Созвездие Гончих Псов - Константин Георгиевич Паустовский
Фигатнер стоял у стола и бубнил:
– Двадцать пять лет работаю как арестант, и в результате – неграмотный. Стыдно вам, товарищ Мочульский. Если вы, конечно, боитесь, так вообще выкиньте эту заметку в корзину. Выкиньте, к черту, всю, чтобы ничего не было, пожалуйста, выкидывайте, будьте настолько добры!
– Отстаньте, – махнул Мочульский рукой, – не зудите над ухом.
Капитан спустился с Зарембой вниз в машинное отделение. Они сели на подоконник и задумались: надо было выработать план действий решительных и быстрых.
– Вот что, – придумал, наконец, Заремба. – Я схожу в больницу к Терьяну, прикинусь дурачком. Может быть, совпадение, черт его знает. Может, тот самый, что стрелял в тебя, и в него ахнул. Как думаешь?
Капитан с сомнением покачал головой. Он думал было рассказать о курдянке, но спохватился, – этой темы он касаться не хотел. Он понимал, что есть вещи, о которых говорить нельзя, – иначе тебя сочтут или лгуном, или помешанным.
– Ну что ж, – согласился он. – Валяй.
– Иди ко мне. – Заремба дал капитану здоровенный ключ, – у меня оно как-то безопасней. Я приду часа через два.
Капитан пошел на Барцхану. На шоссе его обогнал пароконный извозчик. В фаэтоне сидели турчанки в черных, глухих чадрах. Извозчик оборачивался с козел и ссорился с ними, показывая кнутом в сторону гор.
Обогнав капитана, он остановился, повернул и помчался обратно в Батум. Турчанки колотили его по спине, визжали и дергали за плечи. Капитан с любопытством наблюдал эту сцену.
Извозчик снова повернул и промчался мимо капитана к Барцхане. Турчанки сидели спокойно. Потом шагах в ста от капитана экипаж остановился. Капитан подумал: уж не охотятся ли за ним, и замедлил шаги, разглядывая турчанок. С воплями и слезами они вылезли из экипажа. На земле они были неуклюжи и тучны, как откормленные куры. Капитан осторожно подошел, турчанки повернулись к нему спиной. Извозчик зло выговаривал им, скручивая папиросу.
– В чем дело? – спросил капитан.
– Торгуются! – закричал извозчик. – Сговорились в Орта-Батум за два рубля, в дороге старуха начала торговаться. Дает полтинник. Я их повез обратно, опять согласились, я повез в Орта-Батум, опять торгуются, я опять в город – плачут, дадим два рубля. Что такое! Высадил их. Иншаллах! Пусть сидят здесь до вечера.
Подошел крестьянин, похожий на галку, – черный и страшный. Он сказал капитану:
– Чего делать? Турецкая женщина не может пешком ходить: муж убьет. Нельзя пешком ходить, ва-ва-ва, чего теперь делать!
– Что ж ты, сукин сын, – сказал капитан извозчику, – смеешься? Вези сейчас, а то номер спишу.
Извозчик что-то гневно заговорил по-турецки. Старуха повернулась к капитану и завыла скрипучим голосом.
– Тебя ругает, кацо, – перевел крестьянин. – Зачем ты, гяур, трогаешь турецкую женщину. Увидят турки – худо будет.
Капитан плюнул и пошел дальше, сказав напоследок извозчику:
– Ты чего там наплел, обезьянщик. Номер твой я запомнил. Вот Азия, будь она четырежды проклята!
Около дома Зарембы извозчик с турчанками догнал его, остановился и сказал:
– Видишь, везу. Ты в милицию не ходи, ничего с ними не будет.
– Ну валяй, валяй, пес с тобой.
Одна из турчанок подняла чадру и взглянула в лицо капитану. Чернота чадры оттеняла ее жаркий румянец. Длинные глаза ее смеялись.
«Вот чертовка!» – капитан снял кепку и помахал ею в воздухе. Экипаж пылил, качаясь и дребезжа среди чинар, турчанка кивала ему головой.
Капитану стало весело. Сидя в комнате Зарембы, он думал, что нелепая эта и пестрая, как цветные нитки, Азия начинает ему нравиться.
Он вышел во двор и долго без нужды, но с большой охотой мылся у крана, потом подставил лицо теплому ветру и неожиданно сделал открытие, что он молодеет.
Ему захотелось что-нибудь выкинуть, – переплыть на пари Батумскую бухту, жениться на курдянке, устроить пирушку и зажечь головокружительный фейерверк. Захотелось созвать старых друзей – коричневых и беззаботных моряков, слоняющихся по портам Тихого океана, опять увидеть их крепкие руки, светлые смеющиеся глаза, пощупать новые паруса, побродить по раскаленному Брисбэну.
Там во время стачки товарищи приковали его цепью к фонарному столбу, чтобы полицейские не помешали ему сказать зажигательную и веселую речь. Пока полицейские сбивали цепь, он успел накричать столько, что премьер-министр выслал его из Австралии, а газеты напечатали его портрет с подписью: «Бандит Кравченко, призывавший разрушать железные дороги и умерщвлять грудных детей».
Прошлое вспыхнуло в памяти у капитана. Оно было окрашено в три цвета: коричневый, синий и белый. Это был океан, паруса и белые корабли, коричневые люди и плоды. Он посмотрел на синий свой китель, с которым не расставался уже восемь лет, – это был единственный свидетель всего, о чем капитан сейчас вспоминал.
Тоска по запаху тропических плодов приобрела почти физическую силу. Освежающий и яркий их сок, казалось, опять просветлял его голову, толкал к поискам все новых и новых встреч, новой борьбы и кипению воли.
Смутные размышления капитана прервал Заремба. Он быстро шел по шоссе, поднимая пыль, махал руками, лицо его было покрыто красными пятнами. Он говорил сам с собой, спотыкался и кепку нес в руке, вытирая ею потное лицо.
– Слушай! – крикнул он капитану, сидевшему на крыльце его свайной хижины. – Слушай, Кравченко, ты какими пулями в него стрелял?
Капитан сделал страшное лицо и зашикал. Заремба спохватился, покраснел, вошел в комнату и повторил свой вопрос шепотом.
– Никелированными, из браунинга. Такие пули теперь нигде не достанешь.
– Вот, значит верно. Его это дело, Терьяна. Сиделка рассказала, что из него вытащили пулю с никелевой оболочкой. К нему меня не пустили. Да теперь и не нужно. Дело ясное.
Заремба посопел, потом решительно встал.
– Нет, брат, – это не спекулянты. Они или контрабандисты, или еще почище, – шпионы. Спекулянт на мокрое дело не пойдет. Понял?
– Понял.
– То-то и вот! Раз Виттоль здесь, надо его брать. Пошли в город!
Когда шли в город, капитан думал, что Заремба слишком просто решает вопросы. «Надо его брать, надо его брать, – передразнивал он Зарембу. – А как его возьмешь? Пойдет он за тобой как теленок!»
В городе зашли к «Бедному Мише» обдумать дальнейшие планы. Капитан оглядел посетителей, но ничего подозрительного не заметил. Сидя за кофе, он неожиданно рассказал Зарембе о курдянке. Заремба хмыкнул. Капитан побагровел, отвернулся и полез в карман за портсигаром. Мельком он взглянул за окно и обмер, – на пристани среди турок-фелюжников стоял Пиррисон. Серый его плащ тусклой чешуей блестел под солнцем. Он был без шляпы, русые волосы бледно отсвечивали. Стоял он спиной, и капитан узнал его тяжелый затылок.
Капитан стиснул руку Зарембы, показал на фелюжников глазами и сказал хрипло и невнятно:
– Гляди, –
