Иван Клима - Рассказы
- Мы больше не встретимся! - Ее голос показался мне болезненно-строгим. Если бы мы снова встретились, я не вынесла бы! Прошу, пойми меня!
- Но мне казалось... - попытался я возразить.- Мы говорили, что нам хорошо вместе... Мне казалось, - меня вдруг окатила волна жалости к самому себе, что наконец я нашел близкого человека.
До нас доходил едва уловимый свет далекого фонаря, и все-таки мне удалось разглядеть слезы в ее глазах.
- Может, когда-нибудь, спустя время, - сказала она. - Я никогда тебя не забуду, никогда.
Я молчал. Через каменную ограду я смотрел на гладь реки, в которой качалось круглое отражение луны. Вокруг меня и во мне разливалась тишина. И вдруг у моих ног что-то тяжело шлепнулось. Прошло мгновение, прежде чем я понял, что это она. Она лежала навзничь, руки раскиданы, глаза закрыты, у рта белела вспененная слюна. Я нагнулся, попробовал поднять ее голову. Меня оглушило ужасное предчувствие. Я взывал к смерти, и она пришла. Но что делать?
Она громко вздохнула и открыла глаза.
- Что с тобой, что с тобой?
Она села и в удивлении осмотрелась. Я помог ей встать.
- Не знаю, что со мной. Я упала? - Она оперлась на меня.
- Пойдем домой, ты переутомилась!
- Мне уже хорошо, дорогой, прости меня! - Она судорожно сжимала мою руку. - Поверь, я не могу иначе. Разве ты поступил бы по-другому? Располовинить душу невозможно.
Я подвел ее к ближайшей скамейке, но, видимо, держал ее недостаточно осторожно - когда она снова стала падать, я не успел подхватить ее, разве чуть замедлил падение.
На этот раз она оставалась неподвижной дольше, я не мог определить, сколько это продолжалось точно, но к нам уже начали сбегаться люди.
Наконец она очнулась, какой-то незнакомец помог мне поднять ее и вызвать такси.
В больнице приняли ее без проволочек. Мне разрешили подождать на белой скамье в полутемном коридоре.
Через полчаса она вернулась, рассеянно улыбаясь. Ничего особенного, она просто немного переутомилась, ей сделали укол, теперь все в порядке. Я снова нашел такси, по дороге мы оба молчали, казалось, она спит. Ее лицо в мерцающем свете уличных фонарей было призрачно-бледным. На нем остро торчал нос, будто клюв мертвой птицы. Я не смог, хотя и силился, подавить отвращение. Я словно еще слышал хрипящий звук, что рвался изо рта, видел пену, облепившую бескровные губы. С внезапным облегчением я осознал, что это чужая девушка, что она принадлежит не мне и я - не ей. К счастью, мы оба вовремя поняли это, она сама, признав это, все решила, а я лишь подчинился ее решению.
На следующий вечер у нас появился Ота. Позвонил, подождал, пока мама позвала меня, и, не отвечая на приветствие, сказал:
- Она хочет поговорить с тобой. Я подожду внизу!
Я подумал, она умирает, и меня обуял ужас. Быстро переодевшись, я выбежал на улицу. Он ждал, прислонившись к стволу акации.
- Как она? - выдохнул я.
Не отвечая, он лишь сделал мне знак следовать за ним.
Мы шли улочкой, по которой в последние дни я провожал ее. Сколько раз, собственно? Все было так быстротечно - и говорить об этом не стоит. Однако много ли времени нужно для того, чтобы человек ступил на карниз и отдался на произвол крыльев, которые не смогут его удержать?
- Она рассказала мне все, - отозвался он вдруг. - Ты вел себя гнусно. Но что можно было ждать от такого... такого... - Казалось, ему не удается найти подходящее слово. Но он все-таки нашел его: - Если с ней что случится, ты убийца!
Я впервые оказался в квартире, где она жила. Мы прошли прихожую, в конце ее, перед стеклянной дверью, он остановил меня. Постучал и вошел один. Из-за двери я услышал ее голос, но слов не разобрал. Что она хочет от меня? Как она сумела убедить его привести меня сюда? И зачем, если не хотела больше меня видеть?
Наконец он появился.
- Входи! - Не глядя мне в глаза, он чуть посторонился и пропустил меня в комнату, сам остался в прихожей.
Комната была большая, с высокими стенами и лепным потолком.
Она лежала в кровати мертвенно-бледная, по самую шею прикрытая одеялом в красно-белую полоску. Кивком она подозвала меня ближе. У постели стоял стул я сел.
- Как ты себя чувствуешь?
- Вполне хорошо. - Ее голос звучал легко, почти весело. - Это он велит мне лежать. Беспокоится! Я хотела пойти к тебе сама, но он запретил мне вставать. Я должна была тебе сказать, что я выздоровею. Чтобы ты не волновался, это больше не повторится.
- Я знаю, что ты выздоровеешь.
- Я сама во всем виновата. Думала, все можно решить насилием над собой, но я не выдержала этого напряжения. А теперь я поняла, что все равно это не имело бы смысла. Я хотела, чтобы ты знал, что я все поняла.
Я не мог взять в толк, о чем это она, но прежде чем я успел спросить, в комнату вошел Ота.
- Тебе ничего не нужно, девочка?
- Нет, ничего.
- Ты же знаешь, ты должна щадить себя! - Он обратился ко мне: - Она была смертельно больна. Доктора сказали, что любое волнение может убить ее. Но есть люди, думающие только о себе. О своем удовольствии.
Был ли смысл защищаться? Она подала мне руку. На мое бережное пожатие ответила мне долгим и судорожным. Ота открыл передо мною дверь - я вышел.
Тремя днями позже, возвращаясь домой с лекции, я нашел в ящике письмо от нее. На конверте без марки и адреса стояло только мое имя.
Я вскрыл конверт еще на лестнице.
Сколько всего она хотела бы мне сказать, писала она, и думала это сделать, когда я пришел к ней, однако возможности для этого не было, и она попробовала лишь намекнуть на самое главное, но все равно она не уверена, что в действительности сказала мне за этот короткий миг, а что сказала только мысленно - ведь мысленно она разговаривает со мной непрерывно, и днем и ночью.
И еще она боится, что я посчитаю ее непостоянной, что она из тех, кто все время меняет свои решения. Ей было тяжело и потому, что она знает, как ее любит Ота, и потому, что она уважает его, этого прекрасного, самоотверженного человека. Но произошло то, чего она и предположить не могла: она отдалилась от него, она уже не любит его. Поначалу она не хотела себе в этом даже признаться, пыталась как-то сохранить их отношения, но потом поняла, что все впустую; любовь бывает или полная, или ущербная, но разве можно тому, кого она уважает, кто был к ней так бесконечно добр, платить ущербной любовью? Возможно ли учинять над собой насилие и верить, что этим ты можешь осчастливить другого? Все это она уже сказала Оте, конечно, для них обоих это было тяжело, они ведь готовились к совместной жизни, но она думает, Ота понял ее и согласится с ее решением. Пока она не знает, что будет дальше, читал я с нарастающим страхом, но чувствует, что между нами возникло что-то особенное, еще тогда, на даче, у костра, между нами проскочила искорка и зажгла пламя, которое, если мы будем достаточно мудрыми, может осветить любовью всю нашу жизнь. Она верит, что мы оба способны на это. Сейчас мысленно она видит меня, мой грустный, задумчивый взгляд, мою улыбку, в которой всегда сквозит боль, и ждет моего ответа.
Я сложил письмо и вернул его в конверт. О, если бы я мог таким же путем вернуть все, что произошло, вернуть само время.
Зазвонил телефон. Я поднял трубку, в ответ - тишина, мне удалось уловить лишь слабое дыхание. По-видимому, она хотела узнать, дома ли я и нашел ли ее послание. С этой минуты начинал истекать мой срок.
Будь письмо не столь категорично настоятельным, а ее предложение не столь обязывающим - и то было бы легче! Имею ли я право оттолкнуть ее после всего, что пробудил в ней? Но каковы мои чувства? Испытываю ли я к ней нечто похожее на то, о чем пишет она?
Все произошло слишком быстро. Я не успел разобраться в своих чувствах. Но я мог бы по крайней мере это объяснить ей. Я не хочу потерять ее, я, конечно, сумею любить ее, но ни к чему такому я не был подготовлен. Что, если я разочарую ее? Может, ей стоит подумать, не опрометчиво ли ее решение?
Меня охватила лихорадка. Надо с ней как можно скорее поговорить! Все взвесить, выиграть хотя бы время!
Я надел пальто и заспешил по знакомым улочкам. Я еще не успел дойти до парка, где мы всегда прощались, когда до меня донеслись обрывки какой-то ярмарочной мелодии и небо тут же озарилось необычным сиянием. А над коньками крыш неожиданно взвилось острие шеста.
Шесты высились на краю парка, и над опустелой детской песочницей был протянут канат.
Представление шло полным ходом; увидев в вышине балансировавшую на высоком колесе призрачную фигуру в сверкающем трико, я почувствовал давнее волнение и, словно выпав из этого ненастного осеннего дня, забыл вдруг о цели своего пути и замешался в толпе зрителей.
Неужто она все еще с ними, неужто моя акробатка все эти годы из вечера в вечер метала в вышине свои сальто и до сих пор не рухнула вниз?
Канатоходец отложил колеса, принес столик, стул и сел, с противоположного конца каната к нему направлялась его подруга, одетая официанткой, на руке поднос с горой тарелок. Я силился разглядеть ее лицо, но она была слишком высоко надо мной, да и будь она ближе, будь она и вправду той моей акробаткой, разве я мог бы теперь узнать ее?
