Ф Каринти - Извините, господин учитель
В лирической поэзии Петефи субъект, субъективный элемент, сильнее всего действует на наши сердца, в то время как у Араня эпическое начало, объект, вызывает на серьезное, мужественное размышление.
Наш великий поэт, наша гордость, Петефи с лирой в одной руке, с боевой саблей - в другой, спи спокойно в своей обвалившейся могиле под забытым холмом на поле шегешварском!..
Реже Гольдфингер,
уч-к VI "Б" кл.
КЛАСС ХОХОЧЕТ
В наш класс вселился бес. Утром, как только пришли, мы увидели новый мусорный ящик. Большой, красивый, полированный. Немедля было установлено, что сидеть в нем можно со всеми удобствами.
Разумеется, мусор из ящика мы тут же выгребли и живописно разложили на крышке. Для этого потребовался немалый художественный вкус. По краям крышки на одинаковом расстоянии друг от друга мы кладем хлебные огрызки, а посредине втыкаем большую корку от сала. Каждый спешит отличиться: экскурсовод "выставки барахла" Декнер принимает от нас в виде платы за обозрение ржавые гвозди, старые ручки и прочий хлам.
На второй большой перемене неожиданно вспыхивает эпидемия "прилепиус этикеткус". Сначала на спине Келемена появляется лаконичная записка, сообщающая о том, что он сам объявляет себя ослом и требует, чтобы об этом постоянно помнили все. Затем кто-то доверительно шепчет Келемену, что ему поручено прилепить этикетку с надписью "Я осел" к спине Робоза. Келемен фыркает и, улучив момент, выполняет поручение. Робоз тем временем уже добрых пять минут гогочет вместе с нами над такой же запиской на спине Келемена. Келемен, в свою очередь, надрывается от смеха над Робозом. Хохот растет, накатывает волнами, наконец уподобляется шторму, и, чем сильнее смеются друг над другом ничего не подозревающие Келемен и Робоз, тем больше потешаемся мы над ними обоими.
Потом кто-то придумывает новую шутку. Один из нас подбегает к Ауэру, который сидит за партой и прилежно что-то пишет. Задыхаясь от волнения и бега, с возбужденным от радости лицом вестник хватает его за руку и прерывистым голосом произносит!
- Идем, скорее идем!..-и что есть силы тащит его за собой.
Ауэр упирается, он ничего не понимает.
- Ну что такое, что случилось, в чем дело, куда? - Ауэр испуганно и недоуменно таращит глаза.
Но вестник ему не отвечает: тяжело дыша, он тащит Ауэра через коридор и бежит с ним на четвертый этаж.
В уме бегущего Ауэра мелькают разные догадки.
...Из Америки вернулся его дядя. Вызывает директор... Состоялась учительская конференция, на которой весь педагогический корпус пришел наконец к единодушному мнению, что этот Ауэр совершенно исключительная личность, непризнанный гений и поэтому необходимо без промедления выдать ему аттестат зрелости и поощрительную премию в тысячу крон... Эту премию сейчас ему торжественно вручит в своем кабинете господин директор, произнеся при этом специальную речь... А может быть, его желает видеть сам министр просвещения и культов, поспешивший в гимназию после того, как ознакомился с последней письменной работой Ауэра?.. Да, да, это самое вероятное, министр читал его сочинение парламенту и так растрогался, что не в силах был сдержать слезы... Нет, пожалуй, его вызывает учитель рисования: какой-то меценат увидел сделанный сепией рисунок Ауэра "Стилизованные листья" и пожелал приобрести его за тридцать тысяч крон для городской картинной галереи вместо панорамы Фести[Фести Арпад (1856-1914) - видный венгерский художник. ] , проданной недавно с молотка.
"Отдам и за двадцать тысяч",- вдруг твердо решает Ауэр, вихрем взлетая на четвертый этаж.
На последней площадке вестник, не произнесший за всю дорогу ни слова, отпускает руку Ауэра и... как ни в чем не бывало отходит в сторону.
Ауэр с удивлением оборачивается и видит на лестнице весь наш класс, покатывающийся со смеху. С минуту он огорошенно стоит на месте, потом, покраснев, кричит:
"Ослы!" - ив ярости бросается вниз по лестнице, а через несколько минут сам смеется громче всех, когда подобную же шутку проделывает с Робозом.
Влах тем временем нарисовал на классной доске господина учителя Кекерчина в одних кальсонах, но с цилиндром на голове: учитель отдает рапорт о поведении класса императору Иосифу Второму, который в это время почесывает нос. На другом рисунке довольный император протягивает Кекерчину бутылку шнапса, и тот жадно пьет прямо из горлышка.
Зайчек орет, что ему мешают заниматься. Он выскакивает из-за парты и забирается в новый мусорный ящик, опускает над собой крышку и гнусаво поет. Влах делает знак классу - все мгновенно смолкают и дружно встают. Зайчек испуганно высовывает голову из ящика, думая, что вошел учитель. Дикий хохот. Зайчек презрительно сплевывает и снова с ожесточением захлопывает крышку. Но теперь действительно в класс входит Кекерчин. Могильная тишина: каждый думает о Зайчеке, который продолжает сидеть в мусорном ящике. Но Зайчек не дает провести себя во второй раз и не шевелится.
И вот наступает самый критический момент. У всех болят животы от прыгающей вверх и вниз диафрагмы, на которую давят приступы смеха. Мы из последних сил сдерживаем себя: от этого багровеют лица, стучит в висках. Ниже, ниже пригнуться к парте. Тишина раздражающе гудит в ушах...
И еще находятся отчаянные безумцы с последних парт, которые накаляют и без того раскаленную атмосферу.
Маленький Лебл залез под парты и на четвереньках ползет вокруг класса, поочередно хватая всех за ноги.
Ящик с Зайчеком подозрительно шевелится.
Кекерчин с пафосом говорит о заслугах императора Иосифа Второго.
Сзади кто-то толкает меня и шепчет на ухо:
- Осторожно, приближается Лебл, он уже в четвертом ряду!
Все подтягивают ноги ближе к сиденью. Губы дрожат от сдавленного смеха; я отчаянно стараюсь прислушаться к тому, что говорит учитель, чтобы переключить внимание на другой предмет.
Кекерчин, ничего не замечая, продолжает превозносить его величество императора Иосифа Второго, который одним росчерком пера отменил все свои прежние указы.
- йошка Второй-наша родная мать!-В самый патетический момент речи учителя утробным голосом чревовещает Энглмайер.
Ауэр тонко взвизгивает: Лебл добрался до него и ущипнул за икру.
- Смотри,- раздается шипение рядом со мной,- у Кекерчина одна нога короче другой.
Глаза вот-вот выпрыгнут из орбит. Все... сейчас конец... еще секунда и будет взрыв...
В это мгновение учитель спасает нас:
- Ауэр,- язвит он,- что это вы там прыгаете, как блоха?
Никогда еще ни один юморист не имел такого успеха у публики. Казалось, бурный поток прорвал плотину; грохнул хохот. Мы ржем во все горло, до хрипоты, до колик в животе. Учитель удивленно смотрит на класс и снисходительно улыбается - про себя он отмечает, что на редкость остроумен и шутки его разят наповал,
СТАВЛЮ ОПЫТЫ
Весь ноябрь прошел под знаком магнетизма и электричества. На столе в физическом кабинете громоздятся разные приборы, диски, пластины, индукторы, динамики.
Происходят ужасные вещи: Полякович стал на табуретку со стеклянными ножками, через которую пропустили электрический ток, и волосы у Поляковича поднялись дыбом и заискрились. Мюллер объяснил нам, что тело Поляковича хороший проводник электричества.
Полякович скромно и послушно стоял на табурете, как подобает хорошему проводнику, и где-то в глубине его души мерцала радостная надежда. Неужели Мюллер после всех этих опытов не исправит ему на четверку полученный за четверть "трояк": ну, может ли быть посредственным учеником хороший проводник электричества?
По дороге домой я покупаю за шесть крейцеров магнит. Эта железная подковка сама по себе способна творить чудеса. Но мне этого мало. Тут же, идя по улице, решаю, что дома обязательно разогну подкову, просверлю в середине отверстие (чем? Ну, хотя бы острием отцовского ножа для разрезания бумаги или в крайнем случае ножницами) и сделаю себе компас в виде бусоля, чтобы он указывал направление в любой ситуации: ведь может же произойти землетрясение, дом накренится, как корабль, а я все равно буду знать, где какие стороны света - вот здорово! Я твердо решаю в душе, что с этих пор никогда не буду ходить без компаса.
Домой я врываюсь переполненный разными планами, один занимательней другого. Я сделаю шар Герона -да, да, не удивляйтесь- и смастерю магдебургские полушария и, если хотите знать, даже элемент Лекланше. К сожалению, дома я застаю лишь одну сестренку, которой с увлечением рассказываю о торичеллиевой пустоте.
- Как думаешь, что поддерживает столбик ртути на высоте семидесяти шести сантиметров? - спрашиваю ее с ехидством.- Не веришь? Тогда смотри. Наполнив водой стакан до краев, кладу лист бумаги под стакан... Смотри внимательнее! Теперь переворачиваю стакан и ни одной капли не проливаю... Ну ладно, ладно, это пролилось потому, что... ну конечно, я забыл - ведь бумагу надо положить не под стакан, а...
