Чарльз Диккенс - Холодный дом (главы I-XXX)
- Он, по-видимому, прекрасно знает свое дело, - заметила я.
- Поймите меня правильно, сударыня; он действительно прекрасно знает свое дело. Все, что можно заучить, он заучил. Все, что можно преподать, он преподает. Но есть вещи... - он взял еще понюшку табаку и снова поклонился, как бы желая сказать: "Например, такие вот вещи".
Я посмотрела на середину комнаты, где жених мисс Джеллиби, занимаясь теперь с отдельными ученицами, усердствовал пуще прежнего.
- Мое милое дитя, - пробормотал мистер Тарвидроп, поправляя шейный платок.
- Ваш сын неутомим, - сказала я.
- Я вознагражден вашими словами, - отозвался мистер Тарвидроп. - В некоторых отношениях он идет по стопам своей матери - святой женщины. Вот было самоотверженное создание! О вы, женщины, прелестные женщины, продолжал мистер Тарвидроп с весьма неприятной галантностью, - какой обольстительный пол!
Я встала и подошла к мисс Джеллиби, которая уже надевала шляпу. Да и все ученицы надевали шляпы, так как урок окончился. Когда только мисс Джеллиби и несчастный Принц успели обручиться - не знаю, но на этот раз они не успели обменяться и десятком слов.
- Дорогой мой, - ты знаешь, который час? - благосклонно обратился мистер Тарвидроп к сыну.
- Нет, папенька.
У сына не было часов. У отца были прекрасные золотые часы, и он вынул их с таким видом, как будто хотел показать всему человечеству, как нужно вынимать часы.
- Сын мой, - проговорил он, - уже два часа. Не забудь, что в три ты должен быть на уроке в Кенсингтоне.
- Времени хватит, папенька, - сказал Принц, - я успею наскоро перекусить и побегу.
- Поторопись, мой дорогой мальчик, - настаивал его родитель. - Холодная баранина стоит на столе.
- Благодарю вас, папенька. А вы тоже уходите, папенька?
- Да, милый мой. Я полагаю, - сказал мистер Тарвидроп, закрывая глаза и поднимая плечи со скромным сознанием своего достоинства, - что мне, как всегда, следует показаться в городе.
- Надо бы вам пообедать где-нибудь в хорошем ресторане, - заметил сын.
- Дитя мое, так я и сделаю. Я скромно пообедаю хотя бы во французском ресторане у Оперной колоннады.
- Вот и хорошо. До свидания, папенька! - оказал Принц, пожимая ему руку.
- До свидания, сын мой. Благослови тебя бог!
Мистер Тарвидроп произнес эти слова прямо-таки набожным тоном, и они, видимо, приятно подействовали на его сына, - прощаясь с отцом, он был так им доволен, так гордился им, всем своим видом выражал такую преданность, что, как мне показалось тогда, было бы просто нехорошо по отношению к младшему из Тарвидропов не верить слепо в старшего. Прощаясь с нами (и особенно с одной из нас, что я подметила, будучи посвящена в тайну), Принц вел себя так, что укрепил благоприятное впечатление, произведенное на меня его почти детским характером. Я почувствовала к нему симпатию и сострадание, когда он, засунув в карман свою "киску" (а одновременно свое желание побыть немножко с Кедди), покорно пошел есть холодную баранину, чтобы потом отправиться на урок в Кенсингтон, и я вознегодовала на его "папеньку" едва ли не больше, чем суровая пожилая дама.
Папенька же распахнул перед нами дверь и пропустил нас вперед с поклоном, достойным, должна сознаться, того блестящего образца, которому он всегда подражал. Вскоре он, все такой же изысканный, прошел мимо нас по другой стороне улицы, направляясь в аристократическую часть города, чтобы показаться среди немногих других уцелевших "джентльменов". На несколько минут я целиком погрузилась в мысли обо всем, что видела и слышала на Ньюмен-стрит, и потому совсем не могла разговаривать с Кедди или хотя бы прислушиваться к ее словам, - особенно, когда задумалась над вопросом: нет ли, или не было ли когда-нибудь джентльменов, которые, не занимаясь танцами как профессией, тем не менее тоже создали себе репутацию исключительно своим хорошим тоном? Это меня так смутило и мне так живо представилось, что "мистеров Тарвидропов", может быть, много, что я сказала себе: "Эстер, перестань думать об этом и обрати внимание на Кедди". Так я и поступила, и мы проболтали весь остаток пути до Линкольнс-Инна.
По словам Кедди, ее жених получил такое скудное образование, что письма его не всегда легко разобрать. Она сказала также, что если бы он не так беспокоился о своей орфографии и поменьше старался писать правильно, то выходило бы гораздо лучше; но он прибавляет столько лишних букв к коротким английским словам, что те порой смахивают на иностранные.
- Ему, бедняжке, хочется сделать лучше, - заметила Кедди, - а получается хуже!
