Паскаль Брюкнер - Божественное дитя
- Как это, у меня нет выбора? Мама, только свобода и право выбора отличают человека от животных. Это доказано всеми великими мыслителями Руссо, Кантом, Гегелем. А первая из всех свобод состоит в возможности сказать нет!
- Хватит с меня всех этих писак! Сестра знает о твоем капризе?
- Не беспокойся, Селина согласна родиться. Она совершенно не отдает себе отчета в том, что делает.
- Дай мне переговорить с ней.
В беседе теперь принимали участие трое.
- Селина, пожалуйста, прикажи брату выйти. Мы не для того пошли на такие расходы, чтобы он все испортил своей прихотью.
- Знаю, мама, но Луи упрямится.
- Увлеки его за собой.
- Я уже пыталась, но он непреклонен.
- Надо ему приказать. Заставь его выйти силой.
- Мама, я признаю только силу убеждения.
Никогда я не заставлю брата поступать против воли.
- Решение мое окончательное, - вмешался Луи. - С первого же вздоха жизнь превращается в выживание, и каждая секунда приближает к смерти. Отказываюсь от этого попятного движения.
- Прекрати, - гневно отозвалась Мадлен. - Я родилась и умирать пока не собираюсь. Твой отец тоже.
- Вам это еще предстоит. Нет, я все взвесил и отказываюсь. В конце концов кто заметит мое отсутствие? По статистике рождается два младенца в секунду. Одним больше, одним меньше, не все ли равно?
- Суть дела не в этом, - окончательно разозлилась Мадлен. - Ты был зачат, чтобы родиться, и ты родишься, устраивает тебя это или нет. Если не выйдешь сам, мы вытащим тебя за задницу.
- Мама, наш разговор теряет смысл, и я этим очень огорчен. В тебе говорит не голос разума, а уязвленное самолюбие. В подобных условиях я считаю продолжение диалога бесполезным.
И Луи с треском повесил трубку.
А в палате Мадлен горько рыдала в объятиях доктора Фонтана, подробно пересказывая доводы Луи и возмущаясь упрямством малыша. Она обнаружила в своем ребенке тот самый страх, что парализовал ее собственную волю с раннею детства. Озадаченный врач старался успокоить ее, уверяя, что бунт одного из подопытных никоим образом не ставит под сомнение успех дела.
- Вы же знаете, Мадлен, сообразно с законами физиологии Луи вынужден будет подчиниться. Даже если он начнет упираться всеми четырьмя конечностями, воды, хлынувшие из разорванного пузыря, подтолкнут его к выходу, просто выпихнут во внешний мир. В самом крайнем случае мы усыпим его, чтобы сделать кесарево сечение. Если он останется внутри, то впадет в состояние сенсорного голодания - и это в момент, когда мозг его жаждет стимулов для дальнейшего развития. Поверьте мне, никогда не бывало и не будет, чтобы ребенок задержался в чреве матери сверх положенного срока. Не следует настраивать его против нас и будить в нем подозрения. Пусть себе брюзжит. Луи, оскорбленный словами Мадлен, все больше проникался бунтарскими настроениями. Как же он теперь ненавидел жизнь! В самых великих наших свершениях ему чудился запах падали, миазмы гнойных выделений. О, эти мерзостные отверстия на нашем теле, постоянно что-то извергающие из себя и всегда оставляющие следы. Человек сочится отовсюду; тщетны все усилия соблюдать чистоту, ибо промытый орган продолжает благоухать просто в силу исполнения им своих функций. С возрастом организм подводит все чаще и чаще; теряет над собой контроль, неизбежно приходит к самопроизвольным извержениям. При больном желудке кишки забиваются всякой пакостью, которая становится всесильной, - и эта клоака, вырвавшись на поверхность, заливает своими волнами душу. Все дыры подтекают: из носа каплет, изо рта течет слюна, глаза слезятся, уши выделяют воск, а сфинктер угрожает настоящим потопом. И он с наслаждением цитировал Селине изречение, приписываемое Блаженному Августину: "Inter urinam et faeces nascimui"7 , не уставая повторять:
- Только дух может преобразить плоть, все прочее заканчивается тухлятиной. Это дурной мир, Господь, сотворив его, сделал ошибку. Подлинная жизнь бывает до рождения.
Он умолял сестру представить, какая судьба ждет их на земле: им предстоит пройти путь от полной младенческой зависимости до старческого маразма, явив в промежутке пример юношеской глупости и тупого высокомерия в зрелые годы. Ни один возраст не имел преимуществ - любое развитие живого существа ведет к грязи и вырождению. Особую его ненависть вызывали младенцы, - быть может, оттого, что сам он был одним из них. Сага о пеленках и распашонках, эпопея подгузников и слюнявчиков - вот единственное, чем могут они гордиться.
Несчастные голыши, целиком занятые отправлением своих функций, не способные ни на что, кроме как сосать и срыгивать. В любой момент они могут подавиться каплей молока, при запорах им щекочут задний проход термометром, они бессмысленно плачут, поскольку не умеют артикулировать звуки, тащат в рот все, что ни попадется, - даже палец или карандаш, постоянно пускают слюни, приводят в такое остервенение родителей, кормилицу и соседей, что те мечтают их придушить, рождаются же голубого или синюшного цвета, поскольку попали из теплой матки на холод, плохо спят, страдают от рвоты, плавают в собственных испражнениях; сверх того, рискуют подцепить ветряную оспу или солитера, коклюш или плоскостопие, не говоря о самом худшем, когда их начинает целовать взасос какая-нибудь тетушка или бабка. И все это ради чего? Чтобы тяпнула крыса, укусила громадная собака или отвесила оглушительную оплеуху потерявшая терпение мама. Благодарю покорно! Это просто мошенничество, а вовсе не жизнь! Как случилось, что миллиарды живых существ позволили себя обмануть и что конца этому не видно? Положение людей столь ужасно, что им следовало бы совершить массовое самоубийство! Неужели вы полагаете, что хоть один младенец согласился бы родиться, если бы знал, что его ждет? Луи предпочитал отказаться от всего, нежели платить такую непомерную цену! Селина, как мы сказали, была с ним солидарна только отчасти. Она уже представляла, как сидит за письменным столом, листает научные журналы, как изучает фрагмент иридия, как силой своего ума повергает в смятение величайших мыслителей эпохи, - и ей казалось непонятным навязчивое стремление брата прицепиться к мелочам, сосредоточиться на пустяковых неприятностях. Надо твердо стоять на ногах, говорила она, закалять душу, крепостью уподобиться стали, превратиться в глыбу металла, согнуть жизнь так, как ломают камыш. Препятствия не могут лишить нас свободы, поскольку являются ее необходимым условием. Вслед за знаменитым философом она наставительно повторяла: вы существуете в мире, созданном вами для себя, а не в том, что сотворили для вас другие. Луи восхищался доблестью и благородными идеалами сестры. Однако некий тайный голос твердил, что слушать ее не следует. Пусть его считают мокрой курицей - ему плевать. Никаким усилием воли нельзя изменить порядок вещей: рождение означает первую победу смерти.
* * *
Наконец пробил час разлуки. Девочку не тронули ни уговоры, ни мольбы. Вот уже несколько дней жилище близнецов содрогалось в конвульсиях. Их трясло со всех сторон, так что невозможно было сосредоточиться. Они поняли, что настал великий момент. Луи и Селина простились с большим волнением прожив девять месяцев в тесноте, да не в обиде и открыв сообща мир культуры, они, разумеется, привязались друг к другу. Было решено поддерживать связь. Сразу же после рождения Селина приобретет беспроволочный телефон или коротковолновый радиоприемник, чтобы общаться с братом. Селина, впрочем, не сомневалась, что убедит и его когда-нибудь выйти наружу, - тогда она поможет ему при первых шагах к свету, научит избегать опасностей и ловушек.
- Прощай, Луи, - сказала Селина, - я иду на риск и соглашаюсь жить.
- Прощай, сестренка, береги себя. Возвращайся, если судьба окажется к тебе жестока. Главное же, не забывай, что мы оба - перл творения.
Тут близнецов подхватил чудовищный поток, и шейка матки раскрылась навстречу им. Их несло к узкому туннелю. В тот момент, когда водоворот уже начал засасывать Селину, она вдруг оробела и подумала: "Не могу же я вынырнуть совсем голой, мне нужно чем-то прикрыться". Она закричала, но вопли ее заглушил грохот изливающегося наружу водопада. Было мгновение, когда Луи чуть было не последовал за сестрой, но тут же одумался. Он предусмотрел все, чтобы избежать подобного несчастья: таща за собой плаценту, словно парашют, уцепился за складки матки и, повиснув над пропастью, переждал паводок. Мадлен в муках разрешения от бремени почти и не ощутила этот дополнительный толчок. Селина медленно вползала в родовой канал, и на черепную коробку ее давила узость этой трубы; ее тошнило, и она невольно глотала какую-то липкую слизь.
Неплохо для начала! Полагаю, сказала она себе, именно это и получило название родового травматизма. Господи, в каком виде предстояло ей появиться - никто не воспримет ее всерьез. Ей следовало уже давно потребовать "грин-кард", чтобы работать в Соединенных Штатах и набрать основных сотрудников уже in utero. A теперь она потеряет уйму времени на решение всех этих проблем. Также надо было получить право бесплатного перелета на всех авиалиниях. И чтобы не забыть, она завязала на пуповине узелок. Поскольку ей не терпелось поразить современников, она твердила про себя формулу, которую собиралась выкрикнуть во всю силу легких, едва окажется на свежем воздухе:
