Томас Гарди - Возвращение на родину
- Ты страшно преувеличиваешь, - сказала она слабым, усталым голосом, но я не хочу защищаться. Не стоит. В моем будущем для тебя нет места, так и прошлую часть истории можно не рассказывать. Я все потеряла из-за тебя, но я не жаловалась. Твои промахи и твои неудачи могли быть огорченьем для тебя, но по отношению ко мне они были черной несправедливостью. Все сколько-нибудь утонченные люди бежали от меня с тех пор, как я увязла в трясине замужества. В этом, что ли, твоя любовь - запереть меня в такой лачуге и содержать, как жену батрака? Ты обманул меня - не словами, но внешностью, а в этом труднее разобраться, чем в словах. Но все равно, и этот клочок земли годится не хуже всякого другого - как место, откуда можно шагнуть в могилу.
Слова замерли у нее на губах и голова упала на грудь.
- Не понимаю, что ты хочешь сказать. Разве я - причина твоего преступления? (Юстасия сделала трепетное движение к нему.) Что, ты уже начинаешь ронять слезы и протягивать мне руку? Бог мой, да как ты можешь? Нет, я не сделаю такой ошибки, я ее не возьму. (Ее протянутая рука бессильно упала, но слезы продолжали течь.) Ну хорошо, я ее возьму, хотя бы ради тех поцелуев, которыми ее осыпал раньше, чем понял, кого лелею. Как я был околдован! Могло ли быть что хорошее в женщине, о которой все говорили плохо?
- О, о, о! - зарыдала Юстасия; выносливости ее пришел конец. Сотрясаясь от рыданий, она упала на колени. - О, перестань, довольно! Ты слишком беспощаден, есть же предел жестокости даже дикарей! Я долго крепилась, но ты раздавил меня. Я прошу милосердия, я не могу больше, это бесчеловечно - все длить и длить эту пытку! Если бы я своими руками убила твою мать, и то я бы не заслуживала таких истязаний. О, о! Боже, смилуйся надо мной, несчастной!.. Ты побил меня в этой игре, я сдаюсь, пожалей меня! Я сознаюсь... что намеренно не открыла дверь, когда она в первый раз постучала... но... я... открыла бы на второй стук... если б не думала, что ты уже сам пошел открывать. Вот все мое преступление - по отношению к ней. Самые лучшие люди иногда ошибаются - разве нет?.. А теперь прощай навсегда, я ухожу.
- Расскажи мне все, и я тебя пожалею. Этот мужчина, что был с тобой, это Уайлдив?
- Я не могу сказать, - в отчаянии выговорила она сквозь слезы. - Не настаивай, я не могу. Я уйду из этого дома. Нам нельзя обоим здесь оставаться.
- Тебе незачем уходить; я уйду. Ты можешь остаться.
- Нет, сейчас я оденусь и уйду.
- Куда?
- Туда, откуда пришла. Или еще куда-нибудь.
Она стала торопливо одеваться; Ибрайт все это время мрачно ходил взад-вперед по комнате. Наконец она была готова. Ее маленькие руки так дрожали, когда она, надевая шляпу, подняла их к подбородку, что она не могла завязать ленты и, попробовав раз и другой, оставила эту попытку. Видя это, он подошел и сказал:
- Дай, я завяжу.
Она молча кивнула и подняла подбородок. Быть может, впервые в жизни она была совершенно равнодушна к тому, какое впечатление производит ее поза. Но он равнодушен не был и отвел глаза, чтобы не смягчиться.
Лепты были завязаны, она отвернулась.
- Ты все еще предпочитаешь уйти сама, а не чтобы я ушел? - сызнова спросил он.
- Да.
- Хорошо, пусть так. Когда ты признаешься, кто был тот мужчина, я, может быть, тебя пожалею.
Она решительным движением завернулась в шаль и сошла вниз, оставив его стоять посреди комнаты.
Вскоре после этого в дверь постучали, и Клайм сказал:
- Да-а?
Это была служанка; она ответила:
- Приходил кто-то от миссис Уайлдив и сказал, что и она и девочка здоровы и благополучны и что девочку решили назвать Юстасия-Клементина. - На том служанка ушла.
- Какая насмешка! - сказал Клайм. - Мой несчастный брак увековечен в имени этого ребенка!
ГЛАВА IV
ПОПЕЧЕНИЯ ТОГО, КТО БЫЛ НАПОЛОВИНУ ЗАБЫТ
Вначале путь Юстасии был столь же колеблем, как полет пушинки на ветру. Она не знала, что делать. Ей только хотелось, чтобы сейчас был вечер, а не утро, тогда она могла бы нести свалившуюся на нее беду без риска быть увиденной человеческим оком. После долгих и вялых блужданий среди усохших папоротников и раскинутых по ним белых и мокрых паутин она вышла все-таки к дедушкиному дому. Подойдя ближе, она увидела, что передняя дверь заперта. Она машинально прошла в дальний конец усадьбы, где была конюшня, и, заглянув в растворенную дверь, увидела там Чарли.
- Что, капитана Вэя нет дома? - спросила она.
- Нету, мэм, - ответил юноша, сразу разволновавшись. - Уехал в Уэзербери и до вечера не вернется. И служанку отпустили погулять. Так что дом заперт.
Чарли не мог видеть лица Юстасии; она стояла в проеме Двери спиной к свету, а конюшня была плохо освещена. Но какая-то растерянность в ее обращении заставила его насторожиться. Она повернулась, прошла через двор к воротам и скрылась за насыпью.
Когда она исчезла из виду, Чарли с тревогой во взгляде вышел из конюшни и, подойдя к другому месту насыпи, глянул поверх нее. Юстасия полулежала, прислонясь к ее наружному скату, закрыв лицо руками и откинув голову на обильно росший здесь мокрый вереск. Казалось, ей совершенно безразлично, что ее шляпка, волосы и одежда намокают и приходят в беспорядок от соприкосновения с этим холодным, жестким ложем. Ясно было, что с ней что-то случилось.
Чарли всегда смотрел на Юстасию так, как она сама смотрела на Клайма, когда впервые с ним встретилась, - как на очаровательное романтическое виденье, едва ли состоящее из плоти и крови. Она всегда так отдаляла его от себя величавостью осанки и гордостью речи, что он почти не воспринимал ее как женщину, земную и бескрылую, подверженную семейным осложнениям и домашним неурядицам. Внутренние подробности ее жизни представлялись ему лишь крайне смутно. Она всегда была для него прелестным чудом, предназначенным свершать свой путь по орбите, на которой его собственная жизнь была лишь точкой; и сейчас вид Юстасии, прилегшей к дикому мокрому склону, как загнанное, потерявшее всякую надежду животное, поразил его изумлением и ужасом. Он больше не мог оставаться на месте. Перепрыгнув через насыпь, он подошел, тронул ее пальцем и сказал с нежностью:
- Вам дурно, мэм? Что я могу для вас сделать?
Юстасия шевельнулась и сказала:
- А, Чарли... Ты пошел за мной... Ты не ожидал, правда, когда я уезжала летом, что я так вернусь?
- Не ожидал... Могу я вам теперь помочь?
- Боюсь, что нет. Жаль, что нельзя попасть в дом. У меня голова кружится, вот и все.
- Обопритесь на мою руку, я вас доведу к крыльцу. И попробую отпереть дверь.
Он довел ее к крыльцу и, усадив там на скамейку, поспешил на зады дома, поднялся по приставной лесенке к окну и, спустившись внутрь, отпер дверь. Затем помог ей пройти в комнату, где стояла старомодная, набитая конским волосом кушетка, широкая, как телега. Юстасия легла, и Чарли укрыл ее плащом, найденным в передней.
- Принести вам что-нибудь поесть и выпить? - спросил он.
- Пожалуйста, Чарли. Но печка, наверно, холодная.
- Я ее разожгу, мэм.
Он исчез, и она услышала, как он колет дрова, потом раздувает огонь мехами. Вскоре он вернулся и сказал:
- Я затопил в кухне, а теперь затоплю здесь.
Юстасия со своей кушетки следила сквозь дремоту, как он растапливает камин. Когда пламя разгорелось, он сказал:
- Подкатить вас поближе к огню, мэм? Утро-то сегодня прохладное.
- Если хочешь.
- И принести уже завтрак?
- Пожалуй, - вяло согласилась она.
Он ушел, и из кухни стали время от времени доноситься неясные звуки его движений; но Юстасия уже забыла, где она, и ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы понять, что означают эти звуки. Спустя время, показавшееся коротким ей, чьи мысли были далеко, вошел Чарли с подносом, на котором дымился чай и тосты.
- Поставь на стол, - сказала она. - Я сейчас встану.
Он сделал, как велено, и отошел к двери, но, видя, что она не движется, вернулся.
- Я подержу его на руках, если вам не хочется вставать, - сказал Чарли. Он снял поднос со стола, подошел к кушетке и стал на колени. - Я подержу его для вас, - повторил он.
Юстасия села и налила чашку чая.
- Ты очень добр ко мне, Чарли, - тихонько сказала она, прихлебывая чай.
- А как же иначе, - застенчиво проговорил он, стараясь не смотреть на нее в упор, что было не так просто, ибо она находилась прямо перед ним. - Вы ведь были добры ко мне.
- Как это? - сказала Юстасия.
- Вы дали мне подержать свою руку, помните? Когда вы были еще не замужем и жили здесь.
- А, верно. Чего ради я это сделала?.. Совсем забыла... Кажется, что-то в связи со святочными представлениями?
- Да. Вы хотели сыграть вместо меня.
- А, помню. О да, теперь я вспомнила - слишком хорошо! Она опять омрачилась, и Чарли, видя, что она больше не хочет ни пить, ни есть, убрал поднос.
Потом он еще несколько раз заходил посмотреть, горит ли огонь в камине, узнать, не нужно ли ей чего-нибудь, сказать, что ветер переменился с южного на западный, спросить, не хочет ли она, чтобы он собрал для нее немного черной смородины; на все эти предложения она отвечала либо "нет", либо "как хочешь".
