Алан Маршалл - В сердце моем
Мои публичные лекции о проблемах пола тоже встречают в штыки. Однажды я узнал, что на мою лекцию придет целая группа религиозных фанатиков, чтобы освистать меня и добиться моего ареста. За два дня до этой лекции я послал комиссару полиции двадцать бесплатных билетов и учтивое письмо, поясняющее, как важно, чтобы полицейские, которым по службе приходится сталкиваться с сексуальными извращениями, послушали мою беседу, где в доступной форме я растолкую самую суть дела.
Я подчеркнул, что считаю своим долгом посвятить часть лекции разъяснению обязанностей полицейских, имеющих дело с сексуальными преступлениями. Словом, это было очень хорошее письмо. И вот перед началом лекции первые два ряда заполнились полицейскими в форме. Когда в задних рядах начался шум, полицейские, все, как один, поднялись с мест. В зале сразу же воцарилась полная тишина. Это была, пожалуй, самая удачная из моих лекций.
- Вот вы говорили о ненависти, которую возбуждаете в некоторых людях, сказал я. - Как вы относитесь к этому?
- Собака лает - ветер носит, - отозвался он. - Люди - те же скоты. Всех их следовало бы истребить. - В первый раз на лице его появилась улыбка.
- Включая вас, разумеется?
- Нет, немногие исключительные личности должны быть сохранены. - Он картинно взмахнул рукой. - Но у большинства людей разума не больше, чем у животных. Без них земля стала бы куда более приятным местом.
Эти типы звонят мне, - не называя себя; они ругают меня ублюдком и всячески поносят. Я не возражаю против того, чтобы меня называли ублюдком, так как, в сущности, ничего не имею против ублюдков. Скорей, они мне даже нравятся. Большинство людей почему-то бросается на вас с кулаками, стоит назвать их ублюдками. Я не из их числа.
Но против некоторых ругательств я возражаю из принципа. Одно время мне регулярно звонил какой-то субъект и, злобно прошипев: "Абортмахер проклятый", - тут же вешал трубку. Я безошибочно узнавал его голос, его звонки стали для меня своего рода развлечением. Я притворялся, будто ничего не слышу. Беседы наши обычно проходили в таком духе:
"Это доктор Стрит?"
"Алло, алло!"
"Абортмахер проклятый!"
"Алло, алло! Говорите же. Ничего не слышно".
"Я говорю - абортмахер проклятый!"
"Алло! Если вы звоните из автомата, нажмите кнопку".
"Абортмахер проклятый!"
"Алло, я вас все-таки не слышу".
"А-борт-махер про-кля-тый!"
"Алло! Постучите по аппарату!"
В конце концов "собеседник" бросал трубку.
- Меня чаще всего оскорбляют в письмах, - заметил я.
- О, таких писем я получаю несметное количество! Кто-то регулярно шлет мне письма из Америки. Должно быть, какой-то сиднеец отправляет их другу в Америку, а тот пересылает мне. Увы, приходится привыкать и к брани и неблагодарности человеческой. Одолжите человеку деньги, и он станет вашим врагом; займите у него - и лучшего друга вам не сыскать. Если вы свысока смотрите на людей, они сияют при первом знаке внимания с вашей стороны; проявите к ним уважение - и они станут вас презирать.
- В Австралии каждый поденщик воображает, будто он ничуть не хуже своего хозяина. В Англии у меня никогда не было хлопот со слугами; здесь же невозможно добиться, чтобы вас прилично обслуживали.
Некоторое время тому назад я дал в газете объявление, что ищу секретаршу. Явилась девица. По ее словам, она была сущим кладом. Я решил взять ее на испытательный срок. Не прошло и двух дней, как она прожгла мои резиновые перчатки. Дело не в цене, но их нелегко достать. Затем девица эта погубила весь мой запас редких медикаментов. А я выписываю их из Англии. Девица оказалась нерасторопной, печатала плохо, к тому же неграмотно. Я вызвал ее к себе.
"Я больна, - захныкала она. - Если бы вы знали, как я нездорова".
"Что с вами?" - спрашиваю.
"Вчера я три раза падала в обморок".
"Что-то я не видел, чтобы вы падали в обморок, - говорю. - Должно быть, это происходило в мое отсутствие".
"Я очень плохо питаюсь", - заявляет девица.
"Как плохо? - удивляюсь я. - Я же заплатил вам вперед четыре фунта десять шиллингов".
И, представьте себе, у нее хватило нахальства сказать:
"Мне этого мало".
"Сколько вы тратите в неделю на сигареты?" - спрашиваю ее.
"Пятнадцать шиллингов", - говорит девица.
"Раз вы позволяете себе тратить пятнадцать шиллингов в неделю на сигареты, вместо того чтобы прилично питаться, будьте любезны падать в обморок в свободное время, - заявляю я. - А в рабочее время - никаких обмороков".
- С тех пор девица немного подтянулась, но, боюсь, все-таки придется избавиться от нее.
То же самое и с моей служанкой. У меня диабет, и мне приходится ставить на ночь у постели две больничные посудины. Я попросил служанку опорожнять их каждое утро.
"Что? - возопила она. - Чтобы я выливала горшки?! Ну, знаете, это слишком!"
"Моя милая, - возражаю я. - Носили ли вы когда-нибудь свою мочу в больницу к доктору?"
"Как же, носила".
"Ему приходилось выливать бутылки, которые вы приносили. Так вот, я тоже доктор. Если вы отказываетесь делать то, что я говорю, вам придется взять расчет".
Служанка отправилась на кухню решать вопрос. Немного погодя она вернулась и опорожнила посудины. Надеюсь, что она и впредь будет это делать - мне очень не хотелось бы менять прислугу.
Закончив рассказ, он с видимым облегчением опустился в кресло.
Мои карманы были переполнены письмами от девушек. Я собирался обсудить с ним эти письма, если он согласится помочь мне. Я достал письма и попросил его высказать мнение о вопросах, затронутых в них; эти вопросы, - сказал я, - больше по его части, чем по моей.
Он очень быстро, внимательно разобрался в каждом письме: все, что он говорил, было дельно и справедливо.
Я заговорил о своем разделе в журнале и выразил удивление по поводу того, что письма, затрагивающие одни и те же проблемы, поступают циклически. Случается, что целыми неделями со всех концов Австралии все пишут мне чуть ли не об одном и том же. Внезапно поток таких писем прекращается, с тем чтобы через год-два опять возобновиться.
Создается впечатление, что по Австралии прокатывается волна недовольства чем-то, заставляя женщин и девушек из разных концов страны засыпать письмами журналиста, занимающегося этими вопросами. Потом волна спадает, жизнь входит в обычное русло.
Колин Стрит слушал меня с некоторым интересом, но чуть иронически, как человек, которому все это давно известно.
- Все журналисты, пишущие о том, что волнует женщин, сталкиваются с этим явлением, - сказал он. - Мне не раз приходилось беседовать на эту тему с журналистами в Англии и в Америке. И сам я тоже сталкивался с этим, - как и вы, очевидно. Истерия заразительна - вот возможное объяснение... Впрочем, никто в точности не знает, в чем тут дело. Да и вопросы, затрагиваемые в письмах, ничего не разъясняют. Вариантов много. То речь идет о грубом муже, то о девушке, притесняемой суровым отцом, о несчастной любви, о бегстве из дома - и так далее и тому подобное. Такого рода письма приходят всегда, но иногда они вдруг начинают идти потоком. Ваши корреспондентки, по всей вероятности, гораздо больше подвержены таким эпидемиям, чем мои. Ведь вы имеете дело с молодежью.
Меня не удовлетворили его слова, поскольку они ничего не объясняли. Причина этих эпидемий мне стала ясна лишь спустя два года, в течение которых я составлял своеобразные таблицы, пытаясь с их помощью проследить, в какой мере наплыв однотипных писем зависит от ряда факторов, оказывающих влияние на всю страну.
Скажем, в Австралии приобретала популярность песенка о неразделенной любви ("Я хотела б, чтоб кто-нибудь меня полюбил") или песенка о суровом отце, запретившем встречи с любимым ("Остались мне одни воспоминания"), и тотчас же на меня обрушивался поток писем, в которых речь шла именно о подобных вещах. И так до тех пор, пока эти песни не вытеснялись новыми.
Такой же поток писем вызывали и кинофильмы о проблемах молодежи, демонстрировавшиеся по всей Австралии.
Колин Стрит не стремился к новым открытиям в мире, который он однажды уже подверг исследованию; этого человека вполне устраивала тихая гавань, обретенная ценой прежних усилий.
- Существуют явления, которых мы не можем понять, - заключил он, вставая с кресла, и добавил: - А теперь пойдемте, я покажу вам свою коллекцию столового серебра.
Мы прошли в ту комнату, где шпалерами стояли буфеты, и тут он, как истинный знаток, стал говорить о своем увлечении.
- Почему вы питаете такую слабость к судкам? - спросил я.
- Потому, что из всего, что когда-либо украшало обеденный стол, они наиболее интересны и наиболее полезны. К тому же, они красивы. Очень жаль, что время их проходит. Вместе с ними уходит и изящная, красивая жизнь. Теперь соль у нас подается в солонках, перец в дешевых перечницах, горчицу мы покупаем в готовом виде - отвратительно!
Провожая меня к выходу, Колин Стрит сказал:
