Александр Борин - Крутые повороты
…Тогда, в Ташкенте, испробовать свою тепловозную идею Ломоносов не успел.
В 1910 году власти его заметили и отличили. Он получает назначение в Петербург на Николаевскую железную дорогу.
Трудно сказать, чего было больше в этой ласке начальства: покровительства его талантам или высочайшей подозрительности. Известно ведь: человека незаурядного, «не как все», иногда спокойнее держать у себя на глазах, поближе ко двору.
Рассказывают, депешу о переводе из Ташкента в столицу Ломоносову вручили в палисаднике у вокзала. Он ее прочел и сказал: «Это мне конец. Я не придворный, я рабочий».
На Николаевской дороге Юрий Владимирович продержался недолго, всего год: вдрызг рассорился с камергером Ивановским.
О причинах их ссоры в Петербурге ходили самые разные слухи. Видимо, чтобы пресечь их, министр путей сообщения Рухлов, не скрывавший обычно своей неприязни к Ломоносову, тем не менее назначил его на высокий пост помощника начальника Управления тяги всех русских железных дорог. Опасливое пророчество Ломоносова, сказанное им в палисаднике у ташкентского вокзала, полностью подтвердилось: он сделался придворным…
Однако не зигзаги его карьеры интересуют нас сегодня, а судьба смелой инженерной идеи — нового железнодорожного локомотива, в котором не должно быть уже ни топки, ни котла, ни ржавых дыр, съедающих двадцать процентов всех эксплуатационных железнодорожных расходов.
Не остудил ли холодный Петербург горячих ташкентских идей Юрия Владимировича Ломоносова?
…Через три года после переезда Ломоносова в Петербург, 29 июня 1913 года, железнодорожные круги обеих столиц отпраздновали весьма заметное событие, пятидесятилетие Московско-Казанской железной дороги.
Хотя московские газеты утверждали, что дорога отмечает свой юбилей «тихо и семейно», торжество готовилось широко и тщательно.
29 июня, рано утром, отслужили молебен в здании мастерских малого ремонта, украшенном гирляндами из свежей зелени и специально доставленными с юга тропическими пальмами.
На празднество собралось свыше тысячи служащих дороги, вся ее администрация. После многолетия царствующему дому и тем, кто честно трудился на пользу дороге, председатель правления Николай Карлович фон Мекк зачитал телеграмму адресованную министру путей сообщения. Фон Мекк просил министра повергнуть к стопам его величества верноподданнические чувства всех служащих дороги. По свидетельству корреспондента «Голоса Москвы», «предложение это было встречено долго несмолкающим громовым «ура» и покрыто звуками троекратно исполненного хором певчих и всеми присутствующими народного гимна».
Фон Мекк вызвал из зала двух ветеранов дороги, дорожных мастеровых Петрова и Пучина, обнял их, расцеловал, прослезился и каждому вручил конверт с годовым окладом.
Специальным экспрессом все отправились до станции Голутвин. Здесь, в зале третьего класса, отслужили еще один молебен и хор детей, уже особо в честь правления дороги, трижды исполнил торжественную «Славу».
На этих «тихих и семейных» празднествах присутствовали приглашенные — представители от других дорог, от различных железнодорожных обществ, от фирм и компаний.
Был здесь — ездил до Голутвина, слушал речи и гимны, жал руки, любезно поздравлял, вежливо улыбался — и Юрий Владимирович Ломоносов.
Может быть, лучше многих других понимал он истинную причину всех этих пышных и широких церемоний.
Он знал: пятидесятилетие дороги явилось лишь удобным поводом, подлинная причина — куда важнее и существеннее!
Две недели назад, 15 июня 1913 года, Совет Министров Российской империи «ввиду последовавшего высочайшего утверждения» отсрочил выкуп Московско-Казанской железной дороги в собственность казны до… 1931 года.
Все законодательные предложения Государственной думы, настаивавшей, чтобы казна немедленно приобрела дорогу, высочайше были признаны «неприемлемыми». До 1931 года дорога должна была по-прежнему оставаться в частных руках…
Сегодня читать про это, конечно, забавно. 1931 год у нас с вами ассоциируется с иными вовсе событиями, нежели национализация одной из русских железных дорог.
Но даже самые проницательные герои нашего рассказа тогда, 29 июня 1913 года, вряд ли могли это определенно предвидеть.
Милейший, мягчайший председатель правления Московско-Казанской дороги Николай Карлович фон Мекк, так трогательно и умиленно лобызавший у всех на виду старичков Петрова и Пучина, в глазах осведомленной публики сразу же сделался человеком сугубо влиятельным и могущественным. Шутка ли сказать, взять верх над законодательными предложениями Государственной думы!
Юрий Владимирович Ломоносов отлично это понимал и, отправляясь в Москву на празднество дороги, имел прежде всего целью серьезный с Николаем Карловичем разговор.
Состоялся он на другой день после торжеств, 30 июня 1913 года, в ресторане Благородного собрания.
Сперва фон Мекк и Ломоносов обсудили коммерческие и хозяйственные условия, на которых на целых восемнадцать лет откладывался выкуп дороги.
В ту пору девять русских губерний, обслуживаемых Московско-Казанской дорогой, были еще очень слабо охвачены рельсами. На каждые десять тысяч жителей приходилось всего три версты пути. Ходатайствуя перед правительством об отсрочке выкупа, дорога брала на себя обязательство проложить около двух тысяч верст новых линий, соединить Ильинский погост с Егорьевском, Кудьму с Велетьмой, Симбирск с Алатырем и Арзамасом…
В результате провозная плата должна будет здесь составить весьма кругленькую цифру 31 миллион рублей.
Фон Мекк не скрывал от Ломоносова: именно эта перспектива и заставила акционеров настойчиво бороться за сохранение дороги в частных руках. Игра стоила свеч.
— Безусловно, — сказал Ломоносов. — Безусловно, Николай Карлович.
Однако, добавил он, только лишь построить новые линии — мало. Современная дорога должна еще иметь весьма совершенный подвижной состав.
— Мы закажем хорошие паровозы, — сказал фон Мекк.
— Николай Карлович, — возразил Ломоносов, — вы знаете, опытам над паровозами я отдал много лет жизни. Удостоен за них почетной премии Бородина. Но не паровозы ведь определят завтра лицо дорог.
— А что определит? — спросил фон Мекк.
— Нефтяные локомотивы с двигателем Дизеля, — сказал Ломоносов.
Фон Мекк вежливо слушал.
Ломоносов напомнил, что первое в мире речное судно с двигателем Дизеля — известный «Вандал»— появилось не на Западе, а здесь, в России. В 1903 году.
— Тем более соответствует российской географии железнодорожный тепловоз, — сказал он.
Фон Мекк улыбнулся: Ломоносов говорил с ним, как купец с купцом. Не таясь, откровенно расхваливал новый товар.
Юрий Владимирович угадал его улыбку, объяснился еще прямее и определеннее:
— Именно так, Николай Карлович. Я рассчитываю вас сагитировать…
Он сказал: в Западной Европе нет ни безводных степей, ни нефти. Европейцы могут себе позволить как угодно долго осторожничать, могут выжидать… Для России же, где есть колоссальные запасы нефти и огромные пространства, лишенные воды, тепловозы Дизеля должны к себе вызвать жгучий интерес.
— Но начиная с Петра Великого, — сказал Ломоносов, — мы привыкли во всем равняться на Запад. Надо думать, в тепловозном вопросе тоже не решимся выступить самостоятельно. Подождем, что нам укажет европейская практика…
Фон Мекк опять улыбнулся. Спросил:
— Это ли не естественно, Юрий Владимирович?
— Вы правы, — горько сказал Ломоносов. — Вполне естественно. Неестественно, когда русский «Вандал» вдруг опережает Европу…
— Мы еще возвратимся, Юрий Владимирович, к нашему разговору, — любезно сказал фон Мекк.
Это был, разумеется, вежливый отказ.
Ломоносов поклонился.
Однако через три месяца фон Мекк сам вдруг заговорил с Ломоносовым о тепловозе.
Только что из Лондона пришла весть о таинственной гибели Дизеля. Она занимала умы. О ней много говорили, спорили…
Николай Карлович в эти дни приехал в Петербург по делам московского земства.
При первой же встрече, он спросил Ломоносова, как, по его мнению, теперь сложится судьба осиротевшего локомотива.
Фон Мекку хорошо были известны жестокие нападки на Рудольфа Дизеля германских промышленников и германских газет.
— Судьба локомотива в ваших руках, Николай Карлович, — прямо сказал Ломоносов.
К прежним своим доводам он прибавил еще один: к счастью, в слабо развитой России пока еще нет той борьбы капиталов и умов, которая, возможно стоила Дизелю жизни. Дорога для отважного предпринимательства здесь, в России пока еще относительно свободна.
— Но надо спешить, Николай Карлович, — сказал Ломоносов. — Надо спешить… Опоздать было бы неразумно, нерасчетливо.
