Уильям Теккерей - История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим
Услыхав весть о помолвке Беатрисы, полковник Эсмонд покорился судьбе и решил сложить оружие, которое уже не могло добыть ему то, к чему он стремился; пребывая в мрачном расположении духа, он заявил о своем уходе из полка, к величайшей радости следующего по старшинству капитана, молодого джентльмена из богатой" семьи, который охотно отсчитал мистеру Эсмонду тысячу гиней за его полковничью должность и сложил голову в первом же бою. Быть может, Эсмонд непрочь был разделить его участь. Он теперь более, чем когда-либо, походил на рыцаря печального образа. Его меланхолия, должно быть, изрядно надоела соседям по походной палатке, ибо там ценят в товарище веселье, и унылый рыцарь, вечно вздыхающий о далекой Дульцинее, вызывает только смех. Обе леди Каслвуд одобрили решение мистера Эсмонда уйти из армии, а добрый генерал принял его отставку и помог ему в продаже должности, что весьма изрядно пополнило содержимое его кармана. Но когда генералиссимус воротился на родину и против своего желания принужден был назначить генерал-лейтенанта Уэбба командующим одною из фландрских дивизий, генерал-лейтенант так настоятельно просил полковника Эсмонда быть его адъютантом и военным секретарем, что Эсмонд не мог противиться уговорам своего доброго покровителя и снова надел походный мундир, но на этот раз не вступил в полк, а остался непосредственно при особе генерала. Какие страхи, какие мучительные предчувствия {Воистину, как это верно. Псалом 91; ст. 2, 3, 7. - Р. Э.} терзали, должно быть, нежные сердца жен и матерей в те ужасные дни, когда каждый номер "Газеты" приносил известия о сражениях и смертях, и стоило сегодня улечься тревоге за жизнь любимого существа, как завтра она уже вновь возникала в предвидении новых сражений, о которых следующая почта из Фландрии принесет, быть может, печальную весть; и так, постоянно дрожа и замирая, бедняжкам предстояло жить до конца кампании. Но каковы бы ни были страдания, выпавшие на долю госпожи Эсмонда (а эта нежнейшая из женщин должна была страдать особенно глубоко, думая о судьбе обоих своих сыновей, как она их называла), она никому не подавала виду, тая свои муки так же, как умела таить свои привязанности и добрые дела. Лишь благодаря случаю Эсмонд увидел однажды свою госпожу выходящей из бедной лачуги в Кенсингтоне и узнал, что есть десятка два бедняков в округе, которых она постоянно навещает, помогая им в нужде и болезни, и которые не перестают благословлять ее. Она каждое утро ходила к ранней обедне (хотя всячески поощряла любое веселье, любые невинные радости у себя в доме, особенно по воскресеньям), и записи в ее домашней книжке, относящиеся к этому времени, а также благочестивые размышления, проникнутые безыскусственным жаром, которого не превзойти было даже самым красноречивым служителям церкви, показывают, какое это было нежное и любящее сердце, какой смиренный и благочестивый дух, как мучительны были тревоги, молча сносимые ею, и с какой беззаветной верою она поручала тех, кто был ей дорог, заботам всемогущего вершителя судеб.
Что же до ее милости вдовствующей виконтессы, Эсмондовой новоявленной приемной матери, то она уже находилась в таком возрасте, когда чужие опасности и беды не в силах смутить душевный покой. Больше всего в жизни интересовали ее ныне козыри при карточной игре. Она была достаточно тверда в своей вере, но более не питала непримиримой вражды к нашей. Духовником ее состоял некий мсье Готье, француз весьма добродушного и покладистого нрава; он был вполне светским джентльменом по воспитанию, охотно игрывал в карты с деканом Эттербери, челсийским соседом миледи, и был на дружеской ноге со всей партией Высокой церкви. По всей видимости, мьсе Готье, состоявший в переписке с Холтом, осведомлен был обо всех особенностях положения Эсмонда и всегда выказывал полковнику Эсмонду свою приязнь и почтение; но, по вполне понятным причинам, полковник и аббат никогда не заговаривали на эту тему и оставались наилучшими друзьями.
Все завсегдатаи дома миледи в Челси принадлежали к партии тори и к Высокой церкви. Госпожа Беатриса усердствовала в своей преданности королю не менее, чем ее престарелая родственница; она носила на груди его портрет, хранила у себя прядь его волос, постоянно твердила, что он самый несчастный, самый храбрый, самый достойный и самый прекрасный принц на свете. Стиль, который рассорился со многими своими друзьями-тори и только Эсмонда жаловал по-прежнему, уверял полковника, что дом его родственницы - гнездо торийских интриг, что Готье шпион, что Эттербери тоже шпион, что из этого дома постоянно летят письма к королеве в Сен-Жермен, на что Эсмонд, смеясь, отвечал, что в армии ходят слухи, будто и герцог Мальборо тоже шпион и усердствует в переписке с Сен-Жерменом не меньше иного иезуита. Эсмонд не вдавался в существо спора, но открыто разделял убеждения всего своего семейства. Он считал, что корона Англии по праву принадлежит королю Иакову Третьему и что лучше, если он взойдет на трон по смерти своей сестры, нежели нам допускать к управлению страной чужеземца. Эсмонд, как никто более, ценил короля Вильгельма; герой и завоеватель, мудрейший, справедливейший и храбрейший из людей, он завоевал страну мечом и владел ею по тому же самому праву, что и великий Кромвель, который поистине был настоящим и могущественным государем. Но чтобы чужеземный тиран, принц немецкой крови, стал хозяйничать в Англии лишь потому, что в каком-то колене происходил от короля Иакова Первого, - это казалось мистеру Эсмонду чудовищной несправедливостью, против которой вправе был восставать всякий англичанин, а более всех законный наследник короны, английский принц. Кто, сильный духом, не стал бы отстаивать подобные права? Кто, дорожа честью, не стал бы бороться за такую корону? Но род Стюартов был обреченный род. У принца был враг, которого он бессилен был одолеть, - он сам. Он не решался обнажить оружие, хоть и был вооружен. Он упускал случай за случаем, нежась в объятиях оперных певичек или же на коленях вымаливая прощение у духовников; и кровь героев понапрасну лилась за него, и преданность честных сердец, стойкость, мужество, верность тратились зря.
Но возвратимся к вдовствующей виконтессе, которая, услыхав от своего сына Эсмонда о том, что он намерен принять участие в очередной кампании, распрощалась с ним без особой грусти и уселась за пикет со своей компаньонкою, прежде чем он успел затворить за собою дверь. "Терц с королем", - были последние слова, услышанные им от нее в этом мире; игра жизни уже подходила к концу для доброй леди, и три месяца спустя она слегла в постель, где и угасла без всяких страданий, как о том писал аббат Готье мистеру Эсмонду, находившемуся уже на французской границе со своим генералом. Леди Каслвуд присутствовала при ее кончине и также написала ему, но, должно быть, эти письма были захвачены капером вместе с пакетботом, их везшим, ибо Эсмонд до своего Возвращения в Англию так и не узнал ничего о событиях, о которых в них говорилось.
Миледи Каслвуд отказала полковнику Эсмонду все, что имела, "в возмещение за причиненное ему зло" - так было написано в завещании. Правда, это составило не так уж много, ибо состояние ее никогда не было велико, а кроме того, добрейшая виконтесса большую его часть благоразумно поместила в ежегодную ренту, прекратившуюся с ее смертью. Но все же оставался еще дом в Челси со всею обстановкою, серебро, картины, а также некоторая сумма денег на руках у ее банкира сэра Джозайи Чайлда; и все это вместе должно было дать ежегодный доход около трехсот фунтов, так что мистер Эсмонд мог счесть себя если и не богатым, то во всяком случае пожизненно обеспеченным. Кроме того, были еще пресловутые бриллианты, о которых всегда говорилось, что они стоят баснословных денег, хотя ювелир определил им цену не более четырех тысяч фунтов. Впрочем, эти бриллианты полковник Эсмонд решил сохранить, имея для них особое предназначение; челсийский же дом, серебро, утварь и прочее, за исключением немногих вещей, оставленных им себе, были проданы по его приказу и вырученным от продажи деньгам найдено надежное помещение, благодаря чему и образовался упомянутый уже годовой доход в триста фунтов.
Теперь и у него было что завещать, а потому он составил завещание и тут же отослал его на родину. Армий в то время стояла лицом к лицу с неприятелем, и генеральное сражение ожидалось со дня на день. Известно было, что генералиссимус в опале и что многие сильно настроены против него; и не было такого хода, на который не отважился бы этот умелый и отчаянный игрок, чтобы вернуть расположение фортуны, казалось бы, утраченное навсегда. Фрэнк Каслвуд находился теперь вместе с полковником Эсмондом: генерал охотно взял молодого лорда в свой штаб. Его брюссельские занятия по фортификации к этому времени уже закончились. Крепость, которую он осаждал, в конце концов сдалась, и милорд не только вступил в нее с развевающимися знаменами, но и вновь ее оставил. Он всегда рассказывал о своих мальчишеских похождениях с неподражаемым юмором, и во всей армии не было молодого повесы милей его.
