Валентина Дорошенко - Зацветали яблони
Разумеется, никаких авторитетов для Мини не существовало: ни возрастных, ни должностных. Ей, например, ничего не стоило в середине лекции встать и пойти к двери.
— Куда это вы, Минина? — недоумевал лектор.
— Вы плохо читаете свой учебник. Мне скучно, — и покидала аудиторию.
Мы аж сжимались на своих стульях: «Ну, он ей припомнит на экзамене! А заодно и нам!» Но ей ничего не было страшно: училась она здорово. В нее вмещалось столько информации, что хватало на весь курс. «Еще бы, такой кладезь», — не переставали удивляться в деканате.
Как-то поручили Миле купить цветов ко дню рождения Оленьки Непесовой. В нашей группе Оленька была самой отъявленной красавицей и такой же отъявленной двоечницей. Она еле-еле переползала с курса на курс. Преподаватели, тронутые ее видом чахнущей мимозы, в конце концов ставили желанные «уды». Родилась Оленька в декабре, в суровую зимнюю пору, когда цветы растут плохо даже в теплицах. Миле пришлось ехать на Центральный рынок. Вернулась оттуда с двумя великолепными букетами гвоздик: крупные, свежие, словно только что с грядки.
— А второй для кого? — поинтересовались мы.
— Для меня, — ответила Мини. — Подарок.
— От кого?
— От него. Я уже купила букет, хотела уходить. И вдруг: «Послушай, дэвушка…»
— Смотри-ка, узнал?! — поразились мы.
— С ходу! Гениальный тип! Полюбил меня пылко и на всю жизнь. Так вот. «Дэвушка, — говорит, — возьми цветы!» Хотела хоть рупь дать — куда там! «Зачем обижаешь, — говорит. — Так возьми!» Ну я и взяла. А что не взять-то?
Мила подошла к пульту управления, который был украшением нашей технологической лаборатории, поглядела на индикаторные лампочки и, ласково глядя на портрет Ползунова, висящий на стене напротив, пророкотала:
— И за что меня все так любят?! — Голос ее звучал немного удивленно и растроганно-радостно.
Однако мы не унимались:
— А дальше что? Взяла цветы — и все?
— И все. Телефон, правда, спрашивал, но так я ему и дала!
— И он тебя отпустил! С цветами и без телефона?
— Попробовал бы не отпустить! — И она расхохоталась.
Заработали двигатели и загудели турбины стендовой установки. Качнулся и чуть не слетел с петли портрет Ивана Ползунова. Глядя на Мини, засмеялись и мы: где уж справиться с такой мощью. Настоящий дизель-электроход «Обь»! В общем, Мила была довольна: и окружающими, и главное, собой. Так продолжалось четыре года. До тех пор, пока она не влюбилась. И надо же ей было выбрать самого красивого студента с соседнего факультета — механического. Наш, экономический, почти полностью девчачий. Мужское начало представлял Дима Корочкин, единственный парень на факультете, он учился в нашей группе. Но Дима не в счет, потому что это был вялый юноша, который все время либо спал, либо хотел спать. Мы, не стесняясь, вели при нем самые женские разговоры, а он вздыхал и говорил:
— Эх, поспать бы недельку без просыпа. А еще лучше — до самых «госов». И проснуться бы сразу с дипломом.
Объекта Милиной страсти звали Романом. Роман Поляков — спортивная достопримечательность мехфака. Он увлекался тремя вещами: футболом, джазом и уходом за собственной внешностью. Ребята из общежития говорили, что каждое утро он по два часа тратил на свой туалет. За счет первых лекций, конечно. «Кавалергард! Аполлон! — заходилась от восторга Мила. — И притом с усами!» Усы и фигура — единственное, в чем природа выразила свое расположение к нему. В остальном… Но до остального Миле не было дела. «Люблю, и все!»
— Выбрала бы кого попроще, — советовала я ей.
— Сердце не блок управления: ему не прикажешь! — отвечала она.
Поначалу, когда Мини обожала его издали, все шло хорошо: Роман ни о чем не догадывался, а она пребывала в состоянии неведомой ей ранее тихой радости, лишь время от времени извергая избыток своих чувств на тех, кто попадал под руку, будь то уборщица, сокурсница или старушка француженка.
Но долго оставаться в неизвестности она не умела. Однажды на институтских соревнованиях по легкой атлетике она, презрев все условности, покинула свое место в первом ряду трибун, перемахнула через барьер и, прошагав по зеленому полю через весь стадион, подошла к команде спринтеров, которая заняла надежное последнее место. Букет алых роз Мини вручила их капитану Роме Полякову. Стадион взревел: кто аплодировал, кто свистел. Мы орали:
— Дура! Зря-а!
Не помогло, наше мнение ее не интересовало.
