Сказание о Доме Вольфингов - Уильям Моррис

Двери Богов уже рядом, если отсюда взглянуть.

Но долгой будет дорога под легкой твоей ногой,

И я бы хотел, чтоб счастье не разлучалось с тобой.

Чтоб лишь мир и покой ты знала, чтоб за доброго вышла бойца,

Чтобы судьба сковала воедино ваши сердца.

Чтобы твой полдень видел рожденных тобою детей,

А вечер их мудрость и силу – и так до скончания дней.

Только ведомо мне, что счастье, дочка, такое дать

Не смогли мы – ни я, отважный, ни твоя прекрасная мать.

Быть тебе душою народа, сердцем Вольфингов быть,

И своего только плода тебе, увы, не родить.

И все же если блаженства жизнь тебе не сулит.

Узнаешь покой, если будет он сегодня добыт.

И пусть последней печалью, пережитой тобой,

Станет прощальная песня, спетая надо мной.

Посмотрев на него снизу вверх, она улыбнулась сквозь слезы и ответила:

Этот день принесет мне горе, но в нем горечи больше нет.

Пусть тело не даст мне плода по прошествии будущих лет,

Память по мне останется и после дней моих.

Я останусь в песне об утре, в памяти дней живых.

Будут помнить тогда мое слово, будут помнить деяния рук,

Нераздельна теперь я с народом, каждый будущий

Вольфинг мне друг.

И если с Земли, о отец мой, вести входят в посмертный удел,

Услышишь ты, что потомки станут звать меня Матерью

Радостных Дел.

Поплакав как следует, но недолго, продолжила она свое слово:

Ты же помни, отец мой, что мне памятен каждый из дней.

Как поднял ты к сердцу девчонку, что жила с волчицей своей.

Да, я помню все наши прогулки – меж буков, берез и осин,

Ты, могучий, ко мне наклонялся, в цвете славы

Вольфингов сын.

Помню счастливое время в светлых палатах лесов,

На солнечных луговинах мы не считали часов.

Травы вокруг и воды, и лесное зверье —

Горя тогда не знало юное сердце мое.

Мудрых лет твоей жизни, отваги не знала я,

Был ты тогда мне братом – и любовь помогала твоя

Мне, застенчивой и неловкой, средь людей лесовичке жить.

Это было, но ныне дней твоих кончается нить.

Словом, в твой день последний, правду зачем скрывать

Запомни – ты был моим старшим братом, другого мне не видать.

Тут горькие слезы остановили ее, и, не говоря более слова, Тиодольф заключил дочь в объятия, и не выпускал, и утешал и прижимал к себе; а когда расстались они, широкими шагами, не оборачиваясь, направился прямо к месту Тинга.

Там встретились ему воины и из его рода, и из Бэрингов, и младших родов Мидмарки, выстроившиеся уже и готовые к походу через лес. Рассвет приближался, но в лесу еще оставалось темно. Но во главе были Вольфинги, и каждый из них знал лес как собственные пять пальцев; словом, без всякого шума и беспорядка менее чем через полчаса Тиодольф вместе с первым полком уже оказался среди орешин, что росли позади чертога, еще до того как лучи зари легли на Кров Рода. На востоке уже светлело, и все, что творилось вне леса, было прекрасно видно.

Глава XXVIII

Об Утреннем Натиске

Тут Тиодольф приказал Лису и еще двоим воинам украдкой пробраться вперед и разведать, кто из врагов сейчас находится перед Готами. Но едва вышли они, как все услышали топот приближавшихся людей; тут Тиодольф, прихватив с собой дюжину мужей из своего рода, украдкой направился к опушке; оттуда, едва укрытый тенями буков, он увидел перед собой людей, направляющихся прямо к их укрытию. Их было много – в основном изменников-Готов, однако среди врагов находились Римский сотник и кое-кто из его родичей. Посему Тиодольф решил, что сим Готам приказали собрать ночной дозор, вступить в лес и напасть на тех, кто был изгнан из Дома. Тогда он велел своим людям отступить, а сам оставался на самом краю леса с острым мечом в руке, внимательно вслушиваясь и вглядываясь. Враги остановились под ясным лесом, не доходя до него нескольких ярдов, и словно бы по команде стихли, не произнося даже слова; утро выдалось очень тихим, и когда топот их и шелест травы прекратились, Тиодольф различил дальнюю поступь новой колонны. Тут ему пришло в голову, что Римляне послали разведчиков вызнать, остались ли Готы на пригорке у брода, и не обнаружив их там, решили всей силою навалиться на собравшихся на месте Тингстеда, что посоветовали им лживые и вероломные Готы, вызвавшиеся идти впереди, потому что умели находить дорогу в лесах. Поэтому стремительно отступив от опушки, он положил руку на плечо Лису, прятавшемуся поблизости по приказу Походного Князя, и велел ему пробираться лесом к Тингстеду и вернуться обратно с вестью о том, нет ли врага и с другой стороны леса. Сам он вернулся к своей рати и приказал готовиться к натиску; выстроил воинов узеньким полумесяцем, выставив стрелков на рожках серпа и велев им стрелять в Римлян, едва пропоет Боевой Рог Марки. Все это было исполнено быстро и бесшумно – все и так успели почти полностью подготовиться.

После ждали они, и светло стало даже под буковыми листьями, а восточная сторона неба успела пожелтеть. Витязи Готов рвались в битву как псы с поводка; но Тиодольф стоял недвижно, возвышенным духом обращаясь к памяти прошлых дней, и времени, казавшимся тогда долгим, но счастливым.

Не успело пройти и двадцатерицы минут, Римляне, густой тучей скопившиеся за стайкой изменников-Готов, еще не зашевелились, когда Лис вернулся назад и сообщил, что наткнулся еще на целый полк Римлян, вступавших в лес в другом месте и явно направлявшихся к Тингстеду под водительством своих трэлов из Готов.

– Князь Похода, – промолвил Лис, – им противостоят наши люди, врага ждет отпор и погибель; солнце встанет для нас, а не для них.

Тут повернулся Тиодольф к тем, кто был ближе к нему и тихо сказал:

Внемлите же слову, о люди, узнайте мудрость врагов,

Они стоят перед нами, и каждый к смерти готов.

Они как мальчишки со псами, зачуявшими лиса след,

В сердце своем веселятся, не предчувствуют бед,

Покуда листву