Доди Смит - Я захватываю замок
Стивен проводил меня до самого дома на Парк-Лейн (уж очень настаивал). На каком поезде вернемся в деревню, мы пока не знали — решили договориться по телефону. И Стивен бегом бросился в сторону Сент-Джонс-Вуд.
С Элоизой на поводке я вошла в подъезд многоквартирного дома. Вестибюль был роскошным: всюду великолепные ковры, одетые с иголочки швейцары да еще лифт, которым можно управлять самой. Просто нажимаешь кнопку и едешь. Так странно! Сразу чувствуешь какую-то фатальность, когда кабина медленно ползет вверх. Элоиза в приступе клаустрофобии начала бросаться на обитые кожей стены, что не пошло им на пользу.
В коридоре стояла мертвая тишина. Тише места не встречала. Даже не верилось, будто за блестящими парадными дверями кто-то живет — чуть в обморок не упала от изумления, когда мне открыли.
Я объяснила горничной, кто я такая, и спросила Роуз.
— Никого нет дома, — ответила та.
Где была моя голова? Разумеется, следовало предупредить о своем визите!
— Не подскажете, когда они вернутся?
— Мадам обещала прийти к половине седьмого — переодеться к ужину. Может, войдете, мисс?
Элоиза преувеличенно, словно притворяясь, тяжело и часто дышала. Горничная предложила дать ей воды и осведомилась, не нужно ли чего мне. Я попросила молока и поинтересовалась, можно ли привести себя в порядок.
Горничная провела меня в комнату Роуз. Я мысленно ахнула. Какое великолепие! На белоснежный ковер было страшно ступать. В царстве пастельных тонов ярким пятном выделялся букет алых роз в мраморной вазе на прикроватной тумбе. Рядом с вазой лежал конверт, из которого выглядывала карточка, надписанная почерком Саймона: «С добрым утром, любимая!» Пока я таращилась на розы, горничная принесла нам с Элоизой молоко и воду.
В ванной царил идеальный порядок, будто ей никогда не пользовались. Даже зубной щетки я не высмотрела. Сестра, конечно, писала, что полотенца меняют каждый день, но… кто бы подумал, что их так много! Целых три! Все разных размеров. И еще прелестные полотенчики для лица, украшенные монограммой.
Умывшись, я вернулась в спальню. Чудесно пахло розами. Элоиза с блаженным видом развалилась на кровати, прямо на белом покрывале; выглядело очень мило. Я сняла туфли и легла рядом, пытаясь сообразить, как действовать дальше.
Возвращается Роуз поздно, поэтому затея с откровенным разговором безнадежна. В таком деле главное — время, такт и осторожность. Нет, ничего мне не выяснить. Ни до ужина, ни после. Даже если досидеть до последнего поезда в девять тридцать. Как же разыскать Роуз? Наверняка она примчалась бы, узнав, что ее сестра здесь, радом, в лондонской квартире…
Звонком колокольчика я вызвала горничную. К сожалению, та понятия не имела, куда все ушли.
— Неужели никто не знает? — в отчаянии спросила я.
— Ну… можно попытаться узнать у мистера Нейла. Хотя в последнее время он тут редкий гость.
Горничная позвонила в гостиницу, но Нейла не застала. Я предложила спросить Фокс-Коттонов.
Моему звонку Леда Фокс-Коттон, судя по голосу, не обрадовалась.
— Глупышка, почему же ты никого не предупредила? Разумеется, я не знаю, где они. Подожди, спрошу Обри. Возможно, Топаз ему что-то рассказывала.
Вернулась она через минуту.
— Обри говорит, что Топаз вечером точно будет дома — он собирается за ней заехать. Наверное, тебе лучше пообедать у нас. Приходи в два, я полдня занята Стивеном. Собираюсь после обеда познакомить его с нужными людьми из мира кино. Найдешь себе на час занятие? А в половине второго вызывай такси и приезжай.
Я собралась отказаться, но передумала: уж очень хотелось взглянуть на их дом, студию — да и на чету Фокс-Коттон. Судя по словам Леды, Топаз и Обри тесно общаются… Словом, я поблагодарила ее за приглашение и пообещала приехать.
Наконец блеющий голос собеседницы смолк. Нет, нужно избавляться от предубеждения против миссис Фокс-Коттон! Она ведь очень любезно со мной обошлась.
— По-моему, хорошая мысль! — заметила горничная. — Хотя и наш повар обязательно вас накормил бы. Значит, у вас свободных полтора часа… Наверное, пройдетесь по магазинам?
Но мне не улыбалось таскать Элоизу по многолюдным улицам — куда приятнее прогуляться в Гайд-парке. Так я горничной и сказала.
— Мисс, у вас платье сильно помялось, — заметила она. — Давайте отутюжу.
Я бросила взгляд в большое зеркало.
Просто удивительно, что творит обстановка с одеждой! Разумеется, за день до поездки я собственноручно выстирала и отутюжила свое любимое зеленое платье. Дома оно казалось прелестным, а в комнате Роуз вдруг превратилось в дешевое и заурядное. Да еще я повалялась на кровати, что не добавило ему красоты. Однако отдать наряд горничной я не отважилась — больно старое на мне было белье, и к тому же заштопанное.
— Спасибо, не стоит беспокоиться.
К сожалению, зной не располагал к прогулкам по парку, поэтому я села на траву под деревом. Элоиза покаталась на спине и взмахами лап выразила желание, чтобы ее почесали; разморенная жарой, чесала я ее не слишком усердно, и вскоре собака, перевернувшись на живот, уснула. Я прислонилась спиной к стволу, огляделась.
А ведь я впервые в Лондоне одна! Как правило, мне нравится «пробовать на вкус» ощущения от нового места — это возможно лишь в одиночестве. Даже смятенное состояние духа не мешало получать удовольствие от отдыха в тени, созерцания мелькающих вдалеке алых автобусов, старых кремовых зданий на Парк-Лейн и новых многоквартирных домов с полосатыми навесами над окнами. А ощущения от Гайд-парка были странные и интересные. Сильнее всего чувствовалась его обособленность; парк будто бы дружелюбно улыбался, но при том сторонился раскинувшейся вокруг на много миль столицы. Вероятно, потому, что он принадлежал старому Лондону — городу Викторианской эпохи, восемнадцатого века, Средневековья… Но потом я увидела овец, мирно пощипывающих травку, и поняла: Гайд-парк никогда не принадлежал Лондону! По духу он — часть деревни, и потому непостижимым образом объединяет в себе Лондоны разных эпох. А сам, в сердце вечно меняющегося города, неизменен.
Когда часы пробили четверть второго, я вышла на Оксфорд-стрит и взяла чудесное открытое такси. Элоиза каталась по Лондону впервые, поэтому лаяла почти безумолчно. Как сказал шофер, благодаря ей, не приходится отвлекаться на клаксон.
Прежде в Сент-Джонс-Вуд я не бывала. Это восхитительный зеленый район; дороги с обеих сторон затеняют деревья, а у старых особняков таинственный вид. На этом фоне броская алая дверь дома Фокс-Коттонов выглядела необычно.
Встретил меня Обри Фокс-Коттон.
— Леда еще занята, — пояснил он красивым манерным голосом.
При свете дня его узкое лицо казалось еще бледнее, чем тогда вечером в Скоутни. Он вообще бесцветен, но есть что-то незабываемое в его элегантности. Элоизе Фокс-Коттон скорее понравился.
— Забавное создание, — обронил он и вялым взмахом руки отогнал собаку.
Мне налили немного хересу. Хозяин любезно со мной побеседовал, в действительности почти меня не замечая, а далеко после двух объявил, что лучше «переместиться», поторопить остальных.
Через садик за домом мы прошли в здание, которое в далеком прошлом, очевидно, служило конюшней. Нам преградила путь черная бархатная штора, натянутая от стены до стены. В углу темнела маленькая винтовая лестница.
— Давайте наверх, — прошептал Обри, — только не шуметь, пока не наступит подходящий момент.
И мы очутились в галерее. Внизу раскинулась ярко освещенная студия; лучи прожекторов сходились на возвышении у дальней стены, где перед нарисованными развалинами храма стоял Стивен. В греческой тунике он был великолепен! Леду Фокс-Коттон я не видела. Только слышала.
— Рот чересчур напряжен! — громко сказала она. — Оближи губы, но не смыкай! Чуть приподними взгляд.
Стивен выполнил ее указания и вдруг, дернув головой, залился краской.
— Что за черт… — начала Леда Фокс-Коттон, но потом догадалась выглянуть и увидела в галерее нас. — Ясно. На сегодня конец работе. Теперь от него ничего не добиться. И так все утро жался. Наверное, из-за туники. Стивен, переодевайся!
В черной рубашке и черных брюках Леда казалась вспотевшей и грязной, словно от тяжелой работы, поэтому сейчас ее засаленный вид не так отталкивал, как в Скоутни.
Пока Стивен переодевался, я спросила, нельзя ли посмотреть фотографии, и миссис Фокс-Коттон повела меня в другое здание, видимо, бывшую конюшню соседнего дома. Комната напоминала гостиную: большие диваны, ворох подушек — все черно-белое. На стенах висели увеличенные снимки; особенно меня впечатлила фотография обнаженного чернокожего мужчины. Огромная, от пола до потолка. Даже жутко стало.
У стены стоял большой портрет Стивена в раме — просто восхитительный! О чем я Леде и сказала.
