Джозеф Конрад - Теневая черта
Вдруг моего слуха коснулось имя Гамильтона, и я очнулся.
— Я думал, мы покончили с ним, — е- величайшим отвращением сказал я.
— Да. Но, принимая во внимание то, что нам пришлось только что услышать, я полагаю, вам следовало бы так поступить.
— Следовало бы так поступить? — Я растерянно выпрямился на стуле. — Как поступить?
Капитан Джайлс с удивлением уставился на меня.
— Как? Да так, как я вам советую. Подите и спросите у стюарда, что было в этом письме из портового управления. Спросите его прямо.
На миг у меня отнялся язык. Я услышал нечто столь неожиданное и оригинальное, что решительно ничего не мог понять. Я изумленно пробормотал:
— Но я думал, что это вы Гамильтона…
— Именно. Не подпускайте его. Сделайте то, что я вам говорю. Насядьте на стюарда. Держу пари, что он у вас попрыгает, — настаивал капитан Джайлс, выразительно размахивая у меня под носом дымящейся трубкой. Затем он быстро затянулся три раза подряд.
Его вид, торжествующий и проницательный, был неописуем. И, однако, этот человек оставался странно симпатичным существом. Благожелательность так и излучалась из него, комично, мягко, трогательно. Было в этом и что-то раздражающее. Но я холодно, как человек, имеющий дело с чем-то непонятным, указал, что не вижу оснований подвергать себя риску встретить отпор со стороны этого субъекта. Он — весьма посредственный стюард и к тому же жалкое создание, но говорить с ним мне хочется не больше, чем ущипнуть его за нос.
— Ущипнуть его за нос, — повторил капитан Джайлс скