Разрушенный мост - Филип Пулман
Туда, где жили лоа. Туда, откуда пришел Барон Суббота. Все эти духи были реальны и их следовало уважать, даже если в чем-то они ошибались. Все это было очень сложно и запутанно, но еще оно было частью Джинни. Может, с искусством так же? Может, искусство – оно как духи вуду: поглощает тебя и дает сверхъестественные силы, позволяя видеть в темноте.
Солнце грело ей спину, а вода холодила ноги. Джинни зарылась пальцами в песок, чувствуя незримое присутствие маленьких любопытных существ там, внизу. А потом медленно пошла по колена в воде, думая о разрушенном мосте и о том, почему ей так отозвалась эта история.
Хотя ответ казался очевидным. Эта история была о ней. Джинни чувствовала себя тем маленьким ребенком, теплая куртка выступала метафорой матери, а Джо Чикаго… Джо Чикаго – это не образ смерти, а воплощение искусства.
Джинни остановилась. Теперь все встало на свои места. Именно искусство отняло у нее мать, потому что искусство лишено сострадания. Оно требовательно и жестоко, оно забирает то, чего желает, и не обращает внимания на последствия. Как сказала бы Рианнон, оно недоброе. Оно привлекательное.
Сделав еще несколько шагов, Джинни опустила руки, зачерпнула немного воды и позволила ей стечь через пальцы сияющими каплями. Добро и привлекательность, неужели эти два качества и правда делили мир? Неужели Рианнон права? Неужели все может быть либо добрым и слабым, либо привлекательным и бессердечным?
Когда они спорили об этом с Рианнон, Джинни сказала, что можно сочетать в себе и то, и другое. Но как оценить это? Джинни вспомнился тот эпизод в спальне Хелен, когда она пыталась успокоить плачущую женщину, но при этом пересела иначе, чтобы это выглядело лучше композиционно. Не слишком-то по-доброму вышло. Или ссора с Робертом… Его слова жестоко ранили, но были справедливы. Какая-то часть ее и правда была холодна и самолюбива – та же часть, которая равнодушно относилась к людям, лишенным таланта.
Самолюбивая, равнодушная… Но привлекательная? Привлекательная физически? Джинни вспомнила свою попытку выступить в этой роли и поморщилась.
Нет, привлекательной она не была.
И тут же слабо возразила самой себе: возможно, зато она не была и завистливой тоже. Столкнувшись с кем-то талантливым, она не презирала его за превосходство, а радовалась возможности видеть его работу. И это – самое главное…
В голове у нее снова прозвучали слова матери: «Творчество – далеко не самое важное в жизни, но оно позволит тебе жить, пока ты разбираешься, что важнее». Она говорила за всех, подобных себе. За всех художников. Хотя бы эту связь между Джинни и собой она готова была признать.
Повернувшись, она побрела по воде обратно к берегу, чувствуя, как лучи солнца греют ее лицо, грудь и руки. На пляже кто-то был: от дальнего его конца кто-то шел в ее направлении. Какой-то мальчик. Роберт. Она помахала ему, и он помахал в ответ.
Потому что даже если она была художницей, это не могло помешать ей быть и сестрой тоже. Стоит ли рассказывать Роберту о разговоре с папой, о словах, которые прозвучали в ночной тишине? Джинни быстро решила, что нет. Пускай все останется в тайне. Так она лучше ощущала свою близость с отцом и могла показать свое к нему уважение. Да и не стоило Роберту слышать ничего плохого о матери, которая, может, и была такой же узколобой, надменной и жадной, как Китти, но уже умерла.
Но не делает ли ее этот секрет похожей на отца, который тоже окружил себя секретами? Сложно было сказать наверняка. Джинни просто понадеялась, что сможет во всем разобраться.
Когда она наклонилась, чтобы поднять кроссовки, на нее упала его тень.
– Привет! – сказала Джинни.
– Привет! – сказал Глен Уильямс.
Она подняла голову и удивленно моргнула. Это и правда был Глен, не Роберт, поэтому она растерялась.
– Ты чего? – спросил он.
– Я приняла тебя за другого. Прости, я не хотела…
Он пожал плечами, улыбнулся и повернулся боком. Джинни последовала молчаливому приглашению и направилась вместе с ним к устью реки.
– Рано же ты встал, – сказала она.
– Я помогал с лошадьми, – объяснил Глен. В деревне и правда была конюшня, где туристам давали уроки верховой езды. За плату они получали шлемы и отправлялись медленно шествовать верхом вверх и вниз по холмам в поводу у девушек в ездовой форме.
– Не могу представить тебя на конюшне.
– Я не вожу туристов. И приезжаю туда до того, как они появятся. Большую часть дня я торчу в магазине. Все это в обмен на бесплатные уроки езды.
– Так ты умеешь держаться в седле? Я не знала…
– Ага. А ты?
– Я даже не пробовала.
– Приходи как-нибудь. Я все устрою. Не придется ждать в толпе детишек.
Джинни покосилась на него. Это приглашение на свидание? Он и правда сейчас пригласил ее куда-то? Она вдруг особенно остро осознала, насколько короткие на ней шорты, насколько тонкая футболка, надетая на голое тело – и насколько у него кудрявые темно-рыжие волосы и одновременно невинная, одновременно насмешливая улыбка. Как у Энди, но сложнее, сильнее, нежнее. Джинни снова почувствовала себя не привлекательной. И так смутилась, что едва могла дышать.
– Давай, – продолжал Глен. – Я научу тебя ездить верхом.
– Давай. Спасибо. Я не против.
Они продолжали медленно идти вперед.
– Как дела у твоего брата?
– У Роберта? Нормально. Ты знал, что у него недавно умерла мама? Поэтому он к нам и переехал. Сначала было сложно. И будет еще какое-то время, я думаю, но он неплохой парень.
Они дошли до волнореза: каменной стены с бетонной дорожкой наверху, ширины которой хватало, чтобы два человека могли идти рядом. Джинни остановилась и надела кроссовки, а потом запрыгнула наверх, чтобы вместе с Гленом дойти до самого края. Слева лежал залив, и песок на пляже поблескивал в солнечных лучах, справа громоздились у подножия волнореза покрытые водорослями камни. А впереди, за узким устьем впадавшей в море реки тянулась самая широкая на этом побережье полоса дюн, километры и километры покатых песчаных холмов с редкими пятнами тростника, пляжи, где можно было отыскать множество идеальных ракушек. Джинни редко там бывала. Переплыть через устье можно было только во время отлива, а по суше пришлось бы сделать крюк на несколько километров. Но теперь у них была лодка! Все станет гораздо проще.
– Ты умеешь ходить под парусом? – спросила она.
– Нет. А что?
– Я тоже не умею, но папа пару недель назад купил лодку. Я могу научить
