Знамена над штыками - Иван Петрович Шамякин
Пока ждала, у нее похолодели руки и ноги. Кружилась голова. А буржуи в манишках таращили на нее глаза и непрерывно болтали. Если бы можно было убежать, хоть сквозь пол провалиться, мама сделала бы это, но она чувствовала, что не хватит ни сил, ни мужества даже подняться с места.
К счастью, открылась дверь, с которой она не сводила глаз, и оттуда вышла Лидия Александровна. Она тут же обратилась к иностранцам:
— Товарищ… — и назвала фамилию, но мать не запомнила ее и потом, рассказывая, упрекала себя, что была такая беспамятная, — Владимир Ильич просит вас извинить и немного подождать.
Один из тех, кого мама приняла за иностранного буржуя, ответил чисто по-русски, с приятной улыбкой. У мамы немного отлегло на сердце, теперь она с любопытством смотрела на него, думала: «Ишь нарядился, как жених». Чрезмерное внимание к «буржуям» отвлекало ее, и она не сразу сообразила, кого секретарь приглашает пройти к Ленину.
— Заходите, товарищ. Владимир Ильич ждет вас, — сказала Лидия Александровна, стоя у двери.
Мама ждала, кто же встанет.
— Вы, вы — товарищ Кузьменкова.
— Я? — У мамы заняло дыхание.
Лидия Александровна подошла, прикоснулась рукой к ее плечу и как бы помогла ей: не снимая руку с плеча, провела обрадованную и испуганную работницу к двери, открыла ее.
И… мама увидела Ленина. Лицо такое, как на портретах. А вот фигура ниже, меньше, чем она представляла, ибо казался ей Ленин богатырем наподобие Ильи Муромца. А встал из-за письменного стола обыкновенный человек среднего роста.
Ленин подошел к маме и поздоровался за руку:
— День добрый, товарищ.
Мама пожала руку Владимиру Ильичу крепко, по-мужски, по-рабочему. А когда Ленин пригласил ее сесть и сам сел напротив, в одном шаге от нее, в мягкое кресло, оперся локтем на подлокотник, подперев пальцами щеку — приготовился слушать, — на маму, как она говорила, будто затмение нашло: в жар бросило, пот на лбу выступил. Она вытерла пот кашемировым платком, хоть никогда раньше этого не сделала б, и молча глядела на Ленина, на его широкий лоб, в карие прищуренные глаза, на рыжеватую бородку, которую он с правой стороны помял пальцами.
Владимир Ильич хорошо понимал ее состояние и ласково спросил:
— Как вас зовут?
— Аксинья.
— А по отчеству?
— Ой, никто меня по отчеству не звал. Ерофей — отец наш.
— Вы работница, Аксинья Ерофеевна?
— На патронном заводе работаю…
— Очень важный завод. Патроны нам теперь нужны как хлеб.
Ленин сам первый сказал про хлеб, и это как-то сразу успокоило маму, придало ей смелости. Еще бы! Он все знает и понимает, ему можно рассказать про все так же просто, как говорит он. И мама сказала:
— Просить о хлебе пришла вас, товарищ Ленин. Помогите.
Владимир Ильич на мгновение опустил глаза, на лбу у него собрались в один пучок морщинки. Маме показалось, что вождя охватила печаль. Она понимала причину этой печали: больно ему, что он не может дать хлеба всем, как больно бывает ей, когда нечем накормить детей. Но Ленин тут же поднял глаза, в них уже не было печали, боли, в них горел огонь решимости.
Ленин начал говорить тихо, доверительно, как с другом. Мама слушала и все понимала. Ильич говорил, что трудящиеся полны революционной энергии, но у нас мало хлеба и буржуазия стремится задушить пролетариат костлявой рукой голода. И только железная дисциплина, только продовольственная диктатура, классовый паек, твердая продразверстка, хорошо налаженная работа заградотрядов могут спасти Москву, Петроград, армию от голода.
— Паек бедный, это верно, но мы не допустим, чтобы рабочие, их дети умирали с голоду. А разобьем буржуазию — будет у нас хлеб. Много хлеба. Россия — страна хлебная. Все будет. Для детей мы уже теперь, несмотря на нашу бедность, вводим бесплатное питание. — И неожиданно Ленин спросил маму: — Заградотряд отнял у вас хлеб? Да?
Лидия Александровна доложила Ленину, с какой просьбой пришла работница, но, видно, сказала об этом в общих чертах, обратив внимание на главное — на изъятие хлеба, так как в то время жалоб таких поступало немало. Мама начала торопливо, сбиваясь, глотая слова, рассказывать все по порядку.
Владимир Ильич выслушал ее внимательно, не перебивая, только позу сменил — положил ногу на ногу, охватил колено руками, наклонился вперед, а голову склонил набок.
Когда мама сказала, что хлеб брата спасет меня, а так она боится, что я умру, Владимир Ильич прервал ее, спросил:
— Сколько лет вашей дочери? Чем она больна? Врача вызывали?
— Шесть лет. Смотрел заводской врач, выписал лекарства, но разве купишь их: то нет, то цена буржуйская, не по нашему карману.
Владимир Ильич нахмурил лоб, задумался:
— М-да. — Повернулся в кресле, достал со стола блокнот, карандаш, что-то записал.
Маму удивило, как быстро он писал, никогда до того она не видела, чтоб кто так быстро писал. А Ленин вдруг оторвался от бумаги и спросил:
— А сын ваш учится в школе?
— Нет, не учится. Две зимы походил, а больше не выходит.
Владимир Ильич внимательно посмотрел маме в глаза:
— Почему не выходит? Почему?
— Как же ему учиться, товарищ Ленин! Я на заводе, девочка больна. Кто присмотрит, накормит? Кто дрова достанет? Без Васи мы от холода умерли бы давно. И боюсь я, убьют его буржуи: он заборы у них ломает.
Мама потом диву давалась, как это она вдруг так разговорилась: с соседками, с подругами по работе и то не была такой разговорчивой.
— Ломает буржуйские заборы? — переспросил Владимир Ильич и хорошо этак, искренне засмеялся, но тут же серьезно спросил: — Скажите, товарищ, а вы могли бы устроить так, чтобы сын пошел в школу? — И горячо стал ее убеждать: — Для революции очень важно, чтобы дети рабочих учились. Рабочий класс взял власть, начал строить новую жизнь, и нам без промедления надо готовить образованных людей. Учить детей рабочих, крестьян. Я понимаю, что вам нелегко. Но нельзя, чтобы сын красноармейца не
