Филипп Эриа - Семья Буссардель
- Какие новости? - спросил у отца Фердинанд.
- Не торопись, еще успеешь,- ответил старик.
Задыхаясь, он тяжело опустился на мягкий пуф, напротив невестки. Она позвонила, чтобы принесли дров и лампу. Уже смеркалось. На дворе был февраль.
- Что значит - успею? - удивленно спросил Фердинанд и замер, наполовину просунув руку в рукав мундира.- Неужели все улаживается? Гизо уходит в отставку?
- Я не о положении говорю, а о твоих обязанностях.
Буссардель говорил, как отец: в происходивших событиях он прежде всего видел не сами эти события, а то, чем они могли касаться его сыновей, так как оба они состояли офицерами национальной гвардии. Фердинанд опять стал одеваться.
- Все равно ты приедешь одним из первых. Национальная гвардия не торопится, не выказывает большого рвения. Правительство, кажется, не очень ей доверяет. Должно быть, по этой причине отменили приказ о сборе, который получили все подразделения легиона.
- Батюшка,- спросила Теодорина,- что же будет из всего этого?
- Ну, сейчас ничего не поймешь. Сам черт ногу сломит! Муниципальная гвардия ведет себя вызывающе, как будто задалась целью вызвать раздражение у демонстрантов, а линейные войска, наоборот, выказывают им уважение, щадят их. Толпа страшно возбуждена. Что вы будете делать среди этой стихии? спросил он, глядя на сына.- И что вы можете сделать? Как все обернется, предвидеть невозможно, и неизвестно, какой приказ вам будет дан.
Он сделал несколько театральный жест - воздел руки к небу. В этой неопределенности, неуверенности, о которых он говорил, по его мнению, сейчас заключалась главная опасность.
- Я могу рассеять твои сомнения,- сказал лейтенант Буссардель.- Мы встанем стеной между народом и вооруженными силами - вот что мы сделаем. И в рядах наших колебания не будет.
- Прекрасно! - воскликнул отец.- А можете вы это сделать? Можете вы это сделать, не проливая чужую кровь и кровь...
И не договорив, он обменялся со снохой взглядом, который выразил все, что не было сказано словами. Теодорина и бровью не повела.
- Где ты, Фердинанд? - послышался голос Луи из соседней комнаты.
Грум отворил дверь. Луи остановился у порога, уже одетый в мундир и с меховым кивером на голове. Его сопровождала жена.
- А я уж боялся, что ты ушел,- сказал он.
- Мы опоздали,- ответил Фердинанд.- Я как раз говорил отцу.
- Ах, дети, дети мои! - стонал Буссардель, с трудом поднимаясь на ноги. Толщина его все увеличивалась с годами, ему уже было за шестьдесят.- Ну что ж, идите! Раз так надо - идите!
- Батюшка, не будем делать их неженками! - бодрым тоном сказала Теодорина и незаметно сжала ему руку.
Лора Эрто держалась хорошо. Войдя, она поцеловалась с невесткой и, взяв ее под руку, стояла возле нее, цепляясь за эту маленькую женщину, ниже ее ростом. Однако Теодорина казалась на голову выше ее - настолько чувствовались в ней воля и энергия.
Спустились по парадной лестнице. Оба брата, такие высокие, в меховых киверах, в мундирах, сидевших на них как и литые, были очень живописны, особенно Фердинанд, больше сохранивший стройность; они шли впереди, а за ними следовали отец, жены, грум, державший канделябр, и несколько слуг, появившихся на площадках лестницы.
Оба лейтенанта походили на актеров, нарядившихся в блестящие театральные костюмы, окруженных почитателями и уже готовых выйти на сцену. Они надевали перчатки.
Луи ровным голосом сообщил брату: самые основательные баррикады выросли близ церкви Успения. Пале-Рояль и Тюильри поспешили запереть свои ворота; в министерстве иностранных дел, находящемся совсем рядом, повыбивали стекла, лавку оружейника Лепажа разграбили; депутаты Карно, Варен и Тайландье явились к префекту, просили его, чтобы он не созывал национальную гвардию, толпа настроена против правительства; поэтому сигнал сбора дали только в четыре часа.
В вестибюле Теодорина взяла из рук экономки две фляги в кожаных чехлах и сама подала их лейтенантам, они посмеялись над такой заботливостью.
- Тут превосходная водка, - сказала Теодорина.- Возьмите.
- Да на что она нам?
- Берите, говорю. Если сами не выпьете, угостите товарищей или раненому дадите глоток.
И она засунула флягу в боковой карман мужа, ее примеру последовала Лора в отношении Луи. Фердинанд обернулся, посмотрел на лестницу.
- Зачем понадобилось тревожить детей? - воскликнул он.- Пусть бы лучше играли у себя в детской.
- Друг мой, - возразила Теодорина, - ведь они услышали, что барабан бьет сбор.
Четверо из шестерых детей Фердинанда стояли на ступеньках лестницы. Старшую дочь, Флоранс, уже отвезли в пансион, а самую младшую, Ноэми, еще держали в деревне у кормилицы. Три маленьких мальчика и девчурка, находившиеся дома, неподвижно стояли на ступеньках, растерянные, взволнованные необычайной картиной: их отец и дядя, одетые в нарядные мундиры, куда-то уходят из дому в темноте при свете канделябров. Обычно они уходили на сборы по утрам, чаще всего в воскресенье, и тогда царила праздничная, парадная атмосфера.
Фердинанд поцеловал своих сыновей, дочку и жену брата,
- Погодите! - воскликнул Буссардель.- Я провожу вас. Вместе с вами пойду к месту сбора. Подайте мне плащ и шляпу. Живо!
Фердинанд заставил его остаться, кивком головы указав на свою семью.
- Поручаю их тебе,- сказал он старику на ухо.
Буссардель склонил голову. Отперли парадное. Обе женщины, которым накинули на плечи шали, вышли в перистиль.
- Друг мой,- сказал Фердинанд вполголоса, с нежностью поцеловав жену,позаботься об отце. Не пускай его из дому. Помни о его годах, он-то сам не всегда о них помнит.
Братья вышли во двор. Швейцар, держа в руках фонарь, отпер им калитку.
- Шлите о себе вести,- кричал отец из перистиля.- Осведомляйте нас! Будьте осторожны! Луи,- кричал он, - Луи, прошу тебя, позаботься о брате!
И сгорбившись побрел в дом. Детей уже увели. Буссардель рухнул в кресло.
- Старость, старость злосчастная! - бормотал он, понурив голову.
Дверь осталась открытой. В перистиле, на холоде, в уже сгустившейся тьме, пронизываемой перекличкой голосов, Лора заплакала наконец, и Теодорина, обнимая ее, говорила:
- Пойдем в комнаты, дорогая, а не то мы простудимся.
Теодорина помогла Буссарделю встать с кресла. Снохи взяли его под руки, и все трое поднялись по лестнице.
- Внизу все двери запереть! - приказывала Теодорина слугам, которые шли вслед за нею.- Передайте швейцару, чтобы погасил фонари у подъезда. Надо, чтобы дом ничем не привлекал к себе внимания. Пусть карета моего свекра и карета моей невестки ждут в переулке, у садовой калитки. Где нам расположиться, батюшка? Как, по-вашему, лучше? У меня в комнате теплее, но там будет слышен всякий шум с бульвара. Может быть, пойдем в комнаты Фердинанда, у него окна выходит в сад?
- Да, да, пойдем к нему. Нет, лучше к тебе. Я хочу слышать, что делается, следить за ходом событий... Вот что, дети, - вдруг спохватился он. - Надо нам всем собраться в этом доме, пусть все три семьи будут вместе. Мало ли что может случиться, да и наши воины будут знать, где нас найти, могут извещать нас и тотчас придут сюда, как только все кончится.
Снохи согласились с ним. Флоранс решили оставить в пансионе, находившемся за городскими укреплениями, в Бо Гренель, - это был прежний пансион девиц Вуазамбер, он перешел в другие руки, когда владелицы его отошли от дел, но сохранил прежнюю славу образцового учебного заведения. Флоранс была там в безопасности и очень далеко от места беспорядков, а за своими троими детьми Лора сама съездила на улицу Прованс. Буссардель в свою очередь послал экипаж на улицу Сент-Круа, но Аделины там не оказалось. По совету Жозефы кучер отправился разыскивать ее и нашел у аббата Грара, к которому она частенько наведывалась ради удовольствия побыть в его обществе. Старая дева старалась приехать в такой час, когда он сидел за столом, и ставила возле его скромного прибора горшочек с домашним паштетом или бутылку старого вина из отцовского погреба. Тетя Лилина прибыла последней и выразила удивление, что прервали ее благочестивый визит, заявив, что нет никаких оснований так тревожиться. Буссардель видел, что ему придется отпустить эту упрямицу домой. Но Теодорина отвела ее в уголок и убедила, что речь идет лишь о том, чтобы успокоить отца, и из уважения к его годам нужно ему уступить.
Вечер тянулся долго. Дети, возбужденные неожиданными событиями, не могли уснуть и требовали к себе маму.
Обе матери сдались наконец. Малыши Лоры стали упрашивать тетю Теодорину спеть им колыбельную песенку. Она знала много песен на диалекте савояров, и эти песни восхищали детей, тем более что были такие непонятные.
- И не стыдно вам? - сказал дед, явившись в детскую.- В такую минуту просите песни вам петь? Вы, значит, не понимаете, что сейчас творится!
- И очень хорошо, что не понимают, - заметила Теодорина.
Она села у изголовья кровати, на которой положила вместе двух младших ребятишек, и прекрасно поставленным голосом запела:
