Ганс Носсак - Спираль
...Я рассказываю обо всем не по порядку. В таких случаях это почти невозможно. Одно событие во времени предшествовало другому, но доходило до меня только тогда, когда я о нем вспоминал и пугался. В промежутке меня вызвали к начальнику тюрьмы, и мне стало совершенно ясно, что, прикрываясь словом "помилование", они измываются надо мной. Они бросаются этим словом как попало, особенно когда не могут придумать ничего другого, но всегда, так сказать, за наш счет.
К начальнику меня привел надзиратель. Нам пришлось некоторое время ждать в приемной. Там сидит один из наших, он ведет переписку начальника и разбирает его бумаги. Мы его не любим, ребята считают, что он науськивает на нас начальника. Пожалуй, все дело в его внешности: он очень маленького роста, лицо у него сморщенное и желтое. Да и на его руки противно смотреть. Вероятно, он болен. Неужели начальник позволяет такому человеку науськивать себя на нас? У начальника тоже есть предписания, навряд ли он может отступить от них.
Я заговорил с этим бедолагой, надзиратель был человек добродушный, и, поскольку мы находились в приемной начальника, он не стал мне ничего запрещать.
- Скажи, пожалуйста, может, все-таки произошла ошибка? - спросил я.
- Ошибка? Где, по-твоему, произошла ошибка? У нас не бывает ошибок. Заруби это себе на носу. - Говоря это, писарь обрызгал меня слюной, он буквально кипел от злости.
Я явно зашел не с того конца.
- Но ведь должна же существовать причина, по которой меня хотят помиловать, - заметил я.
- Вот ханжа, - сказал он с издевкой. - Тебя-то уж ни в коем случае не следовало помиловать. Но они полные идиоты. Когда такая дрянь якшается с попом, то...
- Якшается с попом?
- Да, лижет попу зад. Ты еще тот типчик, свое дело туго знаешь. Разве я не прав? - Он обратился к заспанному надзирателю, сидевшему на стуле у стены: - К тому же ему здорово фортит, что да, то да. С самого начала. Он ударил своим тощим кулачком по столу, но не очень громко, боялся, что услышит начальник.
- Почему с самого начала? - спросил я. - Ты знаешь что-нибудь конкретное?
- Ишь какую рожу корчит! Невинный ягненок, да и только. На это все и попадаются, - сказал он, задыхаясь от ярости. - Но передо мной бесполезно притворяться. Да, не на таковского напал. Я тебя насквозь вижу. Если бы они только послушались меня. Разве я не прав? Зато перед попом они развешивают уши. Вот идиоты!
Мой надзиратель, к которому он обращался, отрезал кусок жевательного табака и сунул его себе в рот.
- Я не знаю, о чем ты говоришь, - сказал я.
- Он не знает, о чем я говорю. Вы слышите? - Теперь он кричал.
- Потише, - предупредил его надзиратель.
- Я хочу тебе кое-что объяснить, парень. Того, кто там в кабинете, можешь водить за нос, сколько хочешь. Но со мной это не пройдет. Я не такой дурак, как ты думаешь. Я вижу тебя насквозь. Я вижу лучше, чем все они, вместе взятые. Что? Разве я не прав? - Он опять обратился к моему стражу: - Я же читал его дело собственными глазами. Там все написано черным по белому. На две недели раньше... Что я говорю? На несколько дней раньше, и приговор гласил бы - отрубить голову! Тогда не стали бы нянчиться с таким молодчиком, как ты. Тогда не было этих сладких слюней! Отрубить голову - вот и все. Ясный случай! Тех нельзя было провести! Их и попы не провели бы. Ну а ты? Как вы считаете? - спросил он надзирателя. В его голосе звучала явная обида. - Такие штуки проходят не чаще, чем раз в сто лет. И он выбрал себе как раз этот единственный благоприятный момент. Внезапно им там взбрело на ум, что надо поступать гуманно и запретить рубить головы. Их, видите ля, уговорили попы. Тьфу, черт! И вот вместо смертной казни ему дали "пожизненно". В следующий раз они наградят тебя за ото орденом. Но я в эти игры не играю. Меня пусть оставят в покое.
В той приемной висело зеркало. Я глядел на себя в зерцало и удивлялся. По мне не было видно, как я испуган. И хотя сам я знаю себя досконально, я ничего не замечал. Лицо у меня было довольное. На лице блуждала любезная улыбка. Уже немолодое лицо, на висках седина, но во всем остальном... Да, предельно вежливое лицо! Я очень удивлялся. Неужели это правда мое лицо? Почему же на нем не видны все те мысли, которые меня обуревали и которые я пытался скрыть? Почему на моем лице не написаны те ужасающие муки, которые я испытываю по ночам? И тот страх, который нагнал на меня злобный писарь? Неужели это и впрямь моя физиономия? Невозможно поверить, хотя все другие в это верят. Где же то выражение лица, которое появилось бы у меня, если бы я был заперт в темном карцере?
Потом нас позвали к начальнику.
- Садитесь, дорогой мой, - пригласил он, показывая на стул, стоявший около стола.
Я сел, раз он этого желал, а надзиратель остался стоять.
- Ну вот, я, значит, могу сделать вам приятное сообщение... - И так далее и так далее.
Он рассказал, что у них есть надежда на мое помилование, что он со своей стороны приветствует это и они составили соответствующее прошение, которое мне остается только подписать. С этими словами он подвинул ко мне через стол лист бумаги и протянул ручку. Да, он хотел меня одурачить. Повернуть дело так, словно помилование - его заслуга и я должен быть благодарен ему. Благодарность и есть та ловушка, которую мне расставили. Я это сразу понял. Но, конечно, не должен был подавать виду, что раскусил их.
Ну, заметил он нетерпеливо, поскольку я не взял ручку и не взглянул на бумагу. Ведь мне было совершенно безразлично, что там сказано. Меня занимало лишь одно! Надо подписывать или не надо? Если уж я решусь подписать, то подпишу не глядя все, что они потребуют. Зачем мне читать их писанину?
- Это новое предписание? - спросил я, не поднимая глаз.
- Предписание? При чем здесь предписание? - воскликнул он и сделал вид, будто поражен до глубины души. - Речь идет о помиловании, а это не имеет отношения к предписаниям. Помилование происходит всегда помимо предписаний. Вот в чем суть.
Вот в чем суть, подумал я. Вы себя невольно выдали этим словечком "помимо"! Что общего я имею с вашим "помимо"?
- А если я не подпишу? - спросил я.
- Если вы не?.. Господи, и чего только люди не придумывают, - обратился он к надзирателю, который стоял позади меня.
- Тогда вы запрете меня в темный карцер? - продолжал я спрашивать.
- Куда?.. Куда?.. - удивился он еще больше, но потом взял себя в руки. - Послушайте, от радости вы, кажется, совсем потеряли голову.
- Да, я потерял голову, - признался я. - Если это... это помилование происходит помимо предписаний, господин начальник, то тогда... Я не хочу себя хвалить, но я всегда старался действовать согласно предписаниям, даже в тех случаях, когда мне приходилось трудно. Однако раз мне было обеспечено здесь пожизненное пребывание... а это я знаю совершенно точно, у меня хорошая память, я помню все с первого дня, как очутился в этих стенах... то я и старался приноровиться к здешним условиям с самого начала.
- Ну конечно же, кто спорит. Именно потому, дорогой мой. Благодаря вашему хорошему поведению, - согласился он.
- Но если это, как вы говорите, происходит помимо предписаний, то возникает опасность впасть в ошибку.
- В ошибку? Но послушайте! - с возмущением воскликнул начальник. Он рассердился на меня точно так же, как писарь в приемной.
- Я хочу объяснить вот что, господин начальник. Извините, ради бога. До тех пор пока действуют предписания, известно, что требуется от каждого. Это довольно-таки ясно, надо просто все выучить наизусть. Но коль скоро речь заходит о том, чтобы делать "помимо", не знаешь, как вести себя. Что-то не сходится. И начинаешь блуждать в темноте. Поэтому я не понимаю, зачем надо отклоняться от прямой дороги. Не понимаю не только из-за себя, но также из-за здешних порядков. И знаете ли, как можно решить, является ли правильным то, что происходит "помимо"? Правильным и для меня тоже. Над тем, что совершается "помимо", мы теряем контроль, именно потому, что оно "помимо". Ибо, возможно - мне даже неприятно признаться в этом, хотя я знаю себя куда лучше, чем вы, - ибо, возможно, гораздо правильней было бы посадить меня в темный карцер.
Сразу он не нашелся, что ответить. Он разглядывал меня, высоко подняв брови. Очевидно, он испугался, а это отнюдь не входило в мои намерения. Нехорошо, когда люди пугаются, ведь тогда от страха они действуют иначе, чем хотели бы первоначально. И это немыслимо вычислить.
- Я вовсе не настаиваю, господин начальник, - заметил я, чтобы его успокоить. - Я просто высказываю предположение.
Начальник обменялся взглядом с моим надзирателем и вздохнул.
- Послушайте, дорогой мой, вы обладаете... Как это называется? В общем, вы очень щепетильны и очень совестливы. Прекрасно. В этом смысле все в порядке. И мы это очень ценим, поэтому, как сказано... Но нельзя же настолько преувеличивать. Я вас понимаю, конечно, я понимаю, не так-то легко все пережить. Но поскольку мы говорим, что хотели бы перечеркнуть прошлое, забыть о нем... Послушайте, надо же когда-нибудь покончить со всем этим.
