Томас Гарди - Возвращение на родину
- Поставь на стол, - сказала она. - Я сейчас встану.
Он сделал, как велено, и отошел к двери, но, видя, что она не движется, вернулся.
- Я подержу его на руках, если вам не хочется вставать, - сказал Чарли. Он снял поднос со стола, подошел к кушетке и стал на колени. - Я подержу его для вас, - повторил он.
Юстасия села и налила чашку чая.
- Ты очень добр ко мне, Чарли, - тихонько сказала она, прихлебывая чай.
- А как же иначе, - застенчиво проговорил он, стараясь не смотреть на нее в упор, что было не так просто, ибо она находилась прямо перед ним. - Вы ведь были добры ко мне.
- Как это? - сказала Юстасия.
- Вы дали мне подержать свою руку, помните? Когда вы были еще не замужем и жили здесь.
- А, верно. Чего ради я это сделала?.. Совсем забыла... Кажется, что-то в связи со святочными представлениями?
- Да. Вы хотели сыграть вместо меня.
- А, помню. О да, теперь я вспомнила - слишком хорошо! Она опять омрачилась, и Чарли, видя, что она больше не хочет ни пить, ни есть, убрал поднос.
Потом он еще несколько раз заходил посмотреть, горит ли огонь в камине, узнать, не нужно ли ей чего-нибудь, сказать, что ветер переменился с южного на западный, спросить, не хочет ли она, чтобы он собрал для нее немного черной смородины; на все эти предложения она отвечала либо "нет", либо "как хочешь".
Она еще немного полежала на кушетке, потом встала и пошла наверх. Ее спальня осталась такой же, как была, когда она ее покинула, и вызванное этим воспоминание об огромных и несчастливых переменах, происшедших с ней самой, снова наложило на ее лицо печать той неопределенной, бесформенной тоски, которую оно выражало, когда Юстасия подходила к дому. Она заглянула в комнату дедушки, где в открытые окна дул свежий осенний ветер. Взгляд ее задержался на предмете привычном и давно знакомом, но сейчас как будто приобретшем новое значенье.
Это была пара пистолетов, висевшая у изголовья дедушкиной кровати; он всегда держал их там заряженными из опасения грабителей, так как дом стоял очень уединенно. Юстасия долго смотрела на них, как будто это была страница книги, в которой она теперь вычитывала новое и необычное содержание. Затем, словно чего-то испугавшись, она быстро сошла вниз и остановилась в глубокой задумчивости.
- Если бы я могла! - сказала она. - Сделала бы добро себе и всем связанным со мной, а вреда никому.
Эта мысль, казалось, постепенно набирала в ней силу; минут десять она стояла неподвижно, затем ее взгляд отвердел, в нем появилась какая-то определенность вместо мути нерешимости.
Она повернулась и вторично поднялась наверх, на этот раз тихими, бесшумными шагами, вошла в дедушкину комнату; взгляд ее сразу обратился к изголовью кровати: пистолетов там не было.
Это мгновенное уничтожение возможности осуществить свой замысел так подействовало на ее психику, как на тело действует внезапный переход в безвоздушное пространство, - она почти лишилась чувств. Кто это сделал? Кроме нее, в доме был только один человек. Юстасия невольно повернулась к окну, из которого просматривался весь сад вплоть до замыкавшей его насыпи. И там, на насыпи, стоял Чарли; с этой высоты ему легко было заглянуть в комнату. Сейчас его взгляд был внимательно и заботливо обращен к ней.
Она сошла вниз и, став в дверях, поманила его.
- Это ты их взял?
- Да, мэм.
- Почему?
- Я видел - вы слишком долго на них смотрели.
- Какое это имеет отношение?
- Вы все утро были такая грустная, вы как будто не хотели жить.
- Ну и что?
- И я не решился оставить их у вас под рукой. Вы смотрели на них таким особенным взглядом.
- Где они теперь?
- Заперты.
- Где?
- В конюшне.
- Дай их мне.
- Нет, мэм.
- Ты отказываешься?
- Да, мэм. Вы слишком мне дороги, чтобы я вам их отдал. Она отвернулась, и впервые за этот день ее лицо утратило каменную неподвижность, и восстановился изящный вырез губ, который у нее всегда смазывался и тяжелел в минуты отчаяния. Наконец она снова повернулась к нему.
- Почему бы мне не умереть, если я хочу? - сказала она с дрожью в голосе. - Я плохо распорядилась своей жизнью - и я от нее устала, о! так устала! А теперь ты помешал мне уйти. Ах, зачем ты это сделал, Чарли! Что делает смерть мучительной, как не мысль о горе близких? А мне этого нечего бояться, ни один вздох не полетит мне вслед!
- Это у вас от горя такое помраченье! Ух, попался бы мне тот, кто вам его причинил, уж я бы его! А там пусть меня хоть на каторгу ссылают!
- Чарли, не надо больше об этом. Что ты теперь будешь делать? Скажешь кому-нибудь о том, что видел?
- Буду молчать как могила, если вы пообещаете выбросить это из головы.
- Не бойся. Эта минута была и прошла. Я обещаю. Она ушла в комнаты и легла.
Ближе к вечеру вернулся дедушка. Он собрался было строго ее допросить, но, поглядев на нее, умолк на полуслове.
- Да, - ответила она на его взгляд, - это такая беда, что лучше о ней не говорить. Можно, чтобы мне уже сегодня убрали мою прежнюю комнату? Я опять буду в ней жить.
Он не спросил, что все это значит и почему она оставила мужа, но распорядился приготовить комнату.
ГЛАВА V
СТАРЫЙ ПРИЕМ, НЕЧАЯННО ПОВТОРЕННЫЙ
Заботам Чарли о его прежней хозяйке не было конца. Попытки смягчить ее горе были для него единственным утешением в собственных скорбях. Он часами придумывал, что бы еще для нее сделать; о ее присутствии в доме он думал с благодарностью, и если проклинал причину ее несчастья, то в какой-то мере благословлял его последствия. Может быть, она навсегда останется здесь, думал он, и тогда он будет так же счастлив, как был раньше. Больше всего на свете он боялся, что в какую-то минуту она может вдруг решить вернуться в Олдерворт, и с этим страхом в глазах, со всей пытливостью любви он часто следил за выражением ее лица, когда она на него не смотрела, как мог бы следить за поворотами головы дикой голубки, стараясь понять, не замыслила ли она улететь. Оказав ей однажды помощь и, может быть, удержав ее от самого безумного из всех безумных поступков, он вдобавок и на будущее время мысленно принял на себя ответственность за ее благополучие.
По этой причине он всячески старался доставлять ей приятные развлечения, - приносил домой разные курьезы, найденные на пустоши, как, например, белый трубчатый мох, лишайники с красными головками, каменные наконечники для стрел, бывшие в употреблении у древних племен, некогда населявших Эгдон, или многогранные кристаллы из включений в гранитных породах. Их он раскладывал где-нибудь в комнатах, чтобы они могли как бы случайно попасться ей на глаза.
Прошла неделя; Юстасия никуда не выходила из дому. Потом стала прогуливаться по усадьбе и глядеть в дедушкину подзорную трубу, как имела обыкновение делать до замужества. Однажды она увидела на большой дороге, в том месте, где та пересекала долину, медленно движущийся и тяжело нагруженный ломовой полок; на нем горой громоздилась домашняя утварь. Юстасия посмотрела еще и еще и убедилась в том, что утварь эта - ее собственная. А вечером дедушка принес слух, что Ибрайт в этот день переехал из Олдерворта в свой старый дом в Блумс-Энде.
В другой раз, точно так же обозревая окрестность, она увидела в ближней долине две движущиеся женские фигуры. День был ясный и светлый, и в подзорную трубу Юстасия могла разглядеть все подробности. Женщина, шедшая впереди, несла в руках какой-то сверток, с которого свисал длинный белый придаток, и когда идущие повернули, так что солнце ударило им в лицо, Юстасия увидела, что это ребенок. Она позвала Чарли и спросила, не знает ли он, кто эти женщины (хотя она уже и сама догадалась).
- Миссис Уайлдив и няня ихняя, - сказал Чарли.
- Няня несет ребенка? - спросила Юстасия.
- Нет, это миссис Уайлдив несет ребенка, - отвечал он, - а няня идет сзади и ничего не несет.
Чарли в этот день был в хорошем настроении, так как снова наступило пятое ноября и он придумал еще новую затею, которая должна была отвлечь Юстасию от ее слишком поглощающих мыслей. Два года подряд его госпожа, казалось, находила удовольствие в том, чтобы зажигать костер на насыпи, господствующей над долиной; но в этом году она, видимо, забыла и день и обычай. Он остерегся ей напомнить и продолжал втайне готовить свой веселый сюрприз с тем большим рвением, что в прошлый раз он отсутствовал и не мог ей помочь. Каждую свободную минуту он бежал на соседние склоны, разыскивал там пеньки дрока, корни терновника и прочий солидный горючий материал и прятал его от случайных взглядов.
Пришел вечер, а Юстасия, видно, так и не вспомнила о годовщине. Поглядев в подзорную трубу, она ушла в комнаты и больше не показывалась. Как только стемнело, Чарли начал раскладывать костер, выбрав для него то же самое место на насыпи, где в предшествующие годы разводила его Юстасия.
Когда засверкали все окрестные костры, Чарли поджег свой, причем так уложил поленья, что на некоторое время его можно было оставить без надзора. Затем вернулся к дому и стал слоняться под окнами и возле двери в надежде, что Юстасия как-нибудь узнает о его достижениях и выйдет ими полюбоваться. Но ставни были закрыты и дверь не растворялась, никто, видно, и внимания не обращал на устроенное им зрелище. Звать ее ему не хотелось, он вернулся к костру, подбросил еще полешек и продолжал этим заниматься в течение получаса. Только когда его запас топлива сильно уменьшился, он пошел на черный ход и послал служанку сказать Юстасии, что ее просят открыть окно и посмотреть, что делается снаружи.
