Дорога дней - Хажак Месропович Гюльназарян
Говоря это, Газар таинственно улыбался, что придавало еще больший вес его словам. Но тут один из незнакомцев попросил у матери воды, выпил и между прочим сообщил:
— Здесь большой дом будет.
Авторитет Газара сразу же померк, но все, кроме него, были потрясены. Конечно, Газару нечего терять, Газар теперь, как он сам любил говорить, «гость на нашем дворе» — ведь он вот-вот должен перебраться на новую квартиру, где, по мнению его жены, сестрицы Вергуш, «все хорошо, только кур держать негде».
— Здесь большой дом будет.
— Как же так! — ужаснулась Србун. — А мы?..
Парень пожал плечами: он не знал, что будет с нами.
Тикин Грануш уперла руки в боки и сказала:
— А ну-ка, послушай, парень.
— Что, сестрица?
— Пойдешь и скажешь своему начальству: мол, хозяйка Грануш говорит, что скорее умрет, чем даст снести свой дом…
— Погоди, — прервал ее Хаджи. — Товарищ джан, извини за вопрос: это что, новое решение?
— Новое.
— Да как же это, дружок? А нас и не спросят? Мы что, не люди?
— Почем я знаю, дорогой товарищ, — растерялся парень, — на то есть горсовет. Пойдите узнайте… А я простой рабочий, мое дело маленькое.
У всех словно гора с плеч свалилась. И Хаджи, и тикин Грануш, не говоря уж о домоуправе сестрице Вергуш, — все так и решили, что рабочий не очень уж важная персона.
— Ну и помалкивай тогда, делом своим занимайся, — обозлился Хаджи.
Парень ушел растерянный. Хаджи презрительно бросил ему вслед:
— Болтун, толком не знает, а говорит!
Газар с ним не согласился.
— Зря человека обижаешь, — сказал он. — Без огня дыма не бывает.
Газар был прав.
На следующий день Србун растрезвонила по всему кварталу:
— По плану первым делом снесут рапаэловский дом, там швейная фабрика будет, а жильцам сказали, мол, в Конде полно старых домов, вот и живите там…
Откуда ей было это известно, никто не знал, но люди поверили Србун, которая к тому же многозначительно добавляла:
— Что ни говорите, а все в руках государства!..
Одно стало ясно: что фабрику действительно будут строить, но, очевидно, в следующем году. Так сказал товарищ Сурен.
Понемногу все свыклись с мыслью о предстоящих переменах, успокоились, в особенности после того, как товарищ Сурен, вернувшись из горсовета, сказал Србун:
— Ну что ты все трезвонишь и трезвонишь? Про Конд еще выдумала. Когда дома снесут, всем новые квартиры дадут, ясно?
Не поверила этому одна тикин Грануш.
После первого взрыва ярости, особенно после слов Газара, что кулаком по шилу не ударишь, она уверилась, что бороться с горсоветом невозможно. Присмирела, совсем забросила свои луковые грядки и с утра до вечера плакала так горько и жалобно, что Мариам-баджи, позабыв про все обиды, утешала ее:
— Ну хватит тебе, сестрица, изведешь себя вовсе… Э-э, чему быть, того не миновать…
— А что мне делать? Говорят, всех домовладельцев ссылать будут!
Тут уж вмешался товарищ Сурен:
— Неправда, никого ссылать не собираются.
В эти тревожные дни жизнь тикин Грануш осветилась лучом надежды: от парона Рапаэла пришло письмо, где он сообщал, что срок ареста кончается и он скоро вернется домой.
Воинственно размахивая письмом и поглядывая в нашу сторону, Грануш громко говорила:
— Вот вернется мой Рапаэл, пусть тогда все мои враги от зависти лопнут.
Вдова Врама Эрикназ тайком послала ей проклятье:
— Чтоб и ты сдохла и твой Рапаэл!
Я знал, что намеки Грануш в основном относятся ко мне, так как именно меня она считала виновником своих несчастий. Но я уже привык к ее проклятиям, они не трогали меня. Мне и своих забот хватало.
Кончался учебный год. В мае я должен был сдать последний экзамен и получить аттестат об окончании музыкальной школы. Ну, а дальше? Что меня ждет впереди? Несмотря на все свои старания, товарищу Папаяну так и не удалось добиться того, чтобы музыкальная семилетка стала девятилеткой. Это было трудное дело, особенно теперь, когда в наркомате просвещения работает товарищ Шахнабатян и кругом полно таких шахнабатянов, считающих, что новому поколению не нужны «конторы зурначей», как называли нашу семилетку Газет-Маркар и его авторитетная сестрица.
Товарищ Папаян уверял, что в Москве, в Ленинграде, и других городах есть средние музыкальные школы. Но я знал, что Москва и Ленинград — только заветная мечта: ведь заработка отца едва хватает на хлеб, а Зарик уже давно кашляет и Србун тоном знатока говорит матери:
— Легкие у нее не в порядке, корми девочку медом и маслом.
Итак, что же мне делать после окончания семилетки?
Этот вопрос волновал не только меня, об этом думали и товарищ Папаян и Егинэ.
— Рач, — грустно говорил товарищ Папаян, — ты знаешь, что и эта комната и рояль твои. Будешь здесь заниматься сколько захочешь… Только дело вот в чем, дорогой, — он виновато улыбался, — тебе необходимо специальное образование, а я, к сожалению, уже ничем не могу тебе помочь…
И постепенно само собой напрашивалось решение, с которым и Папаяну, и Егинэ, и тем более мне было очень трудно согласиться.
— Что поделать, — говорил мой учитель, — пойдешь в девятилетку, проучишься два года. К тому времени, может, положение изменится, откроем музыкальную среднюю школу, а если нет, во что бы то ни стало повезу тебя в Москву…
Я печально смотрел на него и на Егинэ: мне было известно, что они собирают для этого деньги. Я знал, что и отец откладывает
