Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного
«Адьос, любовь моя! – сказала она восторженно и, забросив руки вокруг моей шеи, она поцеловала меня почти неистово.
Затем она кинула злорадный взгляд на монахиню, которая опустила глаза настолько, что они казались совсем закрытыми, и, разразившись низким звонким смехом, махнула мне рукой и покинула комнату.
Я был несколько смущен. Внезапность и горячность ее ласк явились, как я знал, обычным обезьяньим трюком, показанным для того, чтобы задеть религиозные чувства матери Маргариты. Я не знал, что сказать этой статной женщине, что стояла напротив меня с опущенным взором и губами, которые молча двигались, будто в молитве. Как только дверь закрылась за моей женой, монахиня подняла глаза; легкий румянец коснулся ее бледных щек и, к моему удивлению, на ее темных ресницах заблестели слезы.
«Мадам, – начал я искренне, – я вас уверяю…»
«Ничего не говорите, синьор, – прервала она меня легким примирительным жестом. – Это совсем ни к чему. Дразнить затворницу – вполне обычное развлечение молодых светских девушек и женщин. Я к этому привыкла, хотя и чувствую жестокость этого больше, чем должна была бы. Леди вроде графини Романи полагают, что мы – могилы женственности, опустошенные и вычищенные в меру наших способностей, настолько, чтобы в нас лучше вмещалось тело распятого Христа; эти известные дамы воображают, что мы несведущи ни в чем, что знают они, что мы не можем понять любви, нежности и страсти. Они никогда не задумываются – с чего бы им? – что и у каждой из нас есть своя история, которая, возможно, заставила бы ангелов рыдать от жалости! Даже я…» И она отчаянно вздохнула, а затем, вдруг собравшись, продолжила прохладным тоном: «Правила нашего монастыря, синьор, не позволяют посетителям задерживаться долее, чем на один час, и он уже истек. Я позову сестру, чтобы вас проводили».
«Подождите минуту, мадам, – сказал я, чувствуя, что должен сделать попытку оправдать поведение Нины, чтобы следовать своей роли до конца. – Позвольте мне сказать! Моя невеста очень молода и легкомысленна. Я уверен, что ее невинная нежность, проявленная ко мне, не имела под собой цели обидеть вас».
Монахиня взглянула на меня – ее глаза сверкнули презрением.
«Вы полагаете, что это явилось следствием ее страсти к вам, синьор? Весьма естественное предположение и мне жаль, что я вас отрезвила».
Она остановилась на секунду и затем подытожила:
«Вы кажетесь честным человеком, возможно, вы предназначены для спасения Нины; я бы даже больше сказала, хотя мудрее было бы промолчать. Если вы ее любите – не льстите ей, ее безграничное тщеславие погубит ее. Строгая мудрая властная рука ей поможет, вероятно, но кто знает?» Она замешкалась и вздохнула, затем любезно добавила: «Прощайте, синьор! Благословляю вас!» – и, осенив меня крестом, когда я почтительно наклонил голову, чтобы взять ее благословение, она бесшумно вышла из комнаты.
Секунду спустя хромая престарелая привратница вошла, чтобы проводить меня до ворот. Когда я шел назад по каменному коридору, боковая дверь слегка приоткрылась, и два молоденьких личика уставились на меня. Я сразу же заметил их смеющиеся яркие глаза и услышал, как приглушенный голос сказал: «О! Это старый отец!» – и тогда моя проводница, хоть и хромая, но не слепая, заметила открывшуюся дверь и захлопнула ее гневным толчком, который, однако, не остановил звонкого веселья, что эхом докатилось изнутри. Дойдя до ворот, я повернулся к моей почтенной спутнице и, положив четыре двадцатифранковых купюры на ее трясущуюся ладонь, я сказал:
«Передайте это матери-настоятельнице от меня и попросите отслужить завтра панихиду в часовне за упокой души человека, чье имя написано вот здесь».
И я дал ей визитную карточку Гуидо Феррари, прибавив более тихим и торжественным голосом:
«Он встретил внезапную и неожиданную смерть. По вашему милосердию помолитесь также и за человека, который его убил!»
Старуха выглядела пораженной и набожно перекрестилась, но пообещала, что моя просьба будет выполнена; я простился с ней и вышел наружу, а тяжелые ворота захлопнулись за мной с унылым лязгом. Я прошел вперед несколько ярдов, а затем остановился, оглянувшись. Каким мирным местом казался монастырь; каким тихим и надежным убежищем с этими белыми Назаретскими розами, покрывавшими древние серые стены! И все же, внутри них находились проклятия во плоти в образе девочек, подраставших, чтобы стать женщинами; женщинами, для которых вся забота, строгое обучение и любовь монахинь оставались бесполезны; женщины, которые выносили даже из этой обители святости подлый характер и животные страсти и которые в последствие вели презренную и лицемерную жизнь, преподнося всю строгость своего раннего образования в качестве доказательства их безупречной невинности и благодетельности! Какой урок был усвоен такими женщинами из ежедневного примерного поведения монахинь, которые умертвляли свою плоть, постились, молились и плакали? Абсолютно никакого – ничего, кроме насмешек и презрения. Для девушки в расцвете юности и красоты жизнь монахини представляется смешной. «Бедные монахини! – говорит она со смехом. – Они такие несведущие. Их время прошло – мое еще не настало». Немногие, очень немногие из тысяч молодых женщин, которые оставляют арену своих тихих школьных лет ради круговерти светского общества, научаются принимать жизнь всерьез, любить искренне, неподдельно сожалеть. Для большинства из них жизнь – это огромное ателье или магазин женских шляпок; любовь – это вопрос денег и бриллиантов; горе – торжественный подсчет дней траурного периода, который считается приличным или модным. И ради таких женщин мы, мужчины, работаем до тех пор, пока наши волосы не поседеют, а спины не согнуться тяжким трудом; мы работаем, пока вся радость и интерес к жизни не уходят, а что мы получаем взамен? Редко – счастье, часто – измену. Смешно? В действительности, мы должны быть довольны, если бываем всего лишь высмеяны и отодвинуты на второе место в собственных домах; наши жены называют это «невинная шутка». Есть ли на свете женщина, которая при случае не бросит маленький камешек обидной насмешки в спину своего мужа, когда тот отвернется? Что, мадам? Вы, которая читает эти строки, скажите же с негодованием: «Безусловно, есть, и я – та самая женщина!» Ах, правда? Примите мои поздравления! Вы, несомненно, единственное исключение!
Глава 28
Авеллино – один из тех спокойных живописных городков, которые вандалы-туристы еще не успели осквернить, поскольку владельцы туристических фирм продавали им «сквозные билеты» на поезда, проходившие через этот город без остановки. Здесь не было никаких достопримечательностей, кроме старинного кладбища под названием «Монте Вирджин», располагавшегося на высоком холме и наполненного воспоминаниями древних дней, которые цеплялись за него, словно плащ волшебника, и обертывали его в какую-то таинственную задумчивую тишину. Ретроспектива его истории просматривалась до богатого событиями одиннадцатого века, когда кладбище было возведено, как говорят люди, на руинах храма богини Кибелы14. Однако что могли знать иностранные погонщики туристических стад из конторы «Cook and Gaze»15 о кладбище «Монте Вирджин» и о богине Кибеле? Ничего – и это их мало заботило; таким образом, тихий городок Авеллино смог избежать их набегов и не значился на туристических картах. Авеллино был зажат высокими Апеннинами и построен на склоне холма, полого спускавшегося к зеленой плодородной равнине, через которую река Сэбато прорывалась и струилась меж отвесных скал, похожих на воинственные и пустынные замки; сонный покой окружал его и некая величавость, которая, в сравнении с буйным весельем и легкомыслием Неаполя всего в тридцати милях оттуда, представляла такой же контраст, как и статуя нагой Эгерии16 рядом с раскрашенной восковой фигурой полуодетой балерины. Немного найдется в мире столь же прекрасных природных пейзажей, как вид заката даже с самого низкого холма в окрестностях Авеллино, когда вершины Апеннинских гор, кажется, ловят огонь полыхающих облаков, а долины под ними наполняются нежно-пурпурными и серыми тенями, которые можно увидеть на полотнах Сальваторе Роза17; в это время городок становится похожим на бронзовое изображение на старом щите, обретая четкие очертания на фоне великолепного блеска небес. В это уединенное местечко я и приехал, радостно предвкушая кратковременный отдых от работы над моей местью и довольный возможностью отложить бремя горечи в сторону и стать вновь человечным в глазах близлежащих гор. Поскольку в их непосредственной близости простые и привычные вещи, кажется, теряют свое значение, и некая широта наполняет мысли, а судорожной прозе жизни не остается места в душе; великий покой опускается на штормящие воды страстей, и, подобно пристыженному ребенку, сильный мужчина стоит, ощущая всю бесконечность своей ничтожности перед этими магическими повелителями ландшафта, чьи огромные вершины коронует голубой купол небес.
