Созвездие Гончих Псов - Константин Георгиевич Паустовский
Она поднялась на спардек и зажмурилась от света. Капитан козырял ей и скалил зубы; Батурин сидел на планшире и, глядя на воду, пел какую-то немудрую песенку.
«Бедный Миша»
Типографские машины предсмертно выли, выбрасывая грязные и сырые листы газеты. Костлявый армянин в элегантном сером костюме стоял около них. Одной рукой он перебирал янтарные четки, другой держал капитана за пуговицу кителя и нараспев читал стихи:
Как леопарды в клетке, от тоски
Поэта тень бледна у вод Гафиза.
О звездная разодранная риза!
О алоэ и смуглые пески!
Капитан отводил глаза и сердился. Чтение стихов вслух он считал делом стыдным. Ему казалось, что Терьян публично оголяется. Но Терьян не смущался.
Пылит авто, пугая обезьян.
Постой, шофер: идет навстречу Майя, —
Горит ее подошва золотая.
Как сладок ты, божественный коран!
Терьян передохнул.
И катера над озером дымят.
В пятнадцать сил… Тропические шлемы…
Александрийские прекрасные триремы.
И Энзели холодный виноград.
Метранпаж Заремба – русый и громадный, с выбитыми передними зубами, подмигнул капитану и почесал шилом за ухом.
– Ну как? – спросил Терьян.
– Собачий лай, – ответил капитан. – Что это за божественный коран! Что это вообще за хреновина! Неужели Мочульский напечатает эти стихи?
– Люблю с вами разговаривать, – Терьян шаркнул лаковой туфлей и поклонился. – Мочульский напечатает, будьте спокойны, и я получу за это турецкую лиру. На лиру я куплю доллары, на доллары лиры, на лиры доллары: я спекулянт, я перещеголяю Камхи. Потом в мой адрес будут приходить пароходы с пудрой, вязаными галстуками и сахарином.
– Идите к свиньям! Не паясничайте!
– Пойдем лучше к «Бедному Мише», – предложил Терьян. – Заремба, мой лапы, – номер в машине.
Заремба подобрал с пола несколько свинцовых болванок – бабашек – и пошел к крану мыть руки. В раковине сидела крыса. Заремба прицелился в нее бабашкой, попал, крыса запищала и спряталась в отлив. Заремба развернул кран до отказа и злорадно сказал:
– Ну, погоди, стерва, я тебя утоплю!
Вода хлестала и трубила. Заремба вымыл жирные, свинцовые руки и натянул кепку. Крыс он решил истребить: каждый день они залазили к нему в кассу с заголовочными шрифтами, перерывали шрифт, гадили, грызли переборки. Потом оказалось, что тискальщик Сережка клал после ухода Зарембы в кассу кусочки хлеба и приманивал крыс. Когда Заремба узнал об этом, он показал Сережке волосатый кулак и сказал спокойно:
– Гляди, как кокну, – мокро станет!
С тех пор Сережка бросил баловаться.
Заремба работал в прежнее время цирковым борцом. Поддубный порвал ему какую-то жилу, и тогда Заремба вернулся к своему основному занятию, – с детства он был наборщиком. За спокойствие и отвращение к ссорам его выбрали метранпажем.
Капитан в Батуме Пиррисона не застал. В конторе Камхи ему сообщили, что Виттоль (Пиррисон) уехал куда-то на Чорох и вернется оттуда не раньше недели. Капитан со скуки написал статью о механизации Батумского порта и отнес в редакцию «Трудового Батума». Редактор Мочульский принял ее и заказал еще несколько статей.
В редакции капитан познакомился с выпускающим Терьяном и стал навещать типографию. Воздух типографии ему понравился, – пахло трудом. Через три дня он был там своим человеком.
Пошли к «Бедному Мише». Духан стоял на Турецком базаре, на берегу моря; одна его дверь выходила на море, другая – на узкую улицу, запруженную арбами и ишаками. На окне духана густыми персидскими красками – оранжевой, зеленой и синей – был нарисован бледный и унылый турок. Трубка беспомощно вываливалась из его рук. Под турком была надпись «Бедный Миша». На другом окне краснел помидором толстяк со щеками, надутыми как у игрока на валторне. Он держал в руке вилку, с вилки свисал длинный шашлык, а с шашлыка оранжевыми каплями стекало сало. Сало расплывалось в затейливую надпись: «Миша, когда покушал в этим духане».
Толстяк смеялся, поджав круглые ноги, и умилял капитана. Около него черной пеной струилось из бочки вино.
В духане было душно. Вечер золотым дымом лег на море. Пароходы на рейде застыли в тусклом стекле. Их синие трубы с белыми звездами напоминали капитану Средиземное море. Он вытер платком обильный пот и сказал, отдуваясь:
– Ну и живоперня! Ну и климат, пес его знает. Сыро и жарко, как на Таити. Ночью плесень, днем жара, вечером лихорадка, тьфу! Дожди лупят неделями без единой пересадки. Черт его знает что! Недаром французские моряки зовут Батум: Le pissoir de mer Noire.
Терьян поперхнулся вином и засмеялся, отчего нос его, сухой и тонкий, даже побелел.
Турки в фесках и потертых до блеска пиджаках играли в кости. Из-под брюк белели их толстые носки.
Желтые мягкие туфли они держали в руках и похлопывали ими по пяткам. На стене висел портрет Кемаль-паши: он скакал в дыму по зеленой земле, обильно орошенной вишневой греческой кровью.
Кофейня для турок была отделена от общей залы стеклянной перегородкой в знак того, что турки не пьют спиртного и не едят поганой свинины, подававшейся в «Бедном Мише».
Капитан морщился от вина. Оно пахло бурдюком и передергивало внутренности, но действие его он считал целебным. Вино было почти черное. Капитан посмотрел через стакан на свет и увидел в фиолетовом квадрате двери пышную от множества юбок нищенку-курдянку.
Нищенка подошла, переливаясь желтыми юбками, красным корсажем, синим платком, бренькая десятками медных персидских монет, пылая смуглым и нежным лицом. Она остановилась около капитана и скороговоркой начала осточертевший всему Батуму рассказ, как у нее украли в поезде вещи, умер ребенок, персы убили мужа и она ночует на берегу в старом пароходном котле.
Капитан дал ей двугривенный; нищенка тотчас подошла к Терьяну и начала рассказ снова.
– Дорогая, – сказал ей Терьян по-турецки, – хочешь заработать – иди вечером на бульвар, пройди около меня, я буду играть в лото.
– Пошел, собака, – ответила равнодушно курдянка и, махнув множеством юбок, подошла к Зарембе. По духану прошел теплый ветер.
– Не нужна мне твоя красота, – Терьян начал сердито вращать белками. Курдянка издала гортанный клекочущий звук. Густой румянец подчеркивал гневный блеск ее глаз.
– Что ты к ней пристаешь? – сказал Заремба примирительно. – Оставь женщину в покое.
Терьян заговорил