Затем Кедди принялась рассуждать о том, что нельзя же требовать, чтобы он был образованным человеком, если он всю свою жизнь провел в танцевальной школе и только и делал, что учил да прислуживал, прислуживал да учил, утром, днем и вечером! Ну и что же? Да ничего! Ведь она-то умеет писать письма за двоих, - выучилась, на свое горе, - и пусть уж лучше он будет милым, чем ученым. "Да ведь и меня тоже нельзя назвать образованной девушкой, и я не имею права задирать нос, - добавила Кедди. - Знаю я, конечно, очень мало, по милости мамы!"
- Пока мы одни, мне хочется рассказать вам еще кое-что, мисс Саммерсон, - продолжала Кедди, - но я не стала бы этого говорить, если бы вы не познакомились с Принцем. Вы знаете, что такое наш дом. У нас в доме не научишься тому, что полезно знать жене Принца, - не стоит и пытаться. Мы живем в такой неразберихе, что об этом и думать нечего, и всякий раз, как я делала такие попытки, у меня только еще больше опускались руки. И вот я стала понемногу учиться... у кого бы вы думали - у бедной мисс Флайт! Рано утром я помогаю ей убирать комнату и чистить птичьи клетки; варю ей кофе (конечно, она сама меня этому научила), и стала так хорошо его варить, что, по словам Принца, он никогда нигде не пил такого вкусного кофе и мой кофе привел бы в восторг даже мистера Тарвидропа-старшего, а тот ведь очень разборчивый. Кроме того, я теперь умею делать маленькие пудинги и знаю, как покупать баранину, чай, сахар, масло и вообще все, что нужно для хозяйства. Вот шить я еще не умею, - сказала Кедди, взглянув на залатанное платьице Пищика, - но, может быть, научусь; а главное, с тех пор как я обручилась с Принцем и начала заниматься всем этим, я чувствую, что характер у меня стал получше, и я многое прощаю маме. Нынче утром я совсем было расстроилась, когда увидела вас и мисс Клейр, таких чистеньких и хорошеньких, и мне стало стыдно за Пищика, да и за себя тоже; но, в общем, характер у меня, кажется, стал получше, и я многое прощаю маме.
Бедная девушка, как она старалась, как искренне говорила... я даже растрогалась.
- Милая Кедди, - сказала я, - я начинаю очень привязываться к вам и надеюсь, что мы подружимся.
- Неужели правда? - воскликнула Кедди. - Какое счастье!
- Знаете что, Кедди, душенька моя, - сказала я, - давайте отныне будем друзьями, давайте почаще разговаривать обо всем этом и попытаемся найти правильный путь.
Кедди пришла в восторг. Я всячески старалась по-своему, по-старосветски утешить и ободрить ее и в тот день чувствовала, что простила бы мистера Тарвидропа-старшего только в том случае, если бы он преподнес своей будущей невестке целое состояние.
И вот мы подошли к лавке мистера Крука и увидели, что дверь в жилые помещения открыта. На дверном косяке было наклеено объявление, гласившее, что сдается комната на третьем этаже. Тут Кедди вспомнила и рассказала мне, пока мы поднимались наверх, что в этом доме кто-то скоропостижно умер и о его смерти производилось дознание, а наша маленькая приятельница захворала с перепугу. Окно и дверь в пустующую комнату были открыты, и мы решились в нее заглянуть. Это была та самая комната с окрашенной в темную краску дверью, на которую мисс Флайт тайком обратила мое внимание, когда я впервые была в этом доме. Печальный и нежилой вид был у этой каморки - мрачной и угрюмой, и, как ни странно, мне стало как-то тоскливо и даже страшно.
- Вы побледнели, - сказала Кедди, когда мы вышли на лестницу, - вам холодно?
Все во мне застыло - так подействовала на меня эта комната.
Увлекшись разговором, мы шли сюда медленно, поэтому опекун и Ада опередили нас. Мы застали их уже в мансарде у мисс Флайт. Они разглядывали птичек в клетках, в то время как врач, который был так добр, что взялся лечить старушку и отнесся к ней очень заботливо и участливо, оживленно разговаривал с нею у камина.
- Ну, мне как врачу тут больше делать нечего, - сказал он, идя нам навстречу. - Мисс Флайт чувствует себя гораздо лучше и уже завтра сможет снова пойти в суд (ей прямо не терпится). Насколько я знаю, ее там очень недостает.
Мисс Флайт выслушала этот комплимент с самодовольным видом и сделала всем нам общий реверанс.
- Весьма польщена этим новым визитом подопечных тяжбы Джарндисов! сказала она. - Оч-чень счастлива принять Джарндиса, владельца Холодного дома, под своим скромным кровом! - мистеру Джарндису она сделала отдельный реверанс. - Фиц-Джарндис, милая, - так она прозвала Кедди и всегда называла ее так, - вам особый привет!
