Макс Фриш - Пьесы
Историческая аналогия напрашивается сама собой. Критики не раз уже сравнивали эту пьесу Фриша с брехтовской "Карьерой Артура Уи". Гитлер также захватил власть, не встретив серьезного сопротивления со стороны хваленой буржуазной демократии. ("Часто я сам удивляюсь, почему меня ничто не останавливает. Я слышу скрип деревьев и кажусь себе ветром", - говорит прокурор.) Но эта параллель гораздо менее убедительна, чем у Брехта. Исходная ситуация прокурора явно недостаточна для политической притчи. Для Гитлера речь шла вовсе не о свободе от буржуазных норм. О Гитлере никак нельзя сказать, что он не преследовал цель добиться власти. Правда, модель Фриша, как всегда, стремится дать более широкую перспективу, пригодную не только для имевших уже место исторических обстоятельств, но и для возможного вариантного возобновления их в будущем. "Граф Эдерланд" - поэтому обвинение западному укладу жизни в целом, откровенная издевка над буржуазным правопорядком. Именно так была воспринята цюрихская премьера спектакля, вызвавшая целую бурю негодования в буржуазной прессе.
И все-таки эта пьеса при всей остроте ее драматических коллизий и остром обличительном пафосе не оставляет впечатления художественной цельности и завершенности. На некоторую искусственность перерастания личной драмы - пусть и отражающей общественные противоречия - в политическую притчу первым указал Ф. Дюрренматт. М. Фриш прислушался к мнению своего младшего коллеги, комедии, которого вызывают его глубокий интерес и сочувствие, и в дальнейших редакциях пьесы многое сделал для того, чтобы свести воедино разрозненные мотивы перенаселенной персонажами "страшной истории". Правда, и в окончательном виде "Граф Эдерланд" с его нечетким разделением она и яви, действительности и легенды с точки зрения внутреннего единства и связности уступает последующим пьесам-параболам Фриша.
Однако художественная незавершенность обеспечивает иногда трудно достижимую адекватность с живыми, длящимися в нескончаемых борениях и противоречиях развивающимися процессами самой жизни. Благодаря этой внутренней адекватности "Граф Эдерланд" оказался в известной степени пророческой пьесой. Ни одна другая пьеса Фриша не подтвердила так наглядно жизненную силу "моделей", не продемонстрировала с такой убедительностью действительное - с вариантами, конечно, - воплощение совершенно абстрактных, казалось бы, и головных конструкций в реальной общественной жизни Запада. В 50-е годы "Граф Эдерланд" был принят "потребительским обществом" с недоумением. Ведь это было время интенсивного наращивания жирка, культа вещей, азарта приобретательства, когда обыватели торопились урвать от "экономического чуда" кусок побольше. Они были уверены в том, что сытый не бунтует, что "ужасы" насильственных переворотов и революций отошли в развитых капиталистических странах в далекое прошлое. Даже казавшиеся кое-кому в ту пору чуть ли не "экстремистами" Адорно, Хоркхаймер, Фромм и другие франкфуртские социологи, представители "неокритической школы", мало верили в реальную действенность своей критики и уж никак не ожидали, что в скором времени дело дойдет до уличных схваток. Когда же в конце 60-х годов по Европе и Америке мощной волной прокатились студенческие волнения, началось сумбурное, пестрое и на редкость неистовое движение "новых левых", взбунтовалась и вышла на улицы во многих крупных городах ФРГ так называемая "внепарламентская оппозиция", наиболее радикальная часть которой, возглавляемая Руди Дучке и Гансом Юргеном Кралем, прямо призывает к "ведению партизанской войны в условиях индустриального города", стало ясно, что сомнамбулические видения "Графа Эдерланда" далеко не беспочвенны, что они явились своеобразным художественным сейсмографом брожений, вырвавшихся в конце концов наружу.
"Интеллектуальная" революция на Западе - явление крайне противоречивое. В нем много от "бунта ради бунта", в нем силен анархический момент, оно нередко направлено на слепое разрушение всего и вся, оно, если и выдвигает какую-либо позитивную программу, то большей частью заведомо прожектерскую, иллюзорно-утопическую. Вместе с тем это явление глубоко исторически обоснованное, вытекающее из самих основ развития буржуазного общества на современной стадии и направленное против них; это тоже - "кровавый иск, предъявляемый самой жизнью" пагубному социальному устройству.
Именно поэтому романтическому бунту молодежи сочувствуют многие видные представители критического реализма на Западе, тоже ведь, как правило, не очень ясно представляющие себе реальные очертания необходимых, но их неколеблющемуся мнению, социальных преобразований. О своей полной солидарности с демонстрантами заявил, например, Генрих Бёль, сказавший, что наиболее важные события в ФРГ происходят сейчас в больницах, где лежат люди, раненные во время этих демонстраций. Сторону студенческой оппозиции, бурно выступившей в Западной Германии, занял и Макс Фриш:
"Оппозиция - по крайней мере ее авангард - не хочет подключаться к системе, разоблачившей свой псевдодемократизм. События в других странах, например, в США - носят аналогичный характер; повсюду это меньшинство, формирующееся из интеллигенции. Кто, говоря о хулиганстве, полагает, что имеет дело с беспорядочно-эмоциональным движением и надеется научить его уму-разуму с помощью дубинки, сам не уразумел истинной причины, провоцирующей применение дубинки; это - практика на основе рационально-политического анализа, отрицания, но не ради отрицания, а на основе альтернативы. Кризис демократии? Он вызван не студентами; они просто дают ему название. Причины кризиса демократии, исключившей оппозицию, могут быть различными: олигархия капитала, милитаризация государства, пренебрежение интересами избирателей - когда партии, придя к власти, компрометируют свою программу и игнорируют тем самым волю избирателей; превращение парламента в кулису для махинаций, уклоняющихся от общественного контроля под покровом монополизированной прессы; чрезвычайные законы как превентивная угроза того, что оппозиция в любое время может быть подавлена с помощью диктатуры, дискриминация интеллигенции,- для того, чтобы можно было превратить политику в бизнес без всякого ограничения - и так далее... Клевета на оппозицию может продолжаться очень долго, но может привести к гражданской войне".
Эта пространная цитата взята из выступления Фриша двухлетней давности (цюрихский еженедельник "Вельтвохе" от 11 января 1968 г.). За истекшее время Фриш мог убедиться, что в студенческом движении эмоций и экстаза больше, чем трезвости и ясной социальной позиции, однако выразительно нарисованная им картина общественных противоречий на Западе по-прежнему сохраняет, разумеется, свое значение.
В обстановке конца войны пьеса-романс "Санта Крус" производила впечатление несколько несвоевременной вещи - она могла быть расценена как бегство писателя в пресловутую башню из слоновой кости, как попытка замкнуться в кругу извечных проблем, не имеющих прямой связи с грозной и страшной действительностью мировой войны и фашизма. Не удивительно поэтому, что злободневная пьеса-реквием "Опять они поют", написанная в 1945 году, увидела свет рампы раньше, чем первенец Фриша.
В ответ на раздраженные письма из Германии от одного бывшего фронтовика, возмущавшегося тем, что о войне пишут и рассуждают люди, не прошедшие сквозь нее, не нюхавшие пороха и не рисковавшие жизнью, Фриш в "Дневнике" приводит резонные возражения, говоря, что обращение к теме войны, к проблемам вины и ответственности, преодоления прошлого не только право, но и долг каждого писателя-гуманиста, "человека катастрофического столетия", если он "не намерен скликать своих соотечественников на новую бойню". Сознавая недостаточную свою компетентность относительно деталей и фактов, которую он постоянно стремился восполнить чтением источников и посещением бывших концлагерей, Фриш в то же время пишет, что Швейцария тесно связана с Германией и языком, и территориальной близостью, и экономикой, так что "счастье швейцарцев было весьма призрачным: они жили на пороге камеры пыток, откуда доносились стоны и вопли и куда в любой момент могли быть ввергнуты сами". С другой стороны, он говорит и о внутренней сопричастности швейцарских обывателей злодеяниям фашизма: "Шесть дней они работали на победу Гитлера, а один день молились за его поражение". Но эта тема мещанской среды как питательной почвы для фашизма будет остро и ярко поставлена в последующий период творчества Фриша, в его драматургии конца 50-х годов. Пока же Фришу важно, чтобы был осмыслен общий итог войны, чтобы из нее был извлечен урок, чтобы все не просто "поросло травой", как сказано в пьесе, но чтобы пепел мертвых стучал в сердце живых. Его реквием - не просто исход "безотчетной печали", рождающей мрачные фантазии, но и предостережение, апелляция к разуму и совести человека.
