Кащеева цепь - Михаил Михайлович Пришвин
– Кто там? Ему отвечают:
– Ефим Несговоров.
Тогда сразу вернулось все прежнее, как будто тюрьмы вовсе и не было. Ефим спрашивает:
– Ты не сознался? Алпатов выстукал:
– Нет, никогда.
Это малое в словах и великое в силе друзья стучали всю ночь. Алпатов утра не видит. Днем ходит по-прежнему или сидит и дремлет у столика. Вечером ждет тишины, когда все улягутся. Всю ночь стучит, и кажется ему, он снова поднимается на высокую гору, похожую на северные ребра в свете незаходящего солнца. Там нет таинственной тьмы и обманчивой весны с загадками, там лунная земля, закрыт доступ женщине настоящего, все в будущем, и товарищи просто говорят друг другу «да-да» или «нет-нет».
Новый день. Алпатов дремлет у столика, не зная, что делается там, за окном. И ночью опять идет на свою правдивую гору. К утру оба осудили книгу Бернштейна как буржуазный уклон социал-демократии. Настал день, они все стучали, стараясь передать друг другу мысль о вреде философии. Но кто-то ходил по залу, заметил.
Ночью стукнул Алпатов. Ему не ответили. Долго, сильно стучал. Пробовал днем. Все кончилось.
Фомка
За те дни, когда друзья, впиваясь в непроницаемую стену глазами, стучали друг другу, великие события совершались на воле. Наконец-то силы весны догадались, что солнце им изменяет и тайно служит морозу. Взяв в подозрение солнце, силы весны с утра обступили его и закрыли. Тогда сразу стало тепло, снег раскис, забушевали потоки. А птицы, давно уже летевшие с юга, на границе снегов ожидавшие движения потоков, при первых вестниках в какой-нибудь час поднялись всей массой и полетели на север. В ожидании журавлей Фомка стал беспрерывно кричать на тюремном дворе. Этот крик через форточку услышал Алпатов, поднялся к окну и увидел, что весна воды началась теперь безобманно.
Тогда вместо радости боль с новой силой подступила к нему, он зажмурил глаза и соскочил на пол. Нет, лучше он уж не будет смотреть в окно, а пойдет опять к Полюсу, отсчитывая шаги и записывая числа на стене. Но необходимая сказочка всех таких путешествий в этот раз совсем не развертывалась, после десятка шагов Алпатов забывал считать, ловил себя, возвращался к счету, опять забывал, и все его путешествие стало очень похоже на блуждание в темном лесу, когда непременно почему-то всякий возвращается к исходным каким-то роковым трем соснам.
Бывает, что так и пропадает человек в своем заколдованном кругу, но больше все-таки выбирается.
Что же спасает его?
Не расчет, не одумка спасают в лесу человека. Чаще всего свои же жизненные силы начинают работать в последний момент отдельно от помраченного разума. Бывает, вдруг сам глаз остановится на клочке приставшего к кусту сена, разум присоединяется к глазу и выводит из порочного круга. Является так простая догадка, что если клочок сена пристал с одной стороны куста, значит, воз сена, терявший эти клочки, ехал в другую, и в той стороне должна быть деревня.
Алпатов до того уж запутался в своем путешествии, что начал дергаться, взмахивать руками, вскрикивать, с испугом оглядываться, не подсмотрел бы кто-нибудь, как он сходит с ума, опять вскрикивать и мелко дрожать от нарастающей злобы. Но совершенно так же, как в лесу глаз отдельно кинулся к клочку сена, так и тут животные силы принудили его постучать в дверь. В этих особенных случаях разрешалось стучаться. Надзиратель слышит стук, но не сразу открывает камеру. Ему надо пройтись по залу и справиться, не выпущен ли в отхожее место еще какой-нибудь заключенный.
Случилось, что старик, когда постучался Алпатов, забыл справиться и прямо после стука выпустил. Когда же Алпатов вошел в отхожее место, там на двух крайних местах сидели два человека, закованные в цепи. Омерзительно было сесть между ними, но Алпатов преодолел это в себе и опустился между двумя разбойниками. Левый разбойник в упор разглядывал юношу. Правый глядел вверх и что-то выслушивал из открытой форточки.
– Бумажка есть? – спросил левый.
Алпатов оторвал кусочек и подал. Разбойник свернул цигарки и одну подал Алпатову. Закурили. Правый разбойник сказал:
– Утки свистят и кулики, скоро пойдет и журавль. Алпатов страшно обрадовался, что разбойники – обыкновенные люди и даже интересуются птицами. Он сказал:
– Весна задержалась, птицы сразу все полетят. Фомка очень беспокоится.
– Улетит, – сказал левый разбойник. – Ему забыли крылья подрезать; если не вспомнят, улетит непременно.
Правый разбойник присоединился:
– Стена высока, если плохо разбежится, хватит о стену и кувырком.
– Он не дурак, – сказал левый, – места хватит ему разбежаться, вот как полетят журавли, так и подымется.
– Неужели догонит? – спросил Алпатов.
– Подождут. У них, брат, дружно: услышат, заметят, закружатся и подождут.
И вдруг в это время явственно послышалось курлыканье журавлей.
Разбойники вскочили.
– Лезь по мне, – велел Алпатову левый. Правый подсадил.
Алпатов стал на плечо левому разбойнику и оттуда сказал:
– Низко летят. Спросили снизу:
– А это Фомка кричит?
– Кричит Фомка. Бежит. Машет крыльями. Подымается…
Тут сильная рука сбросила Алпатова вниз. Четыре молодых надзирателя стояли с наганами, вынутыми из чехлов. Но в присутствии разбойников Алпатов сделался смелым и дерзким. Он закричал надзирателям:
– Как вы смеете, негодяи, драться, вот погодите, я пожалуюсь Анацевичу.
Вышел в зал и дальше к своей камере. Кузьмич стоял у него на окне. Весело подмигнув Алпатову, старик прошептал на ходу:
– Фомка-то улетел!
– Слава богу, – ответил Алпатов. И бросился к окну.
Далеко мелким бисером, расстроив свой деловой треугольник, кружились на месте
