Андрей Малыгин - Зеркало, или Снова Воланд
— Хорошо, скажите, скоро подъедут, я распоряжусь, — и он продолжил совещание.
Через некоторое время к зданию музея подкатили и резко затормозили белые «Жигули», из которых быстро выбрались трое крепких спортивных мужчин в гражданских костюмах. Двое, что помоложе, взглянув мельком на безобразие на асфальте, многозначительно переглянулись и бодрыми и уверенными походками проследовали к входной двери, за которой тут же и пропали. Третий же мужчина, постарше, остался у исполосованного непонятным знаком дорожного покрытия. Внимательно его осмотрел, достал блокнот и что-то в нем авторучкой порисовал, а затем несколько раз обошел знак, наклоняя голову и вправо и влево.
Со стороны могло сложиться впечатление, что здесь или поработал громадный пресс, вдавивший поверхностный слой вглубь почвы или в момент асфальтирования была установлена закладная форма, которую в последующее время аккуратно изъяли. Но ни то, ни другое предположение к официальной версии явно не подходили, потому что никаких работ и, естественно, механизмов здесь никто в ближайшие дни не наблюдал. Ведь не пустыня Сахара, если б что, сразу узнали.
Мужчина склонился над знаком, еще раз внимательно обследовал его глазами, поводил указательным пальцем по внутренней поверхности и, затуманившись взором, впал в мечтательное состояние. Через некоторое время взгляд его прояснился и, достав из кармана рулетку, он сделал обмеры знака и начал заносить их в блокнот. За этим занятием его и застали вернувшиеся двое молодых коллег. Все вместе они о чем-то пошептались, покачали загадочно головами, сделали несколько фотоснимков, а затем сели в машину и, резко нажав на газ, с шумом скрылись из вида.
По прибытии на свои рабочие места каждый из них составил письменный документ, причем двое сравнили изображение на асфальте с английской буквой даблъю, а третий — с французской дубль-ве, так как и в школе, и после нее он изучал исключительно французский язык. Непосредственный же начальник их, в свое время зубривший немецкий, прочитав словесные художества всех троих, нашел у подчиненных очевидные ошибки и, сокрушительно качая головой и крепко ругаясь, исправил во всех документах описания буквы, трансформировав ее в немецкую вэ.
А между тем жизнь в городе текла своим привычным чередом. Впрочем, если уж откровенно признаться, то течение это начало изменяться. И причиной тому были упорные многочисленные слухи о вчерашнем вечернем представлении здесь, на набережной, о чем, не умолкая, рассказывали очевидцы. Да и, согласитесь, как же не поделиться столь необычной информацией с друзьями и коллегами по работе, от которой, порой, просто захватывает дух. А сильные впечатления требуют и длительных обсуждений!
Некоторые даже под благовидным предлогом отпросились, а другие просто, побросав работу на свой страх и риск, со всех ног помчались на набережную посмотреть на следы вчерашнего «пожара». Не каждый день такое случается. А вдруг и на их долю что-нибудь да перепадет.
Жорж Бурфетович, подстегиваемый сильными впечатлениями от рассказа соседа — лектора общества «Знание», примчался сюда в половине десятого, но ничего необычного для себя не обнаружил. Набережная как набережная. Все, как и раньше. Правда, народу для этих утренних часов, пожалуй, многовато, да кое-где небольшие импровизированные кучки людей, в центре которых счастливые очевидцы пересказывали взахлеб об увиденном.
Дефилируя мимо одного из спонтанно возникших человеческих островков, Жорж на минутку притормозил и попытался ухватить нить в сбивчивом рассказе некой благообразной гражданки, которая собравшимся вокруг нее ротозеям раздавала весьма занимательные сведения. Поглядывая на окруживших ее сограждан из-под сползших на кончик носа очков и, энергично взмахивая руками, дамочка в первую очередь забросала словами обалдевшего от вина и приводимых ею фактов худосочного мужичка.
— Ой, батюшка, аллюминация-то какая вчерась была-а. Страшное дело, сердешный! Вода-то из-под каменьев вдруг как вздыбится, и в разные цвета, в разные цвета зажигается. А и в небе-то тоже все хлопает да взрывается. Одним словом несусветная аллюминация, милай. Не сумлевайся, чудашенька. Истинно тебе, касатик, говорю!
А впечатлительный мужичонка только хлопал осоловевшими глазами и отрывисто восклицал:
— Да ну? Ешкин кот! Вот это пирамидон, вот это кордебалет, мать моя!
От подобных известий и восклицаний Жорж нетерпеливо крутанул головой и, как норовистый, необъезженный рысак, полетел вперед.
Эх, если только бы вам довелось понаблюдать за лицами и глазами и тех и других! Впечатление непередаваемое! А чему удивляться? Сильные эмоции рождают и убедительные слова, которые в свою очередь способны просто творить чудеса, превращаясь из скудного пересказа в богатое народное творчество. Понятное дело, что язык — инструмент мыслей. Что созрело в голове, то и наружу охотно просится. И пошло, и поехало. Глядишь, и газетчики пронырливые с репортерами тут как тут. Хвать такого информированного свидетеля — и быстренько, быстренько из него фактики и подвытряхнут. Время — деньги. Чем быстрей, тем больше. Сняли с сердешного свидетельские показания, и назавтра из одной правдивой газетки узнаешь, что город подвергся метеоритному дождю. А из другой — не иначе, как нашествию божьих коровок…
Вот тут и раздумывай и ломай голову, а что же все-таки в действительности-то произошло. А уж народ приукрасил, раструбил, разнес…
Да, ну а теперь, дорогой читатель, представь себе, о чем поговаривали люди после всего, что на самом-то деле свершилось…
Одним показалось, что во время салюта и фонтанирования разноцветной воды слышались раскаты гулкого низкого смеха, смахивающего на гром, доносившиеся откуда-то сверху, а другим… А, не будем всего пересказывать, не наше это дело. И, кстати говоря, не трудно заметить, что специфические выражения в рассказе впечатлительной особы чрезвычайно напоминали язык небезызвестной нам Марьи Тимофеевны Чугуновой — того самого стрелка военизированной охраны. Ну, наверное, вы ее еще не забыли. А что, и вполне возможно. Каждый волен препроводить свое свободное времечко как ему заблагорассудится. А уж тем более, когда и времени-то у вас предостаточно, когда одни сутки работаешь, а целых трое, как говорится, проводишь в свободном плавании.
Так вот, наслушавшись диковинных рассказов то ли настоящих очевидцев, то ли уж очевидцев очевидцев, Жорж Бурфетович пребывал в упоительном и редком состоянии вдохновения. Словно капли божественной росы вдруг пролились на него прямо с неба. Он почувствовал внутри себя благородное клокотание рвущегося наружу сердца. Его крупную голову с глубоко посажеными глазами переполняли просто сумасшедшие мысли и до совершенства отточенные рифмы, непременно просившиеся выплеснуться в строки нового литературного произведения, тему которого, правда, еще и сам он пока точно не знал. Мысленно он пытался обращаться то к одной, то к другой поэтической теме, но ничто его до конца не удовлетворяло. Писать стихи о нежной и потаенной страсти он не умел, да и пребывал в совершенно ином расположении духа, когда удары чувственного сердца напоминали удары кузнечного молота, а от серенькой затасканной обыденности тянуло к свежей трагической неизвестности. Хотелось бросить в лицо этим бездарям-людям, наслаждавшимся глупой тишиной и остановившимся воздухом, букет стремительных и хлестких слов, взорвать этот ненавистный его сердцу покой, и Жорж, вынув из кармана блокнот и ручку, начал тут же набрасывать:
Ты ушла от меня куда-то…Навалилась горой тоска…
Впрочем, вы, может быть, с удивлением спросите: и откуда в простом провинциальном городке, в глубине России взялись такие заграничные имена и фамилии? И будете совершенно правы. Дело в том, что это был лишь поэтический псевдоним молодого человека. На самом же деле его звали гораздо проще — Жорка Буфетов. Или, как его называли знакомые за глаза, просто Буфет.
Писал он или какие-то непонятные, как в далекие двадцатые годы поэты-символисты, стихи, или очень грустные и печальные, можно сказать, черные стихи, где говорилось о сердечных рубцах, страданиях, болезнях и язвах.
Раньше, когда советский строй стоял непоколебимо и крепко, нечего было и думать, чтобы хоть какое-нибудь четверостишие Жорки было напечатано. Но с приходом перестройки и нового мышления, когда, как грибы после дождя, начали появляться и расти разные газеты и газетенки, в паре новых изданий нашлись отпетые смельчаки и тиснули три небольших стиха, которые после редактирования и правки уже выглядели как просто стишочки.
Но дело сделано, слово не воробей, а тем более, если их выпорхнула целая стайка. Они вмиг разлетелись по станицам и головам, заставив некоторых неустойчивых читателей другими глазами взглянуть на их автора. И, естественно и вполне понятно, автора на себя самого. Через самое непродолжительное время Жорка Буфетов как в воду канул, а вместо него неожиданно и интригующе вынырнул Жорж Бурфетович с новым опусом о свободе комнатным цветам.
