Иван Лазутин - Последний этаж
— Кто он, ваш отчим? — спросил Бояринов, хотя видел, что разговор этот Магде был не из приятных.
— Он работник МИДа. Вот уже три года, как они вдвоем о мамой жарятся под солнцем в одной из латиноамериканских стран.
— В посольстве?
— Нет, он консул. Ему в жизни, как и нам с мамой, страшно не повезло. Через год после окончания института международных отношений он женился, и его с молодой женой направили работать в Бразилию. Они вместе учились. Но там у них случилась трагедия, жена моего отчима, а ей тогда было всего двадцать три года, попала в автомобильную катастрофу. Они ждали ребенка. Она ехала вдвоем с шофером, и столкнулись с тяжелым грузовиком. Так что в Россию привезли на похороны не тело покойной, а пепел праха.
— И вы долго жили вместе с отчимом?
— Нет, после ЗАГСа мама сразу же перевезла свои вещи к нему на Сивцев вражек. У него прекрасная квартира в старом доме. А дальше… Дальше вы уже почти все знаете. Мы жили вдвоем с бабушкой. Она во мне души не чаяла, пылинки с меня сдувала и тоже, как и я, по-матерински ревновала свою бывшую сноху к ее второму мужу. Она считала, что с замужеством мама поторопилась. Бабушка очень любила своего погибшего сына. Гибель его для нее была таким ударом, который свел ее в могилу раньше, чем ей было написано прожить на роду.
Бояринов видел, как глаза Магды увлажнились и на них вот-вот вскипят слезы.
— Сердце?
— Да. Но свою работу, а вернее театр, бабушка так любила и так хорошо его знала, что было несколько случаев, когда ее увозили из театра на «Скорой помощи» о гипертоническим кризом. — Две крупные слезы, скопившиеся в глазах Магды, скользнули на щеки и, оставив на них две мокрые полоски, иссякли у подбородка.
— Вы извините, что я начал этот нелегкий для вас разговор, — как бы оправдываясь, сказал Бояринов.
— В чем ваша вина, я сама заговорила об этом. Так что, если вас интересует моя жизнь — спрашивайте. — Вы сказали, что ваша бабушка умерла десять лет назад?
— Да, через месяц будет ровно десять лет. Она умерла в тот день, который мог бы быть для меня самым счастливым днем в моей жизни.
— Не понял вас.
— В этот день, где-то в двенадцатом часу, я вернулась из института и со слезами радости и счастья бросилась с порога к бабушке и принялась целовать ее. В руках моих была копия приказа о зачислении меня в институт. А в том году в институте был дикий конкурс. Бабушка, когда я сдавала экзамены, за меня так переживала, что боялась выйти из дома без нитроглицерина.
— Мама с отчимом часто бывают в Москве?
— Каждое лето. Как все смертные, они имеют ежегодный отпуск. Причем, он у них проходит так, что за месяц я маму вижу не больше трех-четырех дней. Отпуск они проводят в своем мидовском санатории на Черном море.
Бояринов хотел знать о Магде больше. И не любопытство руководило им в эти минуты. С каждым его вопросом и ее ответом в глазах его высвечивалась все новая и новая грань в жизни этой интересной и далеко не ординарной женщины, которая в этом большом и сложном мире была, как показалось Бояринову, так одинока.
— А вас с собой не приглашают на Черное море?
По глазам Магды и по опустившимся уголкам ее рта, Бояринов понял, что вопросом своим он задел болезненную струну ее души. Вздох Магды прозвучал чем-то похожим на всхлип ребенка.
— Нет, до сих пор не приглашали. Да если и пригласили бы, то и мне и им вряд ли было бы весело и интересно. Мама ловит глазами каждый жест, каждый взгляд отчима. В эти минуты мне кажется, что она никогда не любила моего папу. Его при жизни она так не оберегала, как своего второго мужа. Она даже не уговаривала моего папу, как мне однажды сказала бабушка, не идти добровольно на смертельно опасные испытания новых марок самолетов. В те годы за эти испытания очень хорошо платили. — Магда смахнула с журнального столика пепел, упавший с сигареты в пепельницу. — При одном из таких опасных, но высоко оплачиваемых испытаний мой папа погиб. Я, кажется, уже говорила вам, что мне в это время было четыре года.
— Вы помните лицо своего папы?
— Если бы я была художником — я бы по памяти написала его портрет. Однажды я уже пыталась это сделать, но, к сожалению, не получилось. Я архитектор, и не больше. — Отхлебнув глоток кофе, Магда поставила чашку на стол и долго и как-то особенно пристально смотрела на Бояринова. — А вы знаете, в вас есть какая-то удивительная, почти гипнотическая способность выворачивать наизнанку души людей даже тогда, когда вы впервые с ними общаетесь.
— Вы меня переоцениваете. Я просто нечаянно задел чувствительный нерв вашей души, который даже от малейшего прикосновения дает себя знать. Вот вы сейчас поговорили со мной, доверчиво раскрылись перед человеком, который выслушал вас с искренним участием, и вам уже стало чуть-чуть легче. Ведь так?
— Вы, как рентгеном, просветили мою душу. А она перед вами исповедовалась. — Во взгляде Магды, обращенном на Бояринова, им было прочитано что-то детское, доверчивое, виноватое. — А вы не пошутили, когда сказали о готовности стать моим другом?
— Нет, я не пошутил. — Голос Бояринова звучал твердо, взгляд, обращенный на Магду, подтверждал слова. — Вы сказали, что завершаете работу над диссертацией?
— Не знаю: к сожалению или к счастью, но работа моя подходит к концу.
— И какая тема вашей диссертации? — спросил Бояринов, чтобы вить и дальше веревочку разговора, который с каждой минутой становился для него все интереснее и интереснее. — Разумеется, если тема не закрытая.
— Нет, тема у меня открытая. Уже в самом ее названии просматривается ее смысл и ее сущность. — Видя, что Бояринов, не донеся сигарету до рта и глядя ей в глаза, ждет, когда она назовет тему, с расстановкой, как это обычно делают школьные учителя на уроках диктанта, проговорила: — «Гармония линий, объемных форм и цвета деревянной архитектуры народов Прибалтики во второй половине девятнадцатого и в первой половине двадцатого веков». Длинное название? Мне кое-кто из друзей говорит, что длинное, как колокольня Ивана Великого. А как вам?
— Не по-толстовски, — несколько подумав, сказал Бояринов.
— Что значит не по-толстовски? — на лице Магды обозначилось недоумение.
— Если Чехов сказал, что «Краткость — сестра таланта», то раньше него Толстой облек эту истину в более глубокий сравнительный образ.
— А именно? — Магда резко откинулась на спинку кресла, словно ожидая, что в следующую минуту этот незнакомый ей человек, которого она видит впервые, скажет что-то такое, что ей нужно обязательно знать. Все-таки — Лев Толстой.
С такой же растяжкой на каждом слове, с какой Магда произнесла название темы своей диссертации, Бояринов проговорил:
— Истинная мудрость немногословна. Она — как «Господи!.. Помилуй!..»
— Как, как? — Магда, резко подняв голову, закрыла глаза, словно к чему-то прислушиваясь.
«Господи, помилуй!..» В эти два слова христианин, верующий в бога, вкладывал всю боль своей души: мольбу, стенания, надежды, просил защиты от зла и прегрешений…
— Это же замечательно!.. Это мог сказать только Лев Толстой!.. — восторгалось Магда. — Значит, название моей диссертации вам тоже показалось длинным?
— И не только длинным, — сдержанно проговорил Бояринов.
— А именно? — Магда насторожилась.
Бояринов потер ладонью лоб, подыскивая нужные слова.
— Мне кажется, что уже в самом понятии «архитектура» заложены три этих обязательных значения.
— Каких?
— Гармония линий и форм. Ведь эти три слова в своей взаимной связи определяют сущность понятия «архитектура».
Магда, удивленно и даже несколько настороженно глядя на Бояринова, встала и прошлась по комнате.
— Я бы на вашем месте назвал диссертацию не только короче, но и грамотнее. С точки зрения логики.
— Даже так? — Магда в упор смотрела на Бояринова. Ей показалось даже дерзким со стороны актера (актера!) и причем в такой категорической форме давать советы ей, пять лет проучившейся в архитектурном институте, который она закончила с дипломом отличия, и почти три года проучившейся в аспирантуре. Советы в вопросах архитектуры!..
— Интересно… интересно, как бы вы назвали тему моей диссертации? — с почти нескрываемой желчной язвинкой в тоне прозвучал вопрос Магды.
— А очень просто: «Деревянная архитектура городов Прибалтики второй половины XIX и первой половины XX веков». И короче, и грамотней.
Увидев на щеках Магды огненные маки румянца, Бояринов пожалел, что он посмел высказать свое суждение по вопросу, столь далекому от его профессии. Даже хотел оправдываться, но не успел, его перебила Магда.
— Слушайте, Леонид Максимович, это же удивительно!.. Вы умнейший человек!.. Ведь я вам сейчас из какого-то псевдонаучного кокетства сказала первый вариант названия моей почти уже написанной диссертации, но когда я полгода назад вынесла ее на обсуждение на кафедре, то профессор Могилевский, членкор, звезда первой величины в архитектуре, сразу же начисто, даже с издевкой, отверг это название. Он говорил те же самые слова, которые только что сказали вы. А в конце своего небольшого выступления заключил, что название диссертации у меня звучит как «масло масленое».
