Александр Соболев - Ефим Сегал, контуженый сержант
- Вполне.
- Что же касается беспартийных стахановцев, - продолжала поучения Дубова, - то их надо освещать в печати как идущих вслед за коммунистами.
- И, - вставил Ефим в тоне партийных наставлений, - выполняющих свой патриотический, стало быть, тоже партийный, долг.
Дубова замолчала, с удивлением уставилась на Ефима.
- Именно это я и хотела сказать. Как вы догадались, Сегал?
- По логике вещей, Марфа Степановна.
А логика его была очень проста: он вспомнил сравнительно недавний инцидент в этом кабинете, когда партсекретарша распекала его и Гапченко за отсутствие в очерке Сегала слов о партийном долге. По-видимому, Дубова об этом успела забыть. «А что если высокоидейную даму спешить с объезженного конька - хоть на раз лишить привычки проповедовать партийные догмы, хоть на минуточку заставить думать? - озорно прикинул Ефим. - Попробовать, что ли?»
- Разрешите, Марфа Степановна, кое о чем вас спросить.
Дубова согласно кивнула.
- Как секретарь парткома по идеологическим вопросам вы требуете систематически показывать в нашей многотиражке авангардную роль партийцев на всех участках производства.
- Верно, - подтвердила Дубова.
- Но я могу привести десятки примеров, когда беспартийные рабочие трудятся лучше своих партийных товарищей. Кому в таком случае принадлежит авангардная роль? - Ефим замолчал в ожидании ответа.
Учуяв подвох, Дубова начала сосредоточенно барабанить рыжими пальцами по столу, потом подняла рысьи глаза на Ефима, покачала головой:
- Не понимаю вас, Сегал, поясните свою мысль.
- По-моему, я выразился доходчиво, но если вы настаиваете, пожалуйста... Вот, к примеру, во втором механическом есть передовая бригада слесарей, вы, наверно, знаете Юрия Иванова. Он беспартийный, восемнадцать членов его бригады - тоже. Получается: полностью беспартийная бригада - лучшая не только в цехе, но и на заводе. В том же цехе бригада во главе с коммунистом Тереховым постоянно отстает от бригады Иванова. У кого в данном случае авангардная роль? Если я как журналист припишу ее Терехову, то вместе с нашей газетой окажусь лжецом и фальсификатором. Как быть в этом случае?
Дубова густо покраснела. Надежно объезженный партийный конек неожиданно взбрыкнул, сбросил всадницу... Ой, как нехорошо, непривычно, неуютно...
- Наша точка зрения ясна, - сказала она, пытаясь прикрыть растерянность уверенным голосом, - партия - организующая, направляющая сила. Это не подлежит ревизии, -добавила с нажимом, отчеканивая каждое слово.
- Насчет направляющей и организующей роли партии не спорю - аксиома, - Дубова не расслышала иронии в голосе Ефима. - Но в данном конкретном случае как писать о беспартийной бригаде Юрия Иванова?
Дубова напряглась, выпрямилась во весь свой высоченный рост, уперлась сжатыми кулаками в стол, грозно забасила:
- Делайте, как вам велят, слышите, товарищ Сегал? Я выполняю роль представителя ленинско-сталинской партии на заводе и будьте любезны подчиняться! Иначе... - она явно собралась припугнуть Ефима, но вдруг спросила: — Разрешите полюбопытствовать, каково ваше социальное происхождение?
- Я сын фабриканта, внук купца, правнук помещика, - ответил он без улыбки.
- А если серьезно?
- Можно и серьезно. Мой отец до и после революции был служащим средней руки, мать - домохозяйка.
- Вот в том-то и дело! - торжествующе воскликнула Дубова. - Сразу видно ваше непролетарское происхождение. Вот почему вы, в общем-то умный человек, не нашей великой ленинско-сталинской пролетарской общности.
Ефим хотел возразить ей, но Дубова, властно махнув рукой, продолжала:
- А я - дочь политкаторжанина. В девятнадцатом вступила в комсомол, в двадцатом - в партию. Я - икапистка, я - коммунистка, я, - она ханжески преданно посмотрела на портрет Сталина, - дочь партии, дочь народа!
- Да, но... - начал было Ефим.
- Обойдемся без прений, товарищ Сегал! - оборвала Дубова. - Выполняйте партийные указания без рассуждений. Вы фронтовик, знаете силу приказа.
Ефим вскочил с места.
- Есть выполнять ваши приказания, товарищ секретарь парткома! - гаркнул он, приложив руку к непокрытой голове. - Разрешите быть свободным?
- Идите, - несколько понизив тон, буркнула себе под нос Дубова
«Потомок политкаторжанина, дочь партии», - передразнил Ефим, выйдя от Дубовой. — Перевертыш вы, мадам, перевертыш и демагог. Оружие ваше - насилие и очковтирательство... А с любимого конька я вас все-таки ссадил!»
