Скорби Сатаны - Мария Корелли
– Я как раз думал, что бы с вами сталось, если бы вы не унаследовали это состояние и если бы… если бы я не встретился на вашем пути?
– Наверное, умер бы с голоду, – отвечал я. – Умер бы от нужды, как крыса в своей норе.
– А я в этом сомневаюсь, – задумчиво проговорил Лусио. – Вполне возможно, вы стали бы великим писателем.
– Почему вы заговорили об этом сейчас?
– Потому что прочел вашу книгу. В ней есть прекрасные, здравые мысли, и публика могла бы их принять в свое время, если бы только они были плодами искреннего убеждения. Читателей недолго тешат извращенные причуды и выдуманные мании. Вы пишете о Боге, однако, по вашим же словам, вы не верили в него даже тогда, когда писали о его существовании, – и это было задолго до нашей встречи. Следовательно, книга не была результатом искреннего убеждения, и в этом главная причина вашего неуспеха у широкой публики. Читатели всегда чувствуют, если автор не верит в то, о чем пишет, и значит, фанфары вечной славы никогда не возвестят вам победу.
– Ради всего святого, оставим эту тему! Я знаю, что в моем романе чего-то не хватает. Может быть, именно того, о чем вы говорите, но возможно – совсем другого. Я просто не хочу об этом думать. Пусть мой роман сгинет – а так, несомненно, и будет. Кто знает, не добьюсь ли я в будущем большего успеха?
Лусио молча докурил сигару и бросил окурок в траву, где тот остался догорать, как красный уголек.
– Я должен вернуться в дом, – объявил он. – Нужно сделать еще кое-какие распоряжения на завтра. А когда я закончу, уйду к себе. Так что желаю вам спокойной ночи!
– Как много вы хлопочете, – сказал я. – Можно ли чем-нибудь вам помочь?
– Увы, нет, – ответил он с улыбкой. – Когда я берусь за что-либо, я предпочитаю делать все по-своему или не делать вовсе. Спите спокойно и встаньте пораньше.
Он кивнул и медленно пошел прочь по росистой траве. Я провожал его взглядом до тех пор, пока его высокая темная фигура не скрылась в доме. Затем, закурив новую сигару, я принялся бродить в одиночестве по парку, замечая то тут, то там увитые цветами беседки и изящные шелковые шатры, воздвигнутые в живописных уголках для завтрашнего праздника.
Я взглянул на небо: оно оставалось светлым и ясным, дождя не предвиделось. Вскоре я вышел через калитку на проселочную дорогу и вскоре вдруг очутился возле Коттеджа Лилий. Приблизившись к воротам, я заглянул внутрь. В милом старом домике не светилось ни одно окно, изнутри не доносилось ни звука, – по-видимому, дом был пуст. Я знал, что Мэвис Клэр в отъезде, и неудивительно, что внешний вид ее гнездышка словно подтверждал факт ее отсутствия. Гирлянды вьющихся роз, свисавшие со стены, казалось, прислушивались, не раздастся ли звук ее шагов. На просторной зеленой лужайке, где она играла со своими собаками, белел на фоне неба высокий сноп белоснежных лилий Святого Иоанна: их чистые сердца открывались сиянию звезд и зефиру. Жимолость и шиповник наполняли воздух нежным ароматом, а когда я перегнулся через низкую ограду, рассеянно глядя на длинные тени деревьев на траве, запел соловей. Сладкая, но печальная трель «маленького темного друга луны» проливалась в тишине серебристыми каплями, и я слушал его до тех пор, пока мои глаза не заволокли внезапные слезы. Как ни странно, я ни разу не вспомнил о Сибил, хотя, если верить книжным описаниям страсти, в своих мечтаниях должен был думать только о своей невесте. Однако перед моим внутренним взором вставало лицо другой женщины – не красивой, а просто милой. Это лицо, сиявшее от света нежных, задумчивых, удивительно невинных глаз, было подобно лицу новой Дафны. Соловей продолжал свою песню, а высокие лилии покачивались от легкого ветерка и кивали своими головками, словно бы мудро одобряя музыку птицы.
Сорвав с изгороди розовый цветок шиповника, я повернул назад с тяжелым чувством в сердце, с тоской, которую не мог постичь разумом. Отчасти я объяснял себе это чувство сожалением о том, что некогда взялся за перо, чтобы насмешкой и легкомысленной шуткой оскорбить нежную и блестяще одаренную владелицу этого уединенного домика, где счастливо обитали мир и покой. Но это было еще не все: меня беспокоило нечто необъяснимое и печальное, чего я не умел тогда определить. Теперь я знаю, что это было, но знание приходит слишком поздно!
Возвращаясь в свое имение, я заметил сквозь ветви деревьев ярко-красный свет в одном из верхних окон. Он мерцал, как зловещая звезда, пока я ступал по извилистым садовым дорожкам к дому. В вестибюле меня встретил паж, одетый в алую с золотом ливрею, и с почтительным поклоном проводил меня до моих покоев.
Там уже ожидал Амиэль.
– Князь отдыхает у себя? – спросил я его.
– Да, сэр.
– Это у него в окне горит красная лампа?
Амиэль поглядел на меня почтительно-задумчиво, но мне показалось, что он чуть усмехнулся.
– Полагаю, что да. Кажется, так, сэр.
Я не стал задавать других вопросов, а позволил ему молча выполнять свои обязанности камердинера.
– Доброй ночи, сэр! – сказал он наконец, и его хищные глаза остановились на мне без всякого выражения.
– Спокойной ночи! – равнодушно ответил я.
Амиэль вышел своей обычной кошачьей походкой, а я, движимый внезапным порывом ненависти к нему, бросился к двери и запер ее. Затем я стал прислушиваться, затаив дыхание, со странным беспокойством. Не раздавалось ни звука. Целую четверть часа я оставался в напряжении, ожидая неведомо чего. Однако тишина дома ничем не нарушалась. Со вздохом облегчения я бросился на роскошную, достойную короля кровать, задрапированную богатейшим атласом с искусной вышивкой.
Я крепко уснул и увидел во сне, что снова беден. Неимущий, но невыразимо счастливый, я усердно трудился в своей старой квартире, записывая мысли, приходившие словно по Божественному наитию и сулившие мне, вне всякого сомнения, всемирную славу. Я снова услышал звуки скрипки, на которой играл невидимый сосед. Но теперь это были триумфальные, радостные аккорды без единой печальной нотки. Подчиняясь порыву вдохновения, я сочинял, забыв о нищете и горе, и слышал, как эхом отзывались трели соловья, и видел вдалеке ангела, плывущего ко мне на крыльях света. У этого ангела было лицо Мэвис Клэр.
XXIII
Утро выдалось ясным, безоблачное небо сияло всеми оттенками чистого опала. Никогда еще мне не приходилось видеть картины более прекрасной, чем леса и сады Уиллоусмира в тот солнечный день весной, на
