Уильям Теккерей - Виргинцы (книга 2)
Однако, если говорить начистоту, то моя семейная жизнь, вопреки всем мрачным предсказаниям моих дорогих родственников, жестоко разочаровала этих почтенных и добродетельных людей. У нас были свои испытания, но я вспоминаю о них безо всякой горечи; были свои страдания и печали, но их, милосердием божьим, излечило время; случалось, мы терпели нужду, но перенесли и это, к немалому изумлению сострадательно наблюдавших за нами родственников, а награда за все была столь велика и драгоценна, что я не смею доверить свои чувства перу и бумаге и с величайшим благоговением могу открыть их лишь Тому, к кому возносит свои молитвы и хвалы весь род людской.
Не подлежит сомнению, что вступать в брак, не имея материального достатка, неосмотрительно, опасно и даже преступно с точки зрения нашего общества, но разве тысячи моих собратьев не совершают из года в год это преступление, уповая лишь на бога, на свой труд и выносливость? Неужели юная пара не может довериться друг другу и не имеет права начать супружескую жизнь, пока шалаш не будет полностью обставлен, погреб и кладовая набиты припасами, буфет заполнен столовым серебром, а кубышка деньгами? Если бы законы, по которым живет благородное сословие, распространились на всех прочих обитателей земного шара, люди перестали бы плодиться. Наши благородные господа дрожат в своих шелковых чулках и лакированных туфлях перед стремительным потоком жизни и годами ищут моста или ждут появления золоченой ладьи, дабы переправиться на тот берег; бедняки же не боятся замочить свои босые ноги, смело ступают в поток, надеясь на свои силы и вручая себя судьбе. Кому охота обрекать родную дочь на нищету? Кто посоветует сыну подвергнуться бесчисленным испытаниям нищенской супружеской жизни, лишить свою любимую привычного достатка и комфорта и обречь ее на жизнь в бедности, в лишениях, в болезнях, в долгах, в одиночестве, без друзей, подвергнуть ее неисчислимым мрачным последствиям angusta demi? Я смотрю на мою жену и мысленно прошу у нее прощения за то, что возложил столь тяжкое, мучительное и опасное бремя на столь хрупкие плечи. Я думаю об испытаниях, которые она перенесла, и благодарю бога за ее постоянство и верность, за неизменную любовь, укрепившую ее силы на трудном жизненном пути. Я плохой судья в вопросе о браках: мой собственный брак был столь безрассуден и столь счастлив, что я не смею давать советы молодым людям. Я испытал бедность, но терпеть ее мне было не в тягость, а не пройди я через это испытание, мне, быть может, никогда не довелось бы узнать, как велика бывает доброта друзей, как восхитительно чувство благодарности и какие неожиданные радости и утешения могут порой сопровождать и скрашивать скудную трапезу, слабый огонь очага и долгие часы труда. Одно могу сказать с уверенностью: очень многих весьма порядочных людей, живущих в бедности, жалеют совершенно понапрасну. Добросердечные благородные господа, случайно забредя из ослепительного света своих богатых хором в сумрак убогого жилища бедняка, с непривычки как бы лишается ясности зрения и натыкаются на препятствия, которых не существует для нас, ибо наш взор не замутнен; они изумляются нашей невзыскательности, когда мы весело попиваем жидкое пиво и, закусывая его куском холодной баранины, от всей души благодарим создателя.
Мой добрый тесть-генерал женился на своей Молли, еще будучи пехотным поручиком, и кошелек его в те дни был не туже набит, чем мой. Эта супружеская пара тоже испытала немало превратностей судьбы. Думается мне (хотя моя жена никогда в этом не признается), что они поженились так, как это делают нередко в молодые годы, — не испросив предварительно согласия родителей {* Издатель перелистал книги регистрации тайных браков, но не нашел в них имен Мартина Ламберта и Мэри Бенсон.}. Но так или иначе, они были настолько довольны своей участью и своим браком, что не захотели лишить такого же счастья своих детей, и мысль о том, что нам в нашей семейной жизни придется, быть может, испытать кое-какие небольшие лишения, нисколько их не пугала. Я же, признаться, постарался ввести в заблуждение и своего будущего тестя, и самого себя, когда обсуждал с ним мои денежные дела. Считая, что я располагаю двумя тысячами фунтов и его драгоценная дочка, — первые несколько лет, во всяком случае, — ни в чем не будет знать нужды, генерал с легкой душой отплыл на Ямайку. Покрыв расходы по экипировке себя и своей семьи, этот почтенный человек, уезжая, был не богаче своего зятя, а моя Тео получила в приданое несколько безделушек, немного старинного кружева и кошелек с двадцатью гинеями, которые скопили для нее мать и сестра. Подсчитывая свои капиталы, я прибавил к ним, как отнюдь небезнадежный, долг моей почтенной матушки, но она, увы, так и не согласилась его признать вплоть до того часа, когда господь призвал ее уплатить свой, уже последний, долг на земле. Те суммы, что я посылал ей, и те, что она черпала из моего наследства, пошли, утверждала она, на поддержание и переустройство имения, которое перейдет ко мне после ее смерти. А то немногое, что ей удается откладывать, должно достаться моему бедному брату, у которого нет ничего за душой и который не спустил бы всех своих денег, если бы не считал себя единственным наследником виргинского поместья, каковым он и стал бы, — это обстоятельство добрая маменька не забывала подчеркнуть в каждом из своих писем, — не родись я случайно на полчаса раньше него. Сейчас он доблестно служит своей родине и королю. Оплатить его производство в новый чин — ее материнский и, она бы сказала, мой братский долг. Когда я закончу свои занятия юриспруденцией и свой драматургические забавы, писала госпожа Эсмонд, меня с нетерпением будут ждать на родине, где я должен занять подобающее мне по рождению место. Последнее соображение она настойчиво доводила до моего сведения через Маунтин, пока не получила известие о моей женитьбе.
Стоит ли пересказывать, в каких выражениях излился на мою голову ее гнев, когда она узнала о предпринятом мной шаге? После замирения Канады мой дорогой Гарри попросился в отпуск и как почтительный сын отправился в Виргинию навестить мать. Он описал мне, какой был ему там оказан прием и какие пышные празднества закатила наша матушка в его честь. Каслвуд, где она не жила после нашего отъезда в Европу, снова широко распахнул свой двери для всех друзей-колонистов, и нашему доблестному воину, другу генерала Вулфа, отличившемуся под Квебеком, был оказан подобающий почет. Не обошлось, само собой разумеется, и без нескольких неприятных стычек из-за того, что мой брат упорно желал поддерживать дружбу с полковником Вашингтоном из Маунт-Вернона и не уставал превозносить его до небес. Что ж, я тоже отдаю должное этому господину и всем его добродетелям и не менее искренне, чем самые близкие друзья генерала Вашингтона, восхищаюсь его успехами и великолепным упорством, проявленным им в сражениях, столь прискорбно окончившихся для Англии несколько лет спустя.
Но если стычки между Гарри и матушкой происходили довольно часто, как явствовало из его писем, почему продолжал он оставаться дома, невольно задавал я себе вопрос. Один ответ напрашивался сам собой, но у меня не было охоты делиться своей догадкой с миссис Уорингтон, ибо мы с ней не раз обсуждали романтическую привязанность нашей малютки Этти к моему брату и дивились тому, как мог он ее не замечать. В душу мою, как вы, вероятно, уже догадались, закралось подозрение, что братец нашел себе дома какую-нибудь молодую особу, которая пришлась ему больше по вкусу, чем наша милая Эстер, и это было причиной его затянувшегося визита в Виргинию.
А вскоре от него пришло письмо, содержавшее если не полную исповедь, то признание одного небезынтересного факта. Не называя имени, Гарри описывал некое юное существо, являвшее собой, как и положено в подобных обстоятельствах, Образец Совершенства и Красоты. Моя жена попросила показать ей письмо. Я не мог отказать ей в этой просьбе и протянул письмо с довольно скорбным выражением лица. К моему удивлению, прочтя его, она не выразила подобающей случаю печали.
— Я уже догадывался об этом, любовь моя, — сказал я. — Я понимаю, что ты огорчена из-за нашей бедняжки Этти, и разделяю твои чувства.
— Да, бедная Этти, — сказала Тео, потупившись.
— Видно, не судьба, — сказал я.
— Да… Впрочем, они все равно не были бы счастливы, — со вздохом промолвила Тео.
— Как странно, что он никогда не догадывался о ее чувствах, — заметил я.
Жена пристально, с каким-то загадочным выражением поглядела на меня.
— Дорогая моя, как понять твой взгляд? — спросил я.
— Никак, мой дорогой, никак! Просто меня не так уж это удивляет, сказала она и покраснела.
— Неужели у нее есть на примете кто-то еще? — спросил я.
— Я вовсе не это хотела сказать, Джордж, — поспешно возразила она. — Но если Этти поборола свою детскую прихоть, разве мы не должны этому радоваться? Или, по-твоему, только вы, мужчины, можете влюбляться и остывать?
