Кащеева цепь - Михаил Михайлович Пришвин
Есть ли там человек?
Таинственные фиолетовые слова на белой бумаге нашептали Алпатову, что везде человек, что мороз не старик, а молодой охотник, бродит днем по голубым следам на снегу, ночью – по небесным следам. Луна – это Морозова Прекрасная Дама. Только молодой охотник, переходя с земных следов на небесные, перенес, наверно, свои земные страсти с собой: вдруг закрылась луна и все звезды. Не потому ли все и закрылось, что охотник посягнул на свою невесту: детей от Прекрасной Дамы иметь никому не дано.
Настал великий праздник весны света. Ранним утром все сошлось вместе. Солнце вставало в красном, мороз в белом, луна в бледно-зеленом, звезда без одежды: утренняя звезда была сама голубая. Когда солнце, разгораясь, скинуло свою первую красную рубашку, мороз спустился на деревья и густо покрыл их инеем. Подымаясь из-за деревьев, солнце скинуло вторую красную рубашку – дунул ветер, с деревьев стали слетать снежинки, как лепестки у отцветающих яблонь. И когда, наконец, солнце скинуло последнюю рубашку, весь мороз на деревьях обдался росой.
Тогда внезапно открылась дверь тюремной камеры, и Кузьмич сказал:
– Одевайтесь!
Алпатов прыгнул вниз, но и там не перестали чудеса весны света.
– Кузьмич, куда же это меня?
– На свидание, – ответил Кузьмич, – невеста приехала.
Знал ли Кузьмич, что невеста не настоящая? Едва ли он думал об этом: для заключенного каждая девушка будет невестой, дали бы только свидание.
Она вошла в дверь комнаты свиданий под густой вуалью и стала по ту сторону частой двойной решетки. Он вошел со стороны тюрьмы. Их разделяла двойная железная решетка. Возле него у окна стал жандармский ротмистр, возле нее за решетками сел на подоконник начальник тюрьмы, вынул часы и сказал:
– Десять минут!
Жених и невеста молчат. Жандарму захотелось помочь:
– Пользуйтесь, всего десять минут. Начальник тюрьмы прибавил:
– Две минуты прошло.
Она делает шаг к решетке, другой шаг – и решается.
– У вас тут, я вижу, на дворе журавль ходит, это настоящий дикий журавль?
Сразу явились слова:
– Да, это просто журавль, меня вначале тоже это больше всего удивило.
– Почему же он не улетает?
– У него заживает крыло.
– А когда заживет – улетит?
– Непременно.
И все кончилось. Осохла земля. Долго молчали. Она повернулась к окну и сказала:
– Вон опять идет. Он ответил:
– Журавли – природные часовые, я сам видел в полях: часовые.
Начальник тюрьмы зевнул и сказал:
– Вам остается всего четыре минуты.
– Да, надо спешить, – решилась девушка под густой вуалью. – Я тебе писала, что еду за границу учиться.
– Почему же не здесь?
– Потому что я с детства слышу, что настоящая жизнь за границей, а у нас только перенимают.
– Я тоже так слышу.
– Приезжай же и ты за границу.
– Как?
– Просто поезжай после Пасхи. Там не дороже учиться.
– Я догадывался о после-Пасхи из письма – это верно?
– Верно. Тебе будут предлагать на выбор разные города, но можно и за границу. Это можно.
Жандарм остановил:
– Прошу перестать говорить намеками. Начальник:
– Остается только одна минута.
Жених и невеста умолкли. Журавль подошел близко к окну.
– У него, наверно, есть какое-нибудь тюремное имя? – спросила она.
– Его зовут Фомкой, – ответил Алпатов. Начальник прекратил разговор:
– Свидание кончено.
– До свиданья!
Она подчеркнула зачем-то слогами:
– За гра-ни-цей.
Единым многоцветным кристаллом просверкал весь день.
Ночью что-то случилось, и в предрассветный час снегом залепило окно. А когда совсем рассвело, то все стало понятно: весна света кончалась.
Снег матовый, лес шоколадный. Алпатов совсем забыл о своем путешествии к Полюсу и разгадывает тайный смысл долетавших на свидании музыкальных слов.
В другую ночь небо опять не открылось. Земля спала под теплым одеялом и надышала. Утром прилетела синица на тюремное дерево, села возле скворечника и запела весенним голосом: «За границей, почему за границей, а не у нас?» Сдался мороз. Опустились синие тучи. Пошел мелкий дождь, и на окнах тюрьмы показались первые серые слезы весны.
«Почему, – думает Алпатов, – мы должны видеться далеко, за границей, а не встретиться здесь и потом поехать вместе?»
К вечеру небо открылось, и серые слезы весны на тюремном окне стали кристаллами. Закат был раскидисто красный, и когда солнце село, то вырвался вверх красный столб в виде угрожающего перста: «Погодите, вот я вам дам!»
В эту ночь перед сном Алпатову вдруг стало стыдно себя самого. Стало ему на душе, как бывает, когда замерзнет сверху вода, а снизу сбежит, между льдом и водой останется пустое место: внизу бурлит холодная черная вода, вверху на пустоте висит лед-тощак.
На одно мгновение во сне показалась девушка за решетками под густой вуалью и стала вдруг где-то далеко за границей. Он едет за ней, конечно, в Италию, и ему говорят: «Русская девушка остановилась в электрической вилле с померанцевыми деревьями». На улице везде суета, нет никому никакого дела, все встревоженно шепчут: «Начнется в воскресенье в Германии». Он очень смешон тут со своими расспросами о русской девушке и электрической вилле. И там, на вилле, он получает строгий ответ: «Она, конечно, в Германии». Он садится в экспресс, мчится в Германию и выходит на улицу большого города как раз в воскресенье. Раздаются ужасные взрывы, рушатся дома, но рабочие все идут, идут по развалинам, а там новые, новые взрывы. Почему же Алпатов, ожидавший, как великого счастья, мировой катастрофы, теперь испугался и прячется за камнями? Новые страшные взрывы, и среди камней мировой катастрофы показывается Бебель. Алпатов хочет спрятаться от него, но Бебель заметил и спрашивает по-немецки: «Кажется, это вы, Алпатов, переводили мою книгу о всемирной катастрофе и женщине будущего, почему же теперь вы прячетесь?» Тогда Алпатов, как на экзамене перед учителями, хочет сказать, что не знал. «А разве это уже мировая катастрофа?» – «Нет, – отвечает Бебель, – это еще не сама катастрофа, это первый расстрел голубых васильков». Алпатов встает, он непременно хочет умереть с васильками. Но Бебель грустно по-немецки, покачивая головой, отвечает: «Поздно, их уже расстреляли».
Алпатов проснулся с ужасной тоской: как будто кто-то железными ногами ломал лед-тощак и текущую под ним живую воду мешал с болотной грязью.
Новая заря открылась тоже красной рукой, из этого родился настоящий небесный пожар, солнце вставало в
