Редьярд Киплинг - Сказки старой Англии (сборник)
Но Зверь очень умен. Еще до сумерек все Звери в округе учуяли кровь на моем ноже и, едва завидев меня, разбегались как зайцы. Теперь они знали свое место! И я шел не прячась, не оглядываясь, как и подобает человеку, одолевшему Зверя.
И вот я пришел в дом моей матери. Нужно было убить барашка. Я рассек его надвое своим ножом и поведал ей все как было. Она сказала: «Это сделал бог!» Я засмеялся и поцеловал ее.
Потом я пошел к моей девушке – к той, что поджидала меня вечерами. Нужно было убить барашка. Я рассек его надвое своим ножом и поведал ей все как было. Она сказала: «Это сделал бог!» Я засмеялся и хотел поцеловать ее, но некстати повернулся к ней слепым глазом, и она оттолкнула меня и убежала.
Я пошел к мужчинам. Пастухи как раз пригнали стадо к водопою. Нужно было убить овцу им на ужин. Я рассек ее надвое своим ножом и поведал им все как было. Они сказали: «Это сделал бог». Я сказал: «Хватит говорить о богах. Давайте есть и веселиться, а завтра я поведу вас к Детям Ночи, и каждый получит Чудесный Нож».
Хорошо было опять оказаться дома, вдыхать запах овец, видеть небо во всю ширину и слышать море. Я уснул под звездами, завернувшись в овчину. Пастухи сидели у огня и говорили между собой.
На другой день я повел их к Деревьям. Мы принесли с собой овечью шерсть, и мясо, и кислое молоко, – все как я обещал. Готовые ножи ждали нас в траве на открытом месте: так обещали мне Дети Ночи. Они смотрели на нас из-за деревьев. Их старшая жрица подозвала меня и спросила: «Как принял тебя твой народ?»
Я сказал: «Сердца их переменились. Я больше не вижу, что у них в сердце».
Она сказала: «Это потому, что у тебя только один глаз. Оставайся со мной, и я буду твоими глазами».
Но я сказал: «Я должен научить мой народ обращаться с ножом и убивать Зверя – как ты научила меня». Я сказал так потому, что у ножа и кремня разная тяжесть. Но она рассердилась.
«То, что ты сделал, – сказала она, – ты сделал ради женщины, а не ради своего народа!»
Я спросил ее: «Почему же тогда бог принял мою жертву? И почему ты сердишься?»
«Потому, – ответила она, – что человек может обмануть бога, но мужчина не может обмануть женщину. И я вовсе не сержусь, мне только очень жаль тебя. Погоди немного, скоро ты и одним глазом увидишь, почему я тебя жалею!» И она скрылась за деревьями.
С мужчинами моего племени я пустился в обратный путь. Теперь у каждого был свой нож, и мы заставляли их петь в воздухе: ззынь-дзынь! Кремень никогда не поет, он только бормочет: бум-брум! Зверь все видел. Зверь все слышал. Он понятлив! Он бежал от нас без оглядки. Мы смеялись над ним.
На полпути к дому брат моей матери – он был старшим среди мужчин – вдруг снял свое ожерелье из желтых морских камней.
– Как? Из чего? – переспросил Пак. – А-а, ну конечно! Янтарь.
– Он хотел надеть ожерелье вождя мне на шею. Я сказал: «Не надо. Что значит один глаз, если другой мой глаз увидит тучных овец и сытых детишек, играющих без опаски!»
Брат моей матери сказал остальным: «Вот видите, я говорил, что он откажется»… Тогда они запели хвалебную песню на древнем языке – песню Тира. Я пел вместе со всеми, но брат моей матери сказал: «Эта песнь – о тебе, Хозяин Ножа. Позволь нам самим спеть ее, Тир!»
И даже тогда я еще не догадался – пока не заметил, что никто из них не наступает на мою тень. Тут я понял, что они считают меня богом – подобным Тиру, отдавшему свою правую руку, чтобы одолеть Великого Зверя.
– Во имя огня, что прячется в камне! – воскликнул Пак. – Неужели так было?
– Клянусь ножом и кремнем, все было так! Они сторонились моей тени, как сторонятся жрицы, идущей к могилам предков. Я испугался. Я говорил себе: моя мать и моя девушка – уж они-то не примут меня за другого! И все-таки мне было страшно. Так бывает, когда на бегу вдруг свалишься в кремневую яму с отвесными стенками и понимаешь, как трудно будет выбраться.
Весь народ встречал нас у росяных прудов. Мои спутники подняли вверх свои ножи и поведали все как было. Пастухи, что сторожили овец в наше отсутствие, видели, как Зверь собирался в стаи – и, подвывая, уходил через реку на запад. Он убегал от Ножа, который наконец-то пришел на наши холмы! И значит, я сделал свое дело.
Моя девушка стояла с другими жрицами. Она смотрела на меня, но не улыбалась. Она сделала мне знак – такой, как делают жрицы, когда приносят жертвы богам на могилах предков. Я хотел говорить, но брат моей матери объявил, что будет моим голосом. Как будто я дух одного из умерших предков, от имени которых говорят с нами жрецы на празднике Середины Лета!
– Я помню, – сказал Пак. – Еще бы мне не помнить этих праздников!
– Я рассердился и ушел в дом моей матери. Увидев меня, она хотела стать на колени! Тогда я еще больше рассердился, но она сказала: «Человек не посмел бы говорить со мной, старшей жрицей, так сердито. Только бог не боится гнева богов». Я посмотрел на нее и вдруг начал смеяться. Я смеялся до слез и все не мог перестать…
В это время кто-то окликнул меня снаружи именем Тира. Это был мой ровесник, мы вместе пасли наше первое стадо, заостряли наши первые стрелы и впервые сражались со Зверем. И вот он окликнул меня на древнем языке именем древнего бога. Он пришел просить позволения взять в жены мою девушку. Глаза его были опущены, ладони прижаты ко лбу в знак почтения и страха перед богом. Но меня, человека, он не страшился ничуть! И я не убил его.
Я сказал: «Позови ее сюда». Она вошла без всякого страха – та, что ждала меня и говорила со мной вечерами возле прудов. Она не опускала передо мной глаз, ведь она была жрицей. Но как смотрят на облако или куст – так смотрела она на меня. Она обратилась ко мне на древнем языке, на котором взывают жрицы к духам умерших предков. Она пришла просить позволения разжечь огонь в доме моего товарища, и чтобы я благословил их будущих детей.
Я не убил ее. Я услышал свой собственный голос, сухой и холодный, который сказал: «Будь по-вашему», – и они ушли рука об руку. Тогда мое сердце тоже сделалось сухим и холодным, в ушах громко закричал ветер и в глазах потемнело. Я спросил мою мать: «Может ли бог умереть?» Я услышал, как она вскрикнула: «Что с тобой? Что с тобой, сынок?» – и провалился во тьму и грохот. Меня больше не было.
– О, бедный, бедный бог! – вздохнул Пак. – И что же твоя мудрая матушка?
– Она поняла. Когда я упал, она все поняла. Как только дух вернулся в мое тело, я услышал ее шепот: «Живой или мертвый, прежний или другой – ты мой сын». Это было хорошо, даже лучше воды, которой она меня напоила, чтобы силы вернулись ко мне. Не годится мужчине падать без чувств, но я был рад, что так получилось. И она была рада. Оба мы с ней не хотели терять друг друга, ведь у каждого сына только одна мать. Я разжег для нее огонь, и задвинул засов, и сел у ее ног, как бывало прежде, а она расчесывала мои волосы и пела.
Наконец я спросил: «Как мне быть с этими людьми, что называют меня именем Тира?»
«Кто поступил как бог, – сказала она, – должен вести себя как бог. С этим ничего не поделаешь. Теперь они – твои овцы: покуда жив, ты не можешь прогнать их прочь».
Я сказал: «Эта ноша мне не под силу».
«Со временем, – сказала мать, – она покажется легче. Со временем, может быть, твоя ноша станет тебе дороже всех девушек на свете. Будь мудрым, сын мой, ибо тебе не остается ничего другого – кроме хвалебных песен и всеобщего поклонения».
– Бедный, бедный бог! – повторил Пак. – Но в сущности, это не такие уж плохие вещи.
– Я знаю. Но я бы отдал их – я все бы отдал за одного-единственного карапуза, перемазанного золою моего собственного очага.
Он выдернул нож из мягкого дерна, засунул его за пояс и встал.
– И все-таки, разве я мог иначе? – спросил он снова. – Где овцы, там люди.
– Это очень старая история, – ответил Пак. – Я слыхал ее в разные времена, и не только в краю меловых холмов, но и под деревьями – дубом, ясенем и терном.
Длинные предвечерние тени заполнили опустевшую лощину. Наверху блеяли овцы, звенели бубенчики и усердно лаял Младший Джим. Дети быстро вскарабкались по склону.
– Мы дали вам поспать вволю, – сказал мистер Дудни. – Вас, поди, уже ждут к чаю.
– Смотрите, что я нашел! – на ладони у Дана лежал темно-синий кремневый наконечник для стрелы. Яркий, словно только что заостренный.
– Ага, – сказал мистер Дудни, – чем ближе к земле, тем больше видишь. Я их часто находил. Тут у нас говорят, будто их мастерили эльфы, а мне сдается, что люди – такие же, как мы с вами, только жили они давно. Эти штуки приносят удачу… Ну, скажите-ка мне теперь, могли бы вы вот так же славно выспаться там, у себя, под деревьями, куда перебрался ваш отец?
– В лесу и спать не хочется, – сказала Уна.
– Тогда что в нем хорошего? – хмыкнул мистер Дудни. – Этак можно и в сарае весь день просидеть. Загоняй, Джимми, загоняй!
Ровная возвышенность теперь уже не казалась такой плоской и голой, как в полуденный зной: то здесь, то там открывались тенистые ложбинки и выемки. Свежий морской ветерок смешивался с ароматом тимьяна, ослепительно сияло закатное солнце, и высокая трава под ногами отливала золотом. Овцы знали дорогу к загону; проводив их, Младший Джим вернулся к хозяину, и вчетвером они зашагали домой, задевая ногами сухие венчики ворсянки и волоча за собой исполинские вечерние тени.
