Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного
Затем послышался шаркающий звук шагов возвращавшейся старой монахини; очевидно, она поймала тех двух шутниц, кем бы они ни были, поскольку я услышал ее причитания, затем выговор, обращение ко всем святым – и все это на одном дыхании, когда она приказывала им оправляться внутрь дома и просить доброго маленького Иисуса простить их непослушание. Последовала тишина, затем задвижки и замки больших ворот медленно открылись, и меня впустили меня внутрь. Я снял шляпу, когда заходил, и шел далее с непокрытой головой через длинный холодный коридор, следуя за преподобной монахиней, которая больше на меня не смотрела, а только перебирала свои четки на ходу и не произнесла ни слова, пока не провела меня внутрь здания через высокий великолепный зал со священными изображениями и статуями, а затем – в большую, со вкусом обставленную комнату, из окон которой открывался прекрасный вид на окружающие земли. Здесь она просила меня сесть и ждать и, не поднимая глаз, сказала:
«Мать Маргарита вскоре выйдет к вам, синьор».
Я кивнул, и она выскользнула из комнаты так тихо, что я даже не услышал звука закрывшейся за ней двери. Оставшись один в этой, как я понял, комнате для приема гостей, я огляделся по сторонам с некоторым интересом и любопытством. Я прежде никогда не видел изнутри то, что называют образовательным женским монастырем. На стенах и на камине висело множество фотографий – девичьих портретов, некоторые из них не блистали красотой, а другие изображали красавиц; несомненно, все они были присланы монахиням в качестве подарка за прошедшие годы ученичества. Поднявшись со стула, я более пристально рассмотрел некоторые из них и уже собирался приступить к изучению репродукции изображения Девы Марии художника Мурильо, когда мое внимание привлекла вертикальная бархатная рамка, украшенная моим собственным гербом и диадемой. В ней красовался портрет моей жены в свадебном платье, который изображал ее в день замужества. Я поднес портрет к свету и с сомнением стал его разглядывать. Это была она – это худое, сказочного вида существо, одетое в легкий белый цвет и со свадебной фатой, отброшенной назад с ее уложенных волос и детского личика. И это она явилась причиной того, что жизни двух мужчин оказались принесены в жертву! С жестом отвращения я повесил рамку на ее прежнее место; едва я это сделал, как дверь тихо открылась и высокая женщина, одетая в складчатое платье бледно-синего цвета с лентой монахини и в головном уборе из прекрасного белого кашемира, стояла передо мной. Я приветствовал ее глубоким поклоном; она ответила самым незначительным наклоном головы. От ее внешности и манер исходило спокойствие и невозмутимость, и когда она говорила, ее бесцветные губы едва двигались, а дыхание нисколько не тревожило серебряного распятия, что лежало как блестящий знак отличия на ее спокойной груди. Ее голос, хоть и тихий, прозвучал исключительно ясно и проникновенно.
«Я обращаюсь к графу Олива?» – спросила она.
Я утвердительно кивнул. Она пристально посмотрела на меня: ее глаза были темными и блестящими, в которых все еще мерцали тлеющие огни многих побежденных страстей.
«Вы желаете видеть графиню Романи, которая временно здесь находится?»
«Если это удобно и не противоречит правилам…» – начал я.
Тень улыбки мелькнула на бледном и мудром лице монахини и почти сразу же испарилась.
«Вовсе нет, – отвечала она тем же ровным тоном. – Графиня Нина находится здесь по своему желанию и соблюдает строгий режим, но сегодня всеобщий праздник, и все правила несколько послаблены. Преподобная мать-настоятельница просила сообщить вам, что как раз сейчас начинается служба, а сама она уже в часовне. Если вы присоединитесь к богослужению, то графиня после него сможет вас принять».
Мне ничего не оставалось, как только принять это предложение, хотя на самом деле оно вызывало неприязнь. Я был не в настроении для священников и молитв; я капризно представил, насколько бы поразилась эта бесстрастная женщина, если бы только она могла знать, что за человека пригласила преклонить колени в святилище. Тем не менее я не высказал сопротивления, и она просила меня следовать за ней. Когда мы вышли из комнаты, я спросил:
«С графиней все в порядке?»
«Кажется, так, – повернулась ко мне мать Маргарита, – она с точностью выполняет все религиозные правила и не жалуется на усталость».
Теперь мы шли через холл. Я отважился на другой вопрос:
«Она была вашей любимой ученицей, полагаю?»
Монахиня повернула ко мне свое бесстрастное лицо с выражением удивления и недовольства.
«У меня нет любимчиков, – отвечала она холодным тоном. – Все дети, обучающиеся здесь, получают мое внимание и заботу в равной степени».
Я пробормотал извинения и добавил с вымученной улыбкой:
«Простите мою кажущуюся настойчивость, но я, как будущий муж этой леди, которая воспитывалась под вашим присмотром, естественно интересуюсь всем, что ее касается».
И снова изучающий взгляд подвижницы остановился на мне, и она слегка вздохнула.
«Я осведомлена о вашей помолвке, – сказала она с некоторой болью в голосе. – Нина Романи принадлежит миру и следует его правилам. Конечно, замужество является естественным воплощением судьбы большинства девушек, сравнительно немногие из них находят свое призвание в служении Христу. Поэтому, когда Нина вышла замуж за уважаемого графа Романи, о ком всегда звучали прекрасные отзывы, мы все очень радовались, чувствуя, что ее будущее находилось в безопасности в руках доброго и мудрого защитника. Пусть душа его покоится с миром! Однако ее второй брак стал для меня неожиданностью и тем, что моя совесть не позволяет мне воспринимать с одобрением. Вы видите, что я с вами совершенно откровенна».
«Для меня это честь, мадам! – сказал я искренне, ощущая истинное уважение к этой суровой и одновременно терпеливой женщине. – И все же, хотя в целом вы можете выдвинуть немало объективных возражений против этого, но второй брак, я полагаю, в случае с графиней Романи является практически необходимостью. Она ведь абсолютно не имеет покровителя, будучи столь молодой и прекрасной!»
Глаза монахини стали торжественными и почти жалобными.
«Такая красота – это проклятие, – ответила она с ударением, – роковое, страшное проклятие! Как ребенка – она сделала ее своенравной. И как женщину – она все еще поддерживает ее таковой. Довольно об этом, синьор! – и она наклонила голову. – Простите мою прямоту в разговоре. Все остальные уверены, что я желаю счастья вам обоим».
К этому времени мы уже подошли к двери в часовню, из-за которой долетали звуки органа, источавшего триумфальные мелодии. Преподобная Маргарита опустила пальцы в святую воду и, осенив себя крестом, указала мне на скамью у задней стены церкви, которую дозволялось занять постороннему. Я уселся и смотрел с истинным спокойствием и восхищением на живописную мессу передо мной. Здесь был блеск мерцавших огней, цветы и их аромат. Здесь стояли молчаливые ряды монахинь, одетых в синие мантии и в белых монашеских шляпах, приклонившие колени и полностью погрузившиеся в молитву. Позади них – несколько рядов молодых фигур в черном, чьи склоненные головы полностью скрывались под завесами из летящего белого муслина. Далее за ними стояла маленькая фигура, завернутая в тяжелые траурные одежды; ее вуаль была черна, хотя и не слишком толста, так что я мог различить блеск ее золотых волос – это была моя жена, я это знал. Чистый ангел! Какой набожной она выглядела! Я улыбнулся с тоскливым презрением, когда на нее смотрел, и проклял ее снова во имя человека, которого убил. И над всем этим окруженный блеском золотых лучей и драгоценных камней сам Господь сиял ярко, как свет утренней звезды. Величественная служба продолжалась, органная музыка раздавалась в церкви, словно сильный ветер, пытавшийся обрести свободу, но среди всего этого я сидел, как в темном кошмаре, едва видя, едва чувствуя, – застывший и холодный как кусок мрамора. Густой уверенный голос одной и монахинь хора, выводивший гимн «Агнец Божий», подтолкнул меня к холодному удивлению. «Принявший на себя грехи мира». Нет! Нет! Бывают грехи, которые невозможно изъять – это грехи неверной женщины, маленькие «прегрешения», как их называют в наши дни, поскольку мы стали слишком терпимы к некоторым вещам и в то же время очень строги – к другим. Мы отправляем в тюрьму жалкого негодяя, укравшего пять франков из нашего кармана, но хитрый вор в женском обличье, который крадет нашу честь, наше имя и достойное положение среди наших друзей, уходит почти безнаказанным; она не может быть брошена в тюрьму или принуждена к тяжелому труду – только не она! Очень жаль, что Христос не оставил нам никаких инструкций относительно того, что нам делать с такими женщинами: не с раскаявшейся Магдалиной, а с теми бестиями, чьи уста полны обмана, даже когда они притворяются молящимися; с теми, кто был способен искушать даже священника, пришедшего принять их последнюю исповедь; с теми, кто даже разыграл бы раскаяние во лжи на самом смертном одре, лишь бы только хорошо выглядеть. Что мы можем сделать с подобными дьяволицами? Немало говорят в последнее время о несправедливости к женщинам со стороны мужчин; неужели никто не осмелится взглянуть на обратную сторону этого вопроса? Мы, сильный пол, в этом слабы – мы слишком галантны. Когда женщина полагается на наше милосердие, мы спасаем ее и храним молчание. Даже под пыткой мы не выдаем ее секретов, поскольку что-то удерживает нас от предательства. Я не представляю, что это может быть, вероятно, это память о наших матерях. Как бы там ни было, но я уверен, что многие мужчины предпочтут принять позор на себя, чем позволить женщине утратить честь. Но близится время, когда это наше глупое благородство вымрет. Все изменится! Когда однажды наши тугие мужские мозги осознают новую идею, что женщина по своему собственному желанию и выбору утратила все притязания на уважение и целомудрие, – мы совершим свою месть. Мы с трудом меняем традиции наших предков, но, несомненно, вскоре мы сумеем подавить последнюю искру рыцарства, еще остающуюся в нас по отношению к женскому полу, поскольку это, очевидно, и есть та точка, к которой женщина и желает нас привести. Мы встретимся с ней на узкой платформе под названием «равенство», за которое они так борются, и станем обращаться с ними с решительной и беспристрастной фамильярностью, которой они так страстно желают!