Из репродуктора по Дому общественных организаций неслись слова известной политической песни:
Пролетарии всех стран, соединяйтесь,
Наша сила, наша воля, наша власть.
В бой последний, коммунары, собирайтесь,
Кто не с нами, тот — наш враг, тот должен пасть!
«Вот именно, — подумал Ефим, — кто не с нами, тот наш враг, тот должен пасть... Одно в этой песне не совсем точно: слово «пролетарии» следует заменить словами «члены партии»... Тогда все будет на месте: где уж там что-нибудь делать, вы и думать не по-вашему не позволите».
Во второй половине октября, после теплых дней затянувшегося бабьего лета, внезапно резко похолодало. К вечеру двадцатого обильно выпал первый снег, ночью ударил мороз. Снег не растаял ни завтра, ни послезавтра, ни через десять дней. Похоже было, что зима, одним махом победив осень, прочно установила свою власть. А молодожены на птичьих правах продолжали ютиться в мужском общежитие. Благо еще, что в просторной комнате, как правило, пустовало две, три кровати. Соседи Ефима чаще всего ночевали у своих будущих жен или временных подруг. Но когда они, пусть очень редко, все оставались на ночь дома, Надя и Ефим ложились на Ефимову кровать позже всех и, опасаясь пошевельнуться, подремав, с рассветом тихо и поспешно уходили в редакцию.
Савва Козырь, «Боже упаси», не отказывал семье Сегалов. «Вот на той недельке обязательно предоставим вам комнату, честное слово», - уверял он и каждый раз врал.
Однажды Надя, отчаявшись, ничего не сказав о своем намерении Ефиму, направилась за помощью к парторгу ЦК на заводе.
Иван Сергеевич Смирновский встретил ее на полпути от своего широкого полированного стола до входной двери в кабинет. Сверкнув черно-угольными глазами и белым волчьим оскалом, протянул ей навстречу обе загребущие руки, обнял за худенькие плечи, усадил подле себя на кожаный диван.
От этакого радушного приема Надя всерьез уверовала в успех предпринятого похода. Правда, от нее не ускользнул плотоядный взгляд Ивана Сергеевича, его антрацитные глаза оценивающе ощупывали ее, цеплялись и задерживались на слегка выпирающей из-под кофточки округлой груди.
- Ну-с, милая девушка, то есть, извиняюсь, милая дамочка, с чем ко мне пожаловала? — начал он вкрадчиво, снова касаясь Надиных плеч.
Жесткие прикосновения неприятно настораживали Надю. Но до ее сознания еще не доходил истинный смысл отталкивающего, вроде бы липкого, прикосновения рук, ощупывания похотливым взглядом. Для этого она была слишком чиста. И, чего греха таить, не по годам наивна. Если бы Ефим рассказал ей о том, чему был свидетелем в этом кабинете, если бы!.. А он предпочел умолчать о пакостном происшествии, щадя свою маленькую «курочку без мамы». Поэтому в представлении Нади Смирновский был только всесильным парторгом ЦК, которому стоит лишь захотеть - и, словно по мановению волшебной палочки, у них с Ефимом появится свое жилье. Она приступила к изложению просьбы без обиняков.
- Ясно, ясно, можешь не продолжать, - перебил Смирновский, - что ж... - он встал с дивана, прошел к столу, уселся, откинувшись на кресло, не спуская цепкого взгляда с нетерпеливо ожидающей Нади, - вот что я скажу тебе, милая, вот что тебе скажу... - медля, будто испытывая ее терпение, тянул парторг, - мужа тваво, Сегала, действительно, хорошо знаю... Скажу напрямик: хлопотать за него не стал бы.
- Почему? - удивилась Надя.
- Почему, говоришь? Хе-хе-хе! Да муженек твой разлюбезный, ой-ой-ой! Гордец! В общем, хванаберия! Другое дело ты! - Смирновский снова, еще более бесстыже, ощупал Надю глазами. — Женщина ты молодая, привлекательная, валяться тебе в общежитии, можно сказать, не подходяще. И лично для тебя, лично для тебя, - Смирновский понизил голос до масляного шепота, - могу устроить комнатенку.
Слушая и глядя на Смирновского, Надя наконец стала догадываться, куда клонит парторг, но не хотела, не смела верить ни ушам своим, ни глазам. «Не может быть, - думала она в смятении, - да, но тогда что означают слова «лично для тебя»? А когда он, как бы между прочим, бросил:
- Может, в благодарность когда пригласишь меня на чашечку чая, понят-но, без присутствия тваво хванаберно-го, - она, не помня себя от обиды и унижения, бросилась вон из кабинета. Ефиму ничего не рассказала.
Появление Ефима в кабинете Козыря не было для последнего неожиданностью. Но вид Ефима, сверкнувшего на номенклатуру ненавидящими глазами, насторожил его. Он внутренне затревожился, очевидно, припомнив историю с Яшкой, но внешне учтиво, как бы обрадованно сказал:
