Андрей Малыгин - Зеркало, или Снова Воланд
Конечно же, как вы понимаете, Валерий Иванович, говоря протокольным языком, дал подробнейшие разъяснения по существу заданного ему вопроса, чем гости были вполне удовлетворены. На том и расстались.
И здесь, пожалуй, можно было бы и закончить повествование об этом, как вы убедились, насыщенном фантастическими событиями вечере, выдавшемся 12 октября 1987 года, если бы… не прекрасная Филомена и Федор Александрович Кружков. Да-да-да. О них-то мы вроде и позабыли. Вернее, не позабыли, а так, на время оставили. Но, друзья мои, разве выбросишь слова из песни? Разумеется, хорошие, берущие, что называется, за душу. Да и, согласитесь, возможно ли оставить без внимания, как вы уже успели убедиться, столь прекрасную даму? Увидев которую, поверьте, любой бы из вас, даже самый отчаянный повеса и сердцеед, ощутил бы в своем избалованном частыми победами любвеобильном сердце крайнее опустошение, тоску, смятение, рабские неуверенность и покорность и… глубоко запрятанную тайную надежду. Надежду, больше схожую с несбыточным чудом или мечтой, чем с упрямой реальностью, заключить эту драгоценность однажды в свои объятия. Да что там заключить — лишь на миг почувствовать прикосновение ее божественной руки или пусть даже слегка прикоснуться губами к самому кончику ее игрушечного мизинчика… и от этого ощутить необъятное вселенское счастье, подобное взорвавшемуся вулкану, против которого все былые победы и волнения лишь скромный намек или всего лишь неудачная шутка…
Ну так вот, если все же вернуться к череде неизвестных пока что для нас событий и попытаться приоткрыть завесу над тем, а что же все-таки произошло с Федором Александровичем и восхитительной Филоменой с того момента, как они отправились в одну из лучших городских гостиниц, то, надо с уверенностью заявить, что они вполне благополучно прибыли к месту назначения. И больше того, Федор Александрович, устраивая на временное пребывание гостью, проявлял невиданные до сих пор организаторские способности, чуткость, заботу и массу других исключительно редких человеческих качеств. Даже тембр голоса его как-то поменялся. В нем слышалось куда больше участливых и предупредительно задушевных ноток. Ну просто какая-то магия! Видела бы сейчас своего дражайшего супруга Евгения Павловна! Она бы уж ни за что его не признала!.. Да и шутка ли сказать, вовсе другой человек! А уж случись понаблюдать ей своего благоверного со стороны, тут уж можно представить, какое горделивое чувство приласкало и согрело бы мечтательную женскую душу — ведь трудно даже и поверить в то безмерное счастье, свалившееся однажды в молодости на ее доверчивую русую головку. Так что можно лишь пожалеть о том, что великий поэт, земляк и гражданин, не кто иной, как сам Некрасов Николай Алексеевич, оставив потомкам одну из известнейших своих строчек: «Есть женщины в русских селеньях…», досадно упустил тот факт, что и стоящие мужчины порой попадаются.
Так вот, оформив гостью в отличный номер люкс с прекрасным видом на живописную речку, Федор Александрович, желая выглядеть истинным джентльменом, любезно вызвался проводить спутницу и, естественно, доставить ее нехитрый багаж прямо в отведенные апартаменты. Щелкнув ключом, он предупредительно открыл дверь, на табличке которой на черном фоне золотом сверкнули три одинаковые шестерки, и вежливо пропустил свою новую знакомую вперед. Сердце его сладостно замерло, а затем, как загнанный зверь, заметалось в кажущейся теперь слишком тесной груди. Он глубоко втянул ноздрями воздух и, сдерживая неожиданную дрожь в голосе, как можно спокойнее произнес:
— Ну вот, Филомена Петровна, это, конечно, не Рио-де-Жанейро, но, по-моему, все же неплохо. Все необходимые удобства, по-моему, имеются…
Глаза его мгновенно промчались по внутреннему убранству номера и невольно впились в округлую белизну толстеньких подушек, покоившихся одна на другой.
— Не знаю, как уж вас и благодарить, Федор Александрович! — обворожительно улыбаясь, мелодично пропела соблазнительная гостья. — Ну что бы я без вас делала? Да вы же сэкономили мне уйму времени! Все просто отлично, и стоит ли еще о чем-то беспокоиться, — и она окатила его полным искренней благодарности взглядом, а затем, чуть помедлив, добавила: — Жаль только, что время так быстро пролетело, и вам, наверное, уже пора? — И во взгляде ее промелькнули легко читаемая досада и грусть.
