Жозеф Кессель - Побег
— Расскажите мне про Гийома Бизона и обо всем остальном; ну, пожалуйста, мосье Жербье.
■
Купив очередную пачку сигарет, Жербье обнаружил в ней листок тонкой бумаги. Он заперся в уборной, внимательно прочел сообщение и сжег его. Потом, как обычно, обошел лагерь кругом, вдоль рядов колючей проволоки. Под вечер он сказал Легрэну:
— Все в порядке. Мы отправляемся в субботу.
— Через четыре дня, — пробормотал Легрэн.
Кровь отхлынула от его впалых щек, потом густо окрасила их румянцем и опять отлила. Он привалился к Жербье:
— Простите... У меня кружится голова. Это от счастья.
Жербье осторожно уложил его на траву. Он видел, что за последнюю неделю юноша заметно сдал. Лицо у него словно уменьшилось, а глаза стали огромными. Нос заострился и торчал, точно рыбья кость. Кадык выпирал еще больше, чем прежде.
— Ты должен успокоиться, — строго сказал Жербье, — и не выдавать своих чувств. К. субботе ты должен поправиться. Как-никак нам предстоит пройти пять километров. Будешь съедать мою порцию похлебки, слышишь?
— Хорошо, мосье Жербье.
— И ты мало спишь. Завтра пойдешь к врачу и попросишь снотворного.
— Хорошо, мосье Жербье.
Наутро Легрэн ушел из барака раньше обычного, Жербье проводил его до порога.
— Еще три ночи здесь и потом — машина Бизона, — сказал Легрэн.
Он убежал. Жербье смотрел ему вслед и думал: «Молодой, выдержит».
За обедом Жербье протянул Легрэну свой котелок. Но тот покачал головой.
— Я знаю, мы договорились, но я не могу, меня тошнит, — сказал он.
— Тогда возьми мой хлеб, — сказал Жербье, — съешь его на работе.
Легрэн сунул серый ломоть в карман куртки. Движения у него были вялые, лицо тупое.
— Ты неважно выглядишь, — заметил Жербье.
Легрэн не ответил и отправился на электростанцию. Вечером он даже не попросил Жербье рассказывать ему про Бизона и прочие чудеса.
— Ты принял снотворное? — спросил Жербье.
— Принял. Думаю, я быстро засну, — сказал Легрэн.
В четверг его поведение сделалось еще более странным. Он не стал завтракать, а вечером в бараке, дожидаясь отбоя, он вместо того, чтобы поговорить с Жербье, сел смотреть, как играют в домино. Уснул он, казалось, мгновенно.
В пятницу Легрэн затеял нелепую ссору с аптекарем, назвал его грязным буржуем. Жербье тогда ничего не сказал, по ночью, в темноте и тишине барака, он с силой сжал руку Легрэна, хотя, казалось, тот уже спал, и спросил его: !
— Что с тобой происходит?
— Да ничего, мосье Жербье, — сказал Легрэн.
— Нет, я прошу тебя ответить, — сказал Жербье. — Ты больше не веришь? Нервы сдают? Даю тебе слово, что с моей стороны все будет в полном порядке.
— Я это знаю, мосье Жербье.
— Ас твоей?
— Работа будет чистая, могу вас уверить. Комар носу не подточит.
— Тогда в чем же дело?
— Я сам не знаю, мосье Жербье, честное слово... Голова тяжелая. Сердце ноет...
Казалось, глаза Жербье пронзают ночь, стремясь проникнуть в тайну собеседника. Но нет, в темноте его глаза были бессильны.
— Должно быть, ты слишком наглотался снотворного, — сказал наконец Жербье.
— Наверно, мосье Жербье, — сказал Легрэн.
— Завтра тебе сразу станет лучше, как только ты увидишь машину, а в ней Бизона.
— Бизона, — повторил Легрэн.
Но больше ни о чем расспрашивать не стал.
Впоследствии Жербье не раз вспоминал бессознательную и страшную жестокость этого диалога в ночи.
■
Утром в субботу, совершая свою обычную прогулку, Жербье зашел на электростанцию, где, после того как увезли старого инженера-австрийца, Легрэн работал один. Жербье с удовлетворением отметил, что Легрэн спокоен.
— Все готово, — сказал ему юноша.
Жербье внимательно осмотрел работу Легрэна. Часовой механизм, который должен был произвести короткое замыкание, был задуман и собран остроумно и ловко. Подача энергии прекратится точно в назначенный час.
— И уж будьте спокойны, — заверил его Легрэн, — этим невеждам из ночной охраны понадобится самое меньшее сорок минут, чтобы все починить.
— Никто бы не смог соорудить все это лучше. Можно считать, что мы уже на воле, — сказал Жербье.
— Спасибо, мосье Жербье, — пробормотал юноша.
Глаза у него горели.
■
В последних отблесках заката полковник, аптекарь и коммивояжер закончили партию в домино. Сумерки серым дымом расползались по территории лагеря. Но кольцо яркого и неподвижного света удерживало их внутри ограды. Дорожка для часовых между рядами металлических шипов и колючек была освещена беспощадно ярко. Дальше сумерек не было, там сразу начиналась ночь. Жербье и Легрэн стояли перед бараком и молча смотрели на освещенную прожекторами проволоку. Время от времени Жербье ощупывал у себя в кармане инструмент. Легрэн прихватил его в мастерской, чтобы взломать замок. Охранник в берете крикнул:
— Поверка!
Легрэн и Жербье вернулись в барак. Охранник пересчитал обитателей барака и запер двери. Наступила полная тьма. Каждый ощупью нашел свой матрас. Полковник, коммивояжер и аптекарь какое-то время еще обменивались замечаниями, паузы между словами все удлинялись. Жербье и Легрэн молчали. Соседи, привычно вздыхая, погружались в сон. Жербье и Легрэн молчали.
Жербье был доволен, что Легрэн молчит. Он опасался, что в эти долгие минуты ожидания юноша станет нервничать, суетиться, болтать. Часовой механизм, установленный Легрэном, должен был сработать ровно в полночь. Оставалось около получаса. Жербье выкурил несколько сигарет, потом подошел к дверям и бесшумно взломал замок. Приоткрыв одну створку, он увидел яркий свет, заливавший плато. Жербье вернулся к своему матрасу и сказал:
— Готовься, Роже, теперь недолго осталось.
Он снова услышал, как колотится сердце Легрэна.
— Мосье Жербье, — запинаясь, выговорил юноша, — я должен вам кое-что сказать.
Он с трудом перевел дыхание.
— Я не иду, — сказал он.
Несмотря на все свое самообладание, Жербье чуть было не закричал. Но взял себя в руки и заговорил тем же тоном, каким всегда беседовал с Легрэном в ночные часы.
— Боишься? — спросил он очень спокойно.
— О, мосье Жербье! — всхлипнул Легрэн.
И Жербье понял, что Легрэн ничего не боится. Понял совершенно твердо, будто видел его лицо.
— Ты считаешь, что слишком слаб, чтобы пройти такой путь? — сказал Жербье. — Если надо будет, я понесу тебя на руках.
— Я бы и сам прошел его до конца. Прошел бы гораздо дальше, — сказал Легрэн.
И Жербье почувствовал, что тот говорит правду.
— Я вам сейчас все объясню, мосье Жербье, только не перебивайте меня, — сказал Легрэн. — Мне нужно успеть вам многое сказать, а это мне трудно.
В легких у Легрэна хрипело. Он закашлялся, потом продолжал:
— Когда я пошел, как вы мне велели, за снотворным, я побывал у врача. Он хорошо отнесся ко мне. Он старик и все понимает. Это он поместил меня и Армеля в этот барак, потому что здесь хоть крыша не протекает и поэтому пол сухой. Больше он не мог ничего для нас сделать. Но поговорить с ним всегда хорошо. Он сказал, что я паршиво выгляжу. Осмотрел меня и прослушал. Я в общем-то не все понял, что он говорил... Но хорошо понял, что одно легкое у меня уже готово и со вторым началось то же самое. Он вздыхал, оттого что я сижу здесь так долго и оттого что у меня нет никакой надежды выбраться. Тогда я у него спросил, а что было бы, если бы я оказался на воле. Он сказал, два года в санатории — и я бы, пожалуй, поправился. А иначе мне конец. Я ушел от него, точно меня по голове стукнули. Вы видели, на что я тогда был похож... И все-таки я все время думал о том, что вы мне рассказывали про Сопротивление. И только сегодня утром окончательно понял, что мне нельзя с вами идти.
Жербье считал себя человеком сильным. И он им был. Он считал, что никогда ничего не делает необдуманно. И это было правдой. Он распалил Легрэна своими рассказами для того только, чтобы сделать его своим сообщником. Но теперь, забыв обо всем, он сказал в безотчетном порыве:
— Я тебя не оставлю. Деньги у меня есть, я смогу раздобыть, если нужно, еще, поселю тебя у надежных людей, тебя будут лечить. Проживешь там, сколько нужно, до полного выздоровления.
— Не для этого я собирался бежать, мосье Жербье, — услышал он в темноте спокойный голос Легрэна. — Я хотел стать связным. Не хочу отнимать у товарищей карточки ради своего драгоценного здоровья. Не хочу быть для Сопротивления обузой. Я ведь теперь отлично знаю, что такое Сопротивление.
Жербье был не в силах что-либо ответить Легрэну, а тот продолжал:
— И все же я рад, что узнал от вас про Сопротивление. Больше я не буду чувствовать себя таким несчастным. Я понимаю, что такое жизнь, я люблю ее. Теперь я стал как Армель. У меня есть вера.
Он немного оживился, в голосе зазвучала ожесточенность:
— Но справедливость нужна мне не на том свете, мосье Жербье. Скажите друзьям — и в лагере, и на вале, — скажите, пусть они поторопятся. Я хотел бы сам увидать, как придет конец людям с пустыми глазами.