Роман стал натыкаться на знаки ее любви: то в виде шоколадки, подброшенной в карман его куртки, то пачки дефицитного «Кента», то бутылки кефира, оставленной под его дверью в общежитии. К двадцать третьему февраля Мини подарила ему электробритву с плавающими ножами, ухлопав на нее почти всю стипендию. А к 8 Марта — себя, в разных видах и размерах, целый альбом с тщательно подобранными снимками собственной персоны. Назвала альбом «Хроника любви». Но Роман не оценил.
Однако Мини не собиралась отступать. По ночам она переписывала Полякову лекции, которые тот пропускал. В сессию, заваливая собственные зачеты, составляла конспекты первоисточников, чертила ему курсовые. Она всюду ходила за ним: и в столовую, и на тренировки, и на соревнования.
Уже давно над ней смеялся весь институт:
— Что ты преследуешь его, как тень?
Но насмешки отскакивали от Мини, как вода от раскаленной сковородки.
— Не преследую, а следую, — отвечала она. — И не как тень — похожа я на тень?! Скорее уж как надежный прицеп за самосвалом!
Потом насмешки прекратились. Ей стали сочувствовать.
— Ты Ромку ждешь? — интересовались его однокурсники, видя, что она стоит у дверей их аудитории.
— Кого же еще?!
— Так его там нет.
— Как нет? — не верит она. — Он только что туда вошел.
— И тут же вышел — через окно.
Она не обижалась: отправлялась на поиски. Искала и находила. А если не находила, то ехала в общежитие и ждала там. Часами, днями, сутками. В конце концов Роман сбежал из общежития. Стал пропускать занятия. Мини растерялась, ничего не понимала. «Вы Ромку не видели? Ромку не видели?» — спрашивала всех подряд. А потом пропала. Перестала ходить на лекции. Вначале мы не волновались, решили — перемелется. Но она не появилась ни через неделю, ни через две. Я поехала к ее тетке. Узнала: Мини в больнице. Пыталась покончить с собой. Но ее удалось спасти.
Мини вернулась в институт с невероятным запасом энергии.
— За любовь, девчата, надо бороться, — сообщила нам. — Эта истина открылась мне после встречи накоротке с этой костлявой уродиной.
И она стала бороться. Снова оказалась в больнице: Мини легла «на похудание»! Перед самым Новым годом! Мы договорились, что тридцать первого похитим ее и встретим грядущий год вместе. Возможно, удастся затащить туда и Романа Полякова. Впрочем, насчет Ромки мы сильно сомневались. Но случилось невероятное: Романа уговорить удалось, а Милу — нет: «Пока не похудею, на глаза ему не покажусь. К тому же я Снегурочка».
Насчет Снегурочки — ни капли вранья. Среди тамошних пациентов Мини оказалась самой стройной, самой изящной, и ее избрали на эту ответственную роль. Всю новогоднюю ночь в клинике она провела, развлекая, веселя таких же, как она, чья жизнь была подпорчена их собственным весом. В паре с ней, в роли Деда Мороза, выступал самый тонкий из Гаргантюа мужского отделения. Целый месяц Мини, которая, кроме Ромки Полякова, больше всего на свете любила хорошо поесть, жила на отварах мочегонных трав и слабительном. Нам доверительно сообщала: «Во имя высокой цели, девицы, можно и не то вытерпеть!»
Зато, когда выписалась, мы ахнули: у нее появился даже намек на талию. Она срочно села ушивать свои безразмерные джинсы.
— Ну сейчас мы сделаем из тебя Джину Лоллобриджиду, — сказали мы ей.
Раньше ее щеки почти полностью закрывали ее глаза. Мы никогда не знали, какого они цвета. Теперь оказалось — серые, огромные. Заставили сделать модную прическу. Слегка подкрасили ресницы, положили на веки тени. Единственное, от чего мы не могли ее отучить, — это от курения.
Мила глянула в зеркало и обомлела: «Ну все, Ромка — мой».
Тут неожиданно вступила Оленька Непесова:
— Романа оставь в покое. Он занят, — вяло прошелестел ее голос.
— Занят?! — возмутилась Мини. — Что он — стул, что ли? Нет? Ну я так и думала.
И Мила не отступила. Отступил Ромка. Во всяком случае, он перестал от нее убегать. Милостиво разрешал поправить галстук, завязывать шарф и расчесывать усы.
Когда Поляков заболел с температурой под сорок, Мила трое суток дежурила у его постели в общежитии, кормила с ложечки, ставила горчичники, растирала скипидаром поясницу. Однажды она нам сказала:
— Своего сына я назову Алешкой. Алексей Романович! Звучит?
Мы опешили.
— А если будет дочь? — спросили робко и неуверенно, когда к нам вернулся дар речи.
