Джон Карр - Все приключения Шерлока Холмса
На жизнь мы зарабатывали тем, что ходили по ярмаркам и бедный Тонга за деньги показывал себя. Черный каннибал, он ел перед публикой сырое мясо и плясал свои воинственные пляски. Так что к концу дня у нас всегда набиралась целая шапка монет. Я по-прежнему держал связь с Пондишери-Лодж, но никаких новостей оттуда не было. Я знал только, что его сыновья продолжают поиски. Наконец пришло известие, которого мы так долго ждали. Сокровища нашлись. Они оказались на чердаке, над потолком химической лаборатории Бартоломью Шолто. Я немедленно прибыл на место и все осмотрел. Я понял, что с моей ногой мне туда не забраться. Я узнал, однако, о слуховом окне на крыше, а также о том, что ужинает мистер Шолто внизу. И я подумал, что с помощью Тонги все будет очень легко сделать. Я взял его с собой и обвязал вокруг пояса веревкой, которую мы предусмотрительно захватили. Тонга лазал, как кошка, и очень скоро он оказался на крыше. Но, на беду, мистер Бартоломью Шолто еще был в кабинете, и это стоило ему жизни. Тонга думал, что поступил очень хорошо, убив его. Когда я влез по веревке в комнату, он расхаживал гордый, как петух. И очень удивился, когда я назвал его кровожадным дьяволом и стал бить свободным концом веревки. Потом я взял сундук с сокровищами и спустил его вниз, затем и сам спустился, написав на бумажке «знак четырех» и оставив ее на столе. Я хотел показать, что драгоценности наконец вернулись к тем, кому они принадлежат по праву. Тонга вытянул веревку, запер окно и ушел через крышу, так же как и пришел.
Не знаю, что еще прибавить к моему рассказу. Я слыхал, как какой-то лодочник хвалил за быстроходность катер Смита «Аврору». И я подумал, что это именно то, что нам нужно. Я договорился со старшим Смитом, нанял катер и пообещал ему хорошо заплатить, если он доставит нас в целости и сохранности на корабль, уходивший в Бразилию. Он, конечно, догадывался, что дело нечисто, но в тайну норвудского убийства посвящен не был. Все, что я рассказал вам, джентльмены, – истинная правда, и сделал я это не для того, чтобы развлечь вас: вы мне оказали плохую услугу, – а потому, что мое единственное спасение – рассказать все в точности, как было, чтобы весь мир знал, как обманул меня майор Шолто и что я абсолютно неповинен в смерти его сына.
– Замечательная история, – сказал Шерлок Холмс. – Вполне достойный финал для не менее замечательного дела. Во второй половине вашего рассказа для меня нет ничего нового, кроме разве того, что веревку вы принесли с собой. Этого я не знал. Между прочим, я считал, что Тонга потерял все свои колючки. А он выстрелил в нас еще одной.
– Той, что оставалась в трубке. Остальные он потерял.
– Понятно, – сказал Холмс. – Как это мне не пришло в голову?
– Есть еще какие-нибудь вопросы? – любезно спросил наш пленник.
– Нет, спасибо, больше нет, – ответил мой друг.
– Послушайте, Холмс, – сказал Этелни Джонс, – вы человек, которого должно ублажать. Всем известно, что по части раскрытия преступлений равного вам нет. Но долг есть долг, а я уж и так сколько допустил нарушений порядка, ублажая вас и вашего друга. Мне будет куда спокойнее, если я водворю нашего рассказчика в надежное место. Кеб еще ждет, а внизу сидят два полисмена. Очень обязан вам и вашему другу за помощь. Само собой разумеется, ваше присутствие на суде необходимо. Покойной ночи.
– Покойной ночи, джентльмены, – сказал Смолл.
– Ты первый, Смолл, – проговорил предусмотрительно Джонс, когда они выходили из комнаты. – Я не хочу, чтобы ты огрел меня по голове своей деревяшкой, как ты это сделал на Андаманских островах.
– Вот и конец нашей маленькой драме, – сказал я после того, как мы несколько времени молча курили. – Боюсь, Холмс, что это в последний раз я имел возможность изучать ваш метод. Мисс Морстен оказала мне честь, согласившись стать моей женой.
Холмс издал вопль отчаяния.
– Я так боялся этого! – сказал он. – Нет, я не могу вас поздравить.
– Вам не нравится мой выбор? – спросил я, слегка уязвленный.
– Нравится. Должен сказать, что мисс Морстен – очаровательная девушка и могла бы быть настоящим помощником в наших делах. У нее, бесспорно, есть для этого данные. Вы обратили внимание, что она в первый же день привезла нам из всех бумаг отца не что иное, как план Агрской крепости. Но любовь – вещь эмоциональная, и, будучи таковой, она противоположна чистому и холодному разуму. А разум я, как известно, ставлю превыше всего. Что касается меня, то я никогда не женюсь, чтобы не потерять ясности рассудка.
– Надеюсь, – сказал я смеясь, – что мой ум выдержит это испытание. Но у вас, Холмс, опять очень утомленный вид.
– Да, начинается реакция. Теперь я всю неделю буду как выжатый лимон.
– Как странно у вас чередуются периоды того, что я, говоря о другом человеке, назвал бы ленью, с периодами, полными самой активной и напряженной деятельности.
– Да, – сказал он, – во мне заложены качества и великого лентяя, и отъявленного драчуна. Я часто вспоминаю слова Гете: «Schade, dass die Natur nur einen Menschen aus dir schuf, denn zum wurdigen Mann war und zum Schelmen der Stoff»[46]. Между прочим – возвращаясь к норвудскому делу, – у них, как я и предполагал, в доме действительно был помощник. И это не кто иной, как дворецкий Лал Рао. Итак, Джонсу все-таки принадлежит честь поимки одной крупной рыбы.
– Как несправедливо распределился выигрыш! – заметил я. – Все в этом деле сделано вами. Но жену получил я. А слава вся достанется Джонсу. Что же остается вам?
– Мне? – сказал Холмс. – А мне – ампула с кокаином.
И он протянул свою узкую белую руку к несессеру.
Приключения Шерлока Холмса
Скандал в Богемии
IДля Шерлока Холмса она всегда оставалась «Той Женщиной». Я почти не слышал, чтобы он называл ее как-нибудь иначе. По его мнению, она затмевала и далеко превосходила всех представительниц своего пола. Нельзя сказать, чтобы он испытывал к Ирен Адлер чувство, близкое к любви. Всякие чувства, а тем более это, были ненавистны его холодному, точному и поразительно уравновешенному уму. Мне кажется, он был самой совершенной мыслящей и наблюдающей машиной, какую когда-либо видел мир, но в роли влюбленного ему было бы не по себе. Он говорил о нежных чувствах не иначе как с презрительной усмешкой и с издевкой. Они были великолепным объектом для наблюдения, превосходным средством срывать покровы с человеческих побуждений и поступков. Но допустить вторжение чувства в свой утонченный и великолепно отрегулированный внутренний мир значило бы для изощренного мыслителя внести туда хаос, который бросил бы тень на все достижения его мысли. Песчинка, попавшая в чувствительнейший прибор, или трещина в мощной линзе причинила бы меньше неприятностей такому человеку, как Холмс, нежели страсть. И тем не менее одна женщина для него все-таки существовала, и этой женщиной была покойная Ирен Адлер, особа весьма и весьма сомнительной репутации.[47]
Последнее время я редко виделся с Холмсом: моя женитьба отдалила нас друг от друга. Безоблачного счастья и чисто семейных интересов, которые возникают у человека, когда он впервые становится хозяином в собственном доме, было достаточно, чтобы поглотить все мое внимание. Между тем Холмс, как истый представитель богемы, ненавидевший все формы светской жизни, оставался в нашей квартире на Бейкер-стрит, погребенный среди своих старых книг, чередуя недели увлечения кокаином с приступами честолюбия, дремотное состояние наркомана – с бешеной энергией, присущей его неистовой натуре.
Как и прежде, он был глубоко увлечен разгадкой преступлений. Свои огромные способности и необычайный дар наблюдательности он отдавал выяснению тех тайн, от которых, признав их неразрешимыми, отказалась государственная полиция. Время от времени до меня доходили смутные слухи о его делах: о том, как его вызвали в Одессу в связи с убийством Трепова, о том, что ему удалось пролить свет на загадочную трагедию братьев Аткинсон в Тринкомали, и, наконец, о весьма тонко и успешно выполненном деликатном поручении голландского королевского дома. Однако, помимо этих сведений, которые я так же, как и все читатели, черпал из газет, мне мало что доводилось слышать о прежнем друге и товарище.
Однажды вечером – это было 20 марта 1888 года, – возвращаясь от пациента (я теперь вновь занялся частной практикой), я очутился на Бейкер-стрит. Я проходил мимо знакомой двери, которая навсегда связана в моей памяти с тем временем, когда я был влюблен, и с мрачными событиями «Этюда в багровых тонах», и меня охватило острое желание вновь повидать Холмса, узнать, чем теперь занят его замечательный ум. Окна были ярко освещены, и я даже увидел его высокую, худощавую фигуру, которая дважды темным силуэтом промелькнула на спущенной шторе. Он стремительно шагал из угла в угол, низко опустив голову и заложив за спину руки. Я знал все привычки моего друга, и потому порывистость его движений и весь облик его говорили мне о многом. Шерлок Холмс вновь принялся за работу. Он стряхнул с себя навеянные наркотиками туманные грезы и бился над какой-то новой загадкой. Я позвонил, и меня проводили в комнату, которая когда-то была отчасти и моей.
