Восставшие из небытия. Антология писателей Ди-Пи и второй эмиграции - Владимир Вениаминович Агеносов
Гриша Банный дремал, лежа на дне лодки. Алим, точно боясь, что Гриша убежит, рывком столкнул лодку, прыгнул на скамейку, чиркнув носком сапога воду, вдел весла в уключины и направил лодку на стрежень реки. Проснувшийся Гриша Банный сразу заметил что-то неладное с Ахтыровым и осторожно пересел на корму, размышляя о причине исчезновения ахтыровского портфеля. Алим молчал. Молчал и Гриша.
Отъехав километров шесть от города, Алим сложил весла, подпер щеку рукой и задумался, глядя на Гришу. Гриша поежился под этим взглядом и отвернулся.
Над лесом подымался серебристый блин луны. Заклубился туман. С берега доносился запах трав и сосны. Отражаясь в черной воде, мигали огоньки бакенов. На небе ярко горели крупные звезды. Где-то на косе тихо и монотонно плакал чибис. На востоке вспыхивала слабая зарница, редко и нерешительно.
– Гриша… – тихо позвал Алим.
– Что-с?
Алим встал, подошел к Грише, присел перед ним на корточки и заглянул ему в лицо. Гриша подвинулся назад и слегка приподнял острые колени. Алим молча протянул руку, взял Гришу за ворот рубашки и вдруг крепко, с хрустом сжал пальцы. Гриша судорожно вцепился в борта, замигал белыми ресницами и не проронил ни слова. Тогда Алим одним рывком приблизил Гришу к себе, и обжигая его губы горячим дыханием, зашептал:
– Гриша… скажи… ты знаешь… ты все знаешь, Гриша… Как это я раньше не догадался у тебя спросить?.. Ты ведь все знаешь, Гриша. Ия знаю. Теперь и я знаю… Скажи же…
Гриша молчал.
– Скажи… не мучь меня…
– Я… я ничего не знаю… Про что вы? – еле слышно произнес Гриша Банный.
– Гриша, милый, родной, скажи… скажи правду… Я ведь теперь сам все знаю… А ты только подтверди, только подтверди… Или я задушу тебя, Гриша…
– Я ничего не знаю…
Алим облизнул пересохшие губы и, слово за словом, раздельно и внятно спросил:
– Кто убил моего брата?
Гриша замотал головой и изо всех сил рванулся назад.
– Не знаю… Я ничего не знаю…
– Врешь! – крикнул Алим и схватил Гришу за горло. Несколько секунд они смотрели, не отрываясь, в зрачки друг другу. Лицо Гриши потемнело, изо рта пополз язык. Алим разжал руки, и голова Гриши упала ему на грудь.
– Ты только подтверди мне, подтверди мне… – бормотал Алим, обнимая Банного.
Гриша всхлипнул и утер ладонью глаза.
– Ну… кто?
– Вы же знаете… – с каким-то мучительным отчаянием прошептал Гриша.
Алим не пошевелился. Не слышно было и дыхания его. Прошло еще две-три минуты.
– Теперь скажи мне, Гриша, самое главное… И опять, милый, говори правду… Зачем она его убила?
– Не знаю…
– Врешь… Почему врешь?
– Она вас…
– Ну?
– Вас хотела… да ошиблась.
– По моей феске ударила?.. Ведь так? Так? Она думала, что я под одеялом?.. По феске судила? Ведь, так, Гриша? Так?..
– Так…
– Постой, постой, Гриша… Сердцем-то я догадался, что ты все должен знать… Но – откуда, Гриша? Почему ты все знаешь?
– Я видел… я все видел. Я там же, в кустах сидел, неподалеку… Спрятался, когда от мамаши Аксиньи Тимофеевны убежал… И все видел-с…
– Постой, я не об этом… О чем это я?.. Ах, да!.. Вот ты мне что скажи: почему ты знаешь, что она меня хотела… зарубить-то? Может, она брата моего…
– Нет, именно вас, Алим Алимыч… Мне тогда многое странным показалось. Тревогу я почувствовал еще в то время, когда брат вашу феску надел… Помните ли? В саду! Еще когда мы под кленом сидели. Вот тогда уж я почувствовал тревогу… А потом… потом я глаза ее видел, когда она с косарем подходила к спящему-то… и видел, как она ударила косарем…
– Косарем?
– Косарем. Вашим косарем, которым лучину колете… И вот, как она взмахнула косарем, я уж тут сразу понял нелепую ошибку… Я уж тут сразу все понял… А она со всего плеча… Я хотел крикнуть, да не успел… Только глаза успел зажмурить… И странно-с, очень странно она горевала потом…
Алим встал, пошатнулся, подошел к лавке и тяжело сел. Порылся в карманах, нашел клочок бумаги и карандаш. Что-то быстро написал и протянул бумажку Грише.
– Вот, возьми, Гриша, и храни… Это для тебя. Чтоб тебя, милый, не засудили… Послушай, друг, смотрю я – ботинки у тебя скверные… эдакие скверные ботинки…
Он сдернул с ног сапоги и аккуратно поставил их на стлани возле Гриши.
– На-ко вот сапоги… Бери, брат, не стесняйся…
Портянка на левой ноге размоталась, он сорвал ее и выбросил за борт.
– Постой… Что же я еще хотел?.. Что же это такое я хотел? – стал вспоминать Алим, беспрерывно проводя рукой по лицу сверху вниз, словно умывался. – Да, вот что: возьми-ка гимнастерку… Она новая, совсем новая, зимой сшил… Алешка-портной шил. Знаешь?
– Знаю… – как эхо, отозвался Гриша, затаив дыхание и вздрагивая челюстью.
Алим снял гимнастерку и бросил ее на сапоги. И принялся опять тереть лицо, но не одной рукой, а – двумя, все сильнее и сильнее, и уже начал кланяться вместе с движениями рук.
– Возьми и гимнастерку… она новая, совсем новая… Пригодится… Сколько ж я за нее заплатил? Вот и забыл…
И вдруг затих, перестал кланяться и тереть лицо, и долго и неподвижно, закинув голову, смотрел на беспредельное глубокое небо и зеленые звезды. На белой исподней рубашке его лежал лунный свет, пряча в складках густые синие тени. Потом он точно спохватился, точно поймал себя на каких-то ненужных и вздорных мыслях, тряхнул головой и, взявшись руками за уключину, легко и плавно опустил свое тяжелое мускулистое тело за борт. Слабо, чуть слышно, плеснулась вода и скрипнула уключина. Все еще не выпуская из рук уключины, он посмотрел на Гришу, словно хотел что-то сказать, последнее, обязательное, без чего никак нельзя было уходить из жизни, но не сказал ни слова и продолжал смотреть на Гришу, молча и как бы удивленно.
– Жене-то… может, что… – шепотом проговорил Гриша.
Алим ничего не ответил. Только на секунду, на миг какой-нибудь, в его глубоко запавших, черных глазах мелькнуло что-то испуганное, жалкое, невыносимо страдальческое… И как-то странно, быстро и мелко задрожал его тяжелый подбородок.
Он с силой оттолкнул лодку и исчез под водой…
Забава
Холодная река Ижма искусно вьется
