатилетнего холостяка, то он помешан на заграничных университетах и катается по заграницам, хотя уверял, что когда Ада кончит пансион, они больше не расстанутся. Либо он поселится с нею в одном из родовых поместий, либо они будут разъезжать по Европе в поисках университетов, доселе еще никем не открытых.

Если Ада выражала иногда сомнения в реальности этих проектов, брат коротко отвечал ей:

- Милая Адзя, даже если мы этого не хотим, наш долг беречь друг друга до конца жизни. Ты так богата, что всякий захочет тебя обмануть, а я так безобразен, что меня никто у тебя не отнимет.

- Но, Стефан, - негодовала сестра, - откуда ты взял, что ты безобразен? Это вовсе не ты, а я урод!

- Ты говоришь глупости, Адзя! - кипятился брат. - Ты очень милая, вполне приятная барышня, вот только робеешь немножко, а я!.. Да будь я чуточку покрасивей, я бы застрелился от отвращения к самому себе; но с той красотой, какой небо меня наградило, я должен жить. Я служу так людям, ведь кто на меня ни взглянет, всяк скажет: какое счастье, что я непохож на эту обезьяну!

Ада занимает две комнаты на втором этаже. В одной стоит железная пансионская кроватка, покрытая белым покрывалом, рядом с нею тумбочка, и только гарнитур мебели, обитой серой джутовой тканью, свидетельствует о том, что живет здесь не пансионерка. Вторая комната с двумя окнами очень любопытна: она похожа на научную лабораторию. В этой комнате стоит большой" стол, обитый клеенкой, стеллажи с книгами и атласами, классная доска с мелом и губкой, которые, видно, все время находятся в употреблении, и, наконец, большой шкаф, наполненный физическими и химическими приборами. Тут мы видим точные весы, дорогой микроскоп, вогнутое зеркало, линзу в несколько дюймов, электрическую машину и катушку Румкорфа. Много в шкафу и реторт, склянок, пузырьков с реактивами, есть астрономический глобус, скелет какой-то птицы и неизменный крокодил, по счастью, очень молодой и уже набитый чучельником.

Все эти предметы, которые приводили в восторг младших учениц и смущали старших, не всегда отличавших микроскоп от электроскопа, все эти предметы составляли личную собственность панны Сольской. Она не только приобретала их и содержала в порядке, но даже умела ими пользоваться. Это были ее бальные платья, как говаривала она, улыбаясь печальной и кроткой улыбкой.

Вкус к естественным наукам пробудил в ней старый учитель брата; Стефан, сам восторженный поклонник точных наук, поддерживал это увлечение, остальное довершили способности панны Ады и ее отвращение к салонной жизни. Молодую девушку не тянуло в общество, ее отпугивало сознание того, что она дурнушка. Панна Ада пряталась в своей лаборатории, много читала и постоянно брала уроки у лучших учителей.

Просто богатые члены семьи Сольских считали Аду эгоисткой, очень богатые - человеком больным. Не только они сами, но и гости их, знакомые, друзья не могли постигнуть, как это девятнадцатилетняя богатая невеста может ставить науку выше салонов и не помышлять о замужестве.

Причуды богатой помещицы стали понятны только тогда, когда в салонах разнесся слух, что в Варшаве, наряду с демократизмом и позитивизмом, вспыхнула новая эпидемия, называемая эмансипацией женщин. Стали различать две разновидности эмансипированных женщин: одни из них курили папиросы, одевались по-мужски и уезжали за границу учиться наравне с мужчинами медицине; другие, менее дерзкие и в то же время более нравственные, ограничивались приобретением толстых книг и избегали салонов.

Ада была причислена ко второй разновидности; в связи с чем известные круги общества вознегодовали на пани Ляттер. Но девушки из этих кругов учились в пансионах лишь в виде исключения, и все ограничилось тем, что одна из теток Ады, которая иногда навещала племянницу, стала холоднее здороваться с пани Ляттер. Пани Ляттер ответила на это еще большей холодностью, справедливо или несправедливо полагая, что причина неприязни кроется не столько в занятиях Ады, сколько в ее богатстве. Если бы Ада была бедна, думалось пани Ляттер, ее родных и двоюродных теток не обеспокоило бы ни то, что их племянница приобретает толстые книги, ни то, что в Варшаве начала свирепствовать эпидемия эмансипации.

У дверей квартиры Ады Магдалена еще раз остановилась, еще раз прижала палец к губам, как ученица, припоминающая урок, наконец, перекрестилась и, широко распахнув дверь, стремительно вошла в комнату.

- Как поживаешь, Адзя? - воскликнула она с напускной веселостью. - Что случилось? Я сама собиралась к тебе, а тут явился Станислав. Как поживаешь, золотко мое? Уж не заболела ли ты?