Редьярд Киплинг - Сказки старой Англии (сборник)

– Мы дали вам поспать вволю, – сказал мистер Дудни. – Вас, поди, уже ждут к чаю.

– Смотрите, что я нашел! – на ладони у Дана лежал темно-синий кремневый наконечник для стрелы. Яркий, словно только что заостренный.

– Ага, – сказал мистер Дудни, – чем ближе к земле, тем больше видишь. Я их часто находил. Тут у нас говорят, будто их мастерили эльфы, а мне сдается, что люди – такие же, как мы с вами, только жили они давно. Эти штуки приносят удачу… Ну, скажите-ка мне теперь, могли бы вы вот так же славно выспаться там, у себя, под деревьями, куда перебрался ваш отец?

– В лесу и спать не хочется, – сказала Уна.

– Тогда что в нем хорошего? – хмыкнул мистер Дудни. – Этак можно и в сарае весь день просидеть. Загоняй, Джимми, загоняй!

Ровная возвышенность теперь уже не казалась такой плоской и голой, как в полуденный зной: то здесь, то там открывались тенистые ложбинки и выемки. Свежий морской ветерок смешивался с ароматом тимьяна, ослепительно сияло закатное солнце, и высокая трава под ногами отливала золотом. Овцы знали дорогу к загону; проводив их, Младший Джим вернулся к хозяину, и вчетвером они зашагали домой, задевая ногами сухие венчики ворсянки и волоча за собой исполинские вечерние тени.

Песня мужчин пастушьего племени

Прежде, Зверя увидав, прочь бежали мы стремглав,    Наше скверное оружие кляня.Хуже в мире нет напасти, чем у зверя быть во власти —    Да ведь зубы у него острей кремня!Свист кремневых стрел непрочных не страшил воров полночных,    Только скалились они: мол, не возьмешь!Но теперь, но теперь – берегись, коварный зверь!    С нами тот, кто принес Поющий Нож.

Вот идет он сам и следом тень – не задень!    В честь него устроим нынче пир.Пусть теперь бросает Зверя в дрожь – вот он, Нож!    Вот он, сам великий бог Тир!

Долго, долго думал бог и придумать все не мог,    Как избавить свой народ от Злого Пса.Человек (он был уверен) должен сладить с диким Зверем,    И отправился он в Темные Леса.У людей в тени древесной видел он клинок чудесный    И решился раздобыть его для нас.За клинок в краю далеком заплатил он правым оком, —    С нами тот, кто народ от Зверя спас!

Расскажите мертвым и живым – верх за ним!    Пусть об этом знает целый мир.Пусть теперь бросает Зверя в дрожь – вот он, Нож!    Вот он, сам великий бог Тир!

Наши жены с детворой даже сумрачной порой    Без опаски смогут выйти погулять.И пасти мы сможем стадо где угодно, и не надо    Перед стрижкою охрану выставлять.Есть обеими руками, спать обоими глазами,    Жить без страха сможем мы теперь:Побежден убийца злой, Серый Дьявол, Вор Ночной,    Устрашился и бежит коварный Зверь!Да-да-да! Клыкастый Пес хвост поджал, повесил нос —    Прочь бежит от нас теперь свирепый Зверь!

Подпевай:

Вот идет он сам и следом тень – не задень!    В честь него устроим нынче пир.Погляди, бросает Зверя в дрожь – вот он, Нож!    Вот он, сам великий бог Тир!

Брат Широкая Нога

Перевод М. Бородицкой

Филадельфия

Филадельфия давно уже не та,    Мой рассказ о ней – туристу не подмога.Если доведется вам вновь пройтись по тем местам,    Вы из прежнего отыщете немного.О лукавом Талейране, утверждать берусь заране,    Здесь, наверное, и слыхом не слыхали,И какой немецкий герр строил церковь(там, где сквер),    Не расскажут вам мальчишки на причале.

        Все давным-давно прошло и миновало,        Говорю вам, не осталось и следа…        Ровно тысяча семьсот девяносто третий год —        Вот какое было времечко тогда!

Филадельфия теперь уже не та,    Тех людей и тех домишек нет в помине,И не ходят с давних пор дилижансы в Балтимор,    Скорый поезд вас туда доставит ныне.Нет уж больше той аптеки, где еще в минувшем веке    Старый Тоби продавал свои пилюли,Нет и бани на углу, где плясали на балу    До рассвета – в дыме, в топоте и гуле!

        Все прошло, и протекло, и миновало,        Говорю вам, не осталось и следа…        Славный тысяча семьсот девяносто третий год,        Что за время было – горе не беда!

Филадельфия теперь уже не та,    На ночлег в любом отеле вас устроят —Но «Оленя», где живал сам великий генерал,    Не найти, и даже спрашивать не стоит.Не припомнят лютеране, старой церкви прихожане,    Как, бывало, спозаранку в воскресеньеНакрахмаленным чепцам, добродетельным сердцам    Пастор Медер проповедовал смиренье.

        Все давным-давно прошло и миновало,        Бедный пастор похоронен и забыт,        Ибо тысяча семьсот девяносто третий год        Нам никто и никогда не возвратит.

Филадельфия теперь уже не та,    Но за городом, где слаще дух свободы,Оглянитесь лишь вокруг – и на север и на юг    Те же тянутся леса, луга и воды.Так же веет в полдень знойный ароматиз чащи хвойной    И пьянит прохладный запах винограда,Дрозд поет из гущи крон, и горит осенний клен    Ярче грозного индейского наряда.

        Всё на месте, все как прежде, все как было, —        И озера, и холмы, и облака.        Миновали времена, позабылись имена,        Только это остается на века.

Это был их последний день на побережье. Пока шли сборы и укладывались сундуки, дети отпросились погулять и зашагали вниз по склону, к потускневшему вечернему морю.

Прилив у меловых скал не подавал никаких признаков жизни; только маленькие морщинистые волны тихонько всхлипывали на прибрежном песке от Нью-Хейвена до самого Брайтона, расстилавшего над Ла-Маншем свой серый дымок.

Они подошли к Площадке – так называлось место, где прибрежные скалы были всего в несколько футов вышиной. Там стояла лебедка, чтобы поднимать гальку с пляжа. Чуть поодаль виднелись домики береговой охраны, и деревянный турок в чалме, когда-то украшавший нос корабля, глазел на пришельцев поверх забора.

– Завтра в это время мы наконец-то будем дома, – сказала Уна. – Терпеть не могу море!

– Нет, посередке оно, наверно, ничего, – вздохнул Дан. – А самые скучные места – по краям.

На крыльцо домика вышел Кордери, их знакомый из береговой охраны, поглядел в подзорную трубу на рыбачьи лодки и, защелкнув футляр, направился куда-то вдоль берега. Он уходил, постепенно уменьшаясь, все дальше по краю обрыва, где через каждые несколько ярдов белели аккуратные меловые пирамидки – чтобы ночью не сбиться с пути.

– Куда это он? – спросила Уна.

– В сторону Нью-Хейвена, – пояснил Дан, – а на полдороге с ним должен встретиться тамошний обходчик, и тогда Кордери повернет обратно. Он говорит, если берег не караулить, сюда мигом заявятся контрабандисты.

Внизу, у самой воды, чей-то голос пропел:

Ах, это было в час ночной,И позабыть я не могу,Как мы скакали под луной,Чтоб взять товар на берегу!

Послышались шаги, заскрипела галька, и на площадку выбрался худой смуглолицый человек в опрятном коричневом костюме и башмаках с широкими носами. Следом шел Пак.

Три полных лодки ждали нас, —

снова запел незнакомец.

– Ш-ш! – прервал его Пак. – Ты напугаешь этих славных молодых людей.

– О! В самом деле? – воскликнул тот. – Миль пардон! – Он поднял плечи чуть не до самых ушей, развел руки в стороны и затараторил по-французски.

– Что, не компрене? – подмигнул он, переводя дух. – Могу повторить на нижненемецком!

И он заговорил на другом языке и притом совершенно другим голосом. Изменились и жесты, и выражение лица – трудно было поверить, что перед ними тот же самый человек! Но его живые темно-карие глаза все так же весело поблескивали на узком лице, и детям показалось, что к этим глазам почему-то не подходит простой сюртук скучного табачного цвета, коричневые брюки до колен и широкополая шляпа. Его темные волосы сзади были заплетены в коротенькую озорную косичку.

– Уймись же наконец, Фараон! – засмеялся Пак. – Будь французом, немцем или англичанином – все равно, лишь бы кем-нибудь одним.

– Ой нет, не все равно, – взмолилась Уна. – Мы еще не учили немецкий… а французский начнем повторять только со следующей недели.

– Вы разве не англичанин? – спросил Дан. – Мы слышали, как вы пели по-английски.

– А-а! Это пела моя сассекская половинка. Мой отец был здешний, а в жены взял французскую девушку из Булони – француженкой она и осталась. И разумеется, из семьи Оретт. Наши два семейства давно породнились. Про это даже стишок есть, не слышали?