Прыжок в неизвестное. Парикмахер Тюрлюпэн - Лео Перуц

выразить свои чувства в красивых стихах.

– Никогда бы не поверил, – бормотал Тюрлюпэн, который все еще не мог прийти в себя.

– Ваше слово для меня закон, Клеониса, – сказал господин де Сент-Эньян.

Он опустился на табурет у ног молодой девушки, мечтательно поднял глаза на обшитый деревом потолок и запел очень приятным голосом, аккомпанируя на лютне стихам собственного сочинения:

                         Когда на небе, пламенея,                         Светила нам любви звезда,                         От синих глаз твоих пьянея…

– А парики он тоже делает? – спросил Тюрлюпэн.

                        …Ах, как я счастлив был тогда,                         Какие нежные названья                         Дарили мне уста твои!                         Нетленны все воспоминанья…

– Скоблит людям подбородки! Король! Я ошеломлен! – говорил Тюрлюпэн.

                        …О нашей сладостной любви.                         И как я ни вздыхаю томно,                         Сердечной муки не уйму…

– Довольно! – крикнула мадемуазель де Лаван. – Ваши стихи, Тирсис, весьма посредственны сегодня. Видела я уже влюбленных, сочинявших лучшие стихи.

Грустные, минорные аккорды исторг из своего инструмента господин де Сент-Эньян и пропел в заключение:

                         Я опускаю лютню скромно,                         Покорный слову твоему.

Потом он встал и произнес, подняв страдальческие глаза к потолку, вздохнув и поклонившись:

– Вы очень жестоки, Клеониса, к преданнейшему из ваших друзей. Вы знаете, что я вас люблю.

– Я это знаю, – сказала девушка и швырнула хлебным шариком в грудь Андромеды. – Знаю, но никогда не придавала значения вашим чувствам.

– Я нахожу, – сказал Тюрлюпэн, – что слова, пропетые этим господином, чье имя я позабыл, заслуживают внимания. Мне жаль, что я не обучен играть на этом инструменте и петь под его аккомпанемент.

– До вашего прихода, сударь, у меня еще была некоторая надежда, – обратился к Тюрлюпэну несчастный влюбленный, – но теперь мне приходится опасаться злейших бед. Клеониса любит вас, в этом невозможно сомневаться. Замолвите же ей словечко для меня. Я этого жду от вашей доброты.

Тюрлюпэн дружески похлопал молодого дворянина по плечу.

– Я в этих делах мало понимаю, – ответил он, – однако вижу, что мадемуазель принадлежит к тем особам, по отношению к которым нужно вести себя настойчиво. Не следует падать духом. Мой совет – попытайтесь-ка взять ее подарочками: подносите ей то цветы, то ленты или перчатки, или скляночки с духами.

– Черт побери! – воскликнул господин де Гюнольде. – Это совсем неплохая мысль. Что вы на это скажете, Клеониса?

– Скажу, – ответила девушка, хлопнув веером по парику Тюрлюпэна, – что этот господин де Жослэн изрядный бесстыдник. Но дворянину, приехавшему из таких далеких краев, нужно многое прощать. Он мне нравится. Я нахожу его очаровательным. Господин де Жослэн, я знаю, что вы меня любите, и разрешаю вам признаться мне в этом.

– Клеониса! – простонал господин де Сент-Эньян. – Сжальтесь же надо мной. Вы меня убиваете. Каждое ваше слово пронзает мне сердце.

Господин де ла Рош-Пишемэр поднялся со своего места. Он стоял, скрестив руки на груди, и лицо его, озаренное отблесками огня, выражало злобу и презрение.

– Вот она, любовь наших дней! – сказал он глумливо. – Люди напускают на себя томность, обращаются со слезами на глазах к возлюбленной, падают в обморок, когда ей угодно прогневаться. В какое дурацкое время мы живем! Отцы наши пренебрегали чувствительными словами и влюбленными воздыханиями, и все же их красавицы всегда были готовы танцевать с ними тулузский танец.

Мадемуазель де Лаван слабо вскрикнула от ужаса и негодования и зажала уши руками.

– Постыдитесь! Постыдитесь, господин де ла Рош-Пишемэр! Как смеете вы здесь, в этой комнате, говорить о таких вещах?

– Тулузский танец? – повторил, недоумевая, Тюрлюпэн. – Я прошу простить меня, но я не знаю этого танца.

– Тулузским танцем, – объяснил господин де Гюнольде, – мы называем ту приятную игру вдвоем, при которой победитель и побежденный получают одинаковое удовольствие.

– Серила! – воскликнула в восторге молодая девушка. – Я поздравляю вас! Вы изъяснили грубую, мерзкую и пошлую вещь самыми изящными словами, какие только можно было найти.

– Теперь я знаю, о какой вы игре говорите, – сказал Тюрлюпэн. – Но мы ее называем токадильей. Я часто присутствую при том, как наш господин викарий играет в нее с моим олухом-слугой.

– Как? – воскликнул господин де Гюнольде. – Верить ли мне ушам своим? В нее играет ваш викарий, да еще на итальянский лад, с одним из ваших слуг? Это забавно.

– И лучше всего, – воскликнула девушка, трясясь от хохота, – лучше всего то, что этот добрый викарий позволяет при этом присутствовать господину де Жослэну. Вы это только представьте себе! Что может быть забавнее деревенских нравов!

Тюрлюпэн, к досаде своей, заметил, что сделался предметом увеселения для общества. Он не понимал причины этого веселья.

– Я не знаю, что вас рассмешило, – сказал он, строго взглянув на мадемуазель де Лаван. – Я не нахожу в этом ничего смешного. Это маленькое приятное развлечение, эта токадилья, и больше ничего. А что касается вас, сударь, – обратился он к господину де ла Рош-Пишемэру, чья надменно-глумливая усмешка особенно его возмутила, – что касается вас, то, как мне отлично известно, у вас нет никаких оснований…

– Ну? – произнес дворянин, и усмешка исчезла у него с лица. – Я слушаю и жду. Что хотите вы мне, сударь, сказать?

– Больше ничего, – ответил Тюрлюпэн, потому что только это и ничего больше не сообщил ему герцог де Лаван. – Больше ничего. Это все, что я хотел вам сказать.

Господин де ла Рош-Пишемэр медленно приблизился, остановился перед Тюрлюпэном и стал его внимательно разглядывать. И в тот же миг Тюрлюпэну вдруг стало ясно, что в лице этого дворянина перед ним стоит его гибель, конец его похождения, смерть.

Все умолкли.

– Чем дольше я думаю, – сказал вдруг де ла Рош-Пишемэр, – тем больше убеждаюсь, что вижу вас не в первый раз. Нет, я не ошибаюсь. Мы уже встречались.

Тюрлюпэн смертельно побледнел. Страх душил его. Но он это скрыл и собрался со всеми силами, чтобы повести себя в этот миг по-дворянски.

– Я вас отлично помню, – продолжал господин де ла Рош-Пишемэр. – Я только не знаю, где и когда это было, но вашего лица я не забыл. Вы стояли от меня в двух шагах и так таращили на меня глаза, что мне хотелось приказать своим лакеям вас отхлестать.

Тюрлюпэн выпрямился. То обстоятельство, что не зашло речи о кочане капусты, бритвах и заплатанных башмаках, опять вдохнуло в него мужество.

– Ах, вот что, хорошо, что я это знаю, – воскликнул он. – Вы, стало быть, хотели приказать своим лакеям отхлестать меня. Прекрасно, но вы не на таковского бы наскочили, смею вас уверить. И если бы я не должен был считаться с герцогом де Лаваном, имеющим честь быть моим хозяином…

Господин де ла Рош-Пишемэр показал движением руки, что хочет сделать одно предложение.

– Я прекрасно понимаю, что вы желаете получить удовлетворение, – произнес он небрежно. – Разрешите предложить вам вот что, сударь. В саду есть небольшая красивая площадка, усыпанная песком, вы найдете ее, если от левой боковой калитки сделаете пятьдесят шагов по прямому направлению, а затем повернете направо. Если угодно, я завтра буду ждать вас там с