Надо прямо сказать, что Кружков в душе ужасно боялся того момента, когда, проводив свою спутницу до места, мог получить в ответ большое устное спасибо, и пожелание доброго пути. А что удивительного? Человек с дальней дороги подустал и имеет полное право на отдых. И тогда всем тайным помыслам и надеждам можно заказывать поминки. Упустить такой шанс — непростительный случай! И в душе он, сам не желая того, уже оставлял небольшую лазейку для худшего, но, услышав последние слова гостьи, был готов, как внезапно расшалившийся мальчишка, закричать «Ура!» и от радости запрыгать на месте, но неимоверным усилием воли сумел удержать себя и как можно деликатнее произнес:
— Я, конечно же, прекрасно понимаю, что вы в дороге, вероятнее всего, устали и, наверное, не прочь бы сейчас и отдохнуть… Но на правах гостеприимного хозяина позвольте несколько отсрочить этот неизбежный момент и пригласить вас вместе поужинать внизу в ресторане… А заодно и о деле поговорим. О моем же времени, прошу, не беспокойтесь. Долг вежливости говорит, что интересы партнеров для нас — прежде всего, — и он с замиранием сердца вопросительно глянул в ее коварные зеленоватые глаза…
Через какое-то время, оставив с разрешения гостьи свой дипломат у нее в номере (маленькая военная хитрость, повод подняться сюда еще раз), Федор Александрович, весь внутренне ликуя и боясь поверить в свою удачу, спустился в увеселительное заведение.
Здесь было все близким и знакомым, а в воздухе уже витал волнительный интимный полумрак, дышавший былыми воспоминаниями и ожиданием грядущего праздника. Кружков со знанием дела в уютном уголке заказал столик на двоих и принялся сосредоточенно поедать глазами содержимое меню. Нужно ли говорить о том, что сегодня этот отпечатанный на машинке скромный листок белой бумаги изучался так тщательно, как никогда раньше.
Через короткое время заказ был сделан. Рыжеволосая официантка, замечательно улыбаясь, тут же принялась колдовать над столом, а Федор Александрович, как опытный полководец, стал проигрывать в голове этапы сражения за покорение нового женского сердца, стараясь предугадать возможные преграды и осложнения.
Зал потихоньку наполнялся гостями, а первые музыкальные аккорды смело прогнали тишину пока еще полупустого заведения.
Следует отметить, что хотя Кружков и контролировал певучую входную дверь ресторана, но обидно упустил долгожданный момент появления гостьи, и лишь знакомый чудесный голос заставил вздрогнуть его и вскочить с места.
Восхитительная Филомена словно выросла из-под земли в сногсшибательном ярко-красном платье чуть пониже колен, точно повторяющем редкие по совершенству пропорции ее фигуры, с длинными, отделанными черным разрезами по бокам. Со вкусом приподнятые плечики, укороченный рукав и оправданно смелый декольтированный вырез на груди — все было как нельзя кстати и говорило об отменном вкусе хозяйки наряда, дополнявшегося редкими украшениями. С левой стороны на соблазнительно высокой груди бросалась в глаза удивительная брошь в виде черного мохнатого паука с горящими рубиновыми глазами и золотой буквой дубль-ве на спине. В ушах красавицы покачивались не менее удивительные черные серьги в виде сказочных головок циклопов с такими же, как и у паука, горящими глазами во лбу. А левую руку ее, чуть повыше запястья, обвивал тонкий браслет — черная змейка с золотым затейливым узором на спине. Картина украшений довершалась надетым на средний палец левой руки и переливавшимся ярким кровавым светом овальным перстнем-часами из громадного камня с двенадцатью гранями по краям, в центре которого чернели две маленькие миниатюрные стрелки. Черные ажурные чулки и такого же цвета изящные замшевые туфельки окончательно довершали изысканные наряды пришедшей.
От нового восторга и изумления большое горячее сердце Федора Александровича невольно вздрогнуло, куда-то прыгнуло и тут же замерло, боясь спугнуть явившееся видение. А озадаченный мозг отказывался верить в подаваемую глазами картинку. Такое великолепие готово сразить кого угодно. Он почувствовал, что его послушный командный голос вдруг перестал повиноваться, а в ногах появились внезапная слабость и дрожь.
По силе воздействия это изображение было подобно коварному наркотику, расставание с которым означало, по крайней мере, сильнейшую болезнь или верную гибель. В мыслях и чувствах Кружкова вновь засверкали молнии и заплясала февральская метель. Тут же захотелось схватить это обворожительное существо и задушить в своих страстных объятиях. Как написал бы в такой волнительный момент один из восточных поэтов, живших в эпоху Омара Хайяма:
