Коко и Игорь - Крис Гринхол
Затем у задника, изображающего степь и небо над нею, появляются двенадцать одетых в черное нимф с волосами цвета льна, они создают живую картину. Встав в самую простую позицию — колени сдвинуты, плечи подняты, — танцоры неловко покачиваются.
Одна из танцовщиц делает неприличный жест. Коко шокирована. Другие актеры воют и взвизгивают. Публика топает ногами. Когда танцовщицы, делая грубые движения, объединяются, зрители начинают шипеть. Недалеко от Коко встает пожилая дама, ее тиара почти свалилась с головы.
— Это позор!
Танцоры продолжают кружиться по сцене и, собравшись вместе, прыгают в натянутое сукно. Музыка резко подчеркивает движения их рук.
— Это так по-славянски, — замечает Кариатис.
Один из иностранных послов, сидящий в ложе, начинает громко хохотать. От того, что происходит на сцене, Коко приходит почти в детский восторг.
Поднимается с места какой-то мужчина и призывает всех умолкнуть. Дама в соседней ложе бьет по лицу соседа, который начал шипеть. Еще один человек в ярости кричит:
— Заткнись, сука! — направляя свое оскорбление одной из самых утонченных и прекрасных женщин Франции.
— Это Флоран Шмит, — шепчет Кариатис. — Я видела у него фотографию композитора — он там обнаженный! — В сознании учительницы танцев мелькает образ обнаженного Стравинского, упершего руки в боки, он стоит на маленькой деревянной пристани, брачный инструмент — в профиль, ягодицы крепкие, мускулистые, на заднем плане виднеется белый конь.
Коко смеется, пораженная тем, что в высшем свете циркулируют подобные вещи. Чем выше социальный уровень, тем больше развращен человек, хотя бы в мыслях.
В публике нарастает беспокойство. Гремят аккорды, ритмы кажутся безобразными, непривычными. Для парижской элиты все слишком грубо, во всем чувствуется монгольское зверство, запах селедки и табака.
И хотя Коко посмеивается, что-то импульсивное, дотоле неизведанное в музыке оказывается созвучным ее ощущению новизны от присутствия в этом месте. Внутренний ритм Коко так же подвижен, как ритмы этой музыки. Ее тело ощущает удары молоточков клавиатуры фортепиано, кожу ее полируют натянутые тетивы смычков. Первобытная энергия пронзает ее, как грозовая молния пронзает громоотвод.
Впитывая сложные ритмы музыки, Коко все-таки замечает, как Шарль посматривает на нее.
Движения танцующих внезапно ускоряются, актеры с яростной энергией сплетаются в страшных эротических позах. Температура в помещении заметно повышается, трепещут веера. Коко представляется, что зал наполнен плененными птицами.
Возбуждение публики достигает такой силы, что почти не слышно музыки. Несколько женщин перед Коко до того расстроились — или пришли в столь буйное веселье, — что у них потекла с ресниц тушь, по щекам бегут черные дорожки. Конечно, в кабаре «Мулен-Руж» — в те времена, когда Коко там пела и танцевала — она видывала кое-что и похуже. Но то были представления для толпы. Здесь же опрокинуты устои благопристойности.
Шарль наклоняется так близко, что его усы щекочут щеку Коко. Она замечает, что Шарль слишком сильно надушен. Он что-то шепчет, но она не обращает внимания на этот шепот, так сильно на нее действуют музыка и шум в зале. Шарль берет ее руку. Не глядя на него, Коко высвобождает руку.
Оттуда, где люди не сидят в креслах, а стоят, тоже несется шум. Там болтают, хлопают, оттуда слышится непристойная брань. Но балет продолжается. К удивлению Коко, рядом с ней начинают разворачиваться военные действия. Несколько дюжин людей начинают раздеваться. Коко в восторге от этой анархии. Загорается свет. Появляется полиция.
Свистки полицейских и внезапно зажегшийся в зале свет приводят в смятение дирижера — полного мужчину с моржовыми усами, — и он оглядывается на волнующийся зал. Убедившись, что никто не собирается лезть на сцену или в оркестр, он продолжает дирижировать.
Свет снова гаснет. Неожиданно рука Шарля оказывается на колене Коко. Коко смотрит на него. Он не сводит с нее глаз. Она могла бы и ответить на это, но не сейчас, не здесь. Коко отодвигается от Шарля, и от этого его рука соскальзывает с ее колена. Все-таки его прикосновение вызывает в ней легкое покалывание и мелкую дрожь.
И когда недовольство публики и раскаты хохота достигают апогея, Коко видит появившегося у сцены щеголеватого лысого мужчину. Невысокий, возможно, пяти футов и одного дюйма росту, он идет по центральному проходу, так что его видят все сидящие в зале. Его бледное лицо поблескивает под светом огней. Он, слегка сгорбившись, неторопливо переставляет чуть кривоватые ноги. Зал, ряд за рядом оборачивается за ним вслед, когда он героически идет к выходу. Он в ярости хлопает за собой дверью. Этому звуку отвечает дробь барабанов в оркестре.
— Кто это? — спрашивает Коко у Кариатис.
— Стравинский.
— Человек с той фотографии?
— Вот-вот!
— Ха!
— И не подумаешь. Верно?
— Он женат, этот Стравинский?
— Конечно, — голова Кариатис склоняется к Коко, — на своей кузине.
— Я не знала, что это разрешается.
— А это и не разрешается, — злословит Кариатис, прикрывшись веером. — Они никак не могли найти священника.
— Бедняжки!
— А я не испытываю к нему жалости. Нечего было до этого доводить.
Коко задумывается.
— Он маленького роста, верно?
Женщины смотрят друг на друга и хихикают.
Оркестр и танцоры продолжают сражение, пока фарс не подходит к концу. С чувством выполненного долга дирижер опускает палочку. Оркестранты наконец отделались. Рой жужжащей публики выходит из зала на улицу, в майскую ночь.
Вспотевшая Коко рада очутиться в прохладе вечернего воздуха. Но ее не оставляет возбуждение. Она ощущает в себе ту же взвинченность, которая взбудоражила зал. Глаза ее искрятся.
— Ну и что вы думаете? — спрашивает Кариатис.
— Поразительно!
— Нет, я не о балете. Даллин!
— О, Шарль! Я уже забыла о нем. — Коко изображает равнодушие.
В сущности, Даллин ей даже нравился, пока не прикоснулся к ее колену. Он хорош собой, он очаровательный компаньон. Но слишком спешит, решает Коко, ей это не по нраву. Кроме того, он актер. Актеры всегда бедные, а она — что ж, она богатая. Оправдываются ее надежды на успех.
— Я сейчас упаду в обморок. Хочу есть. —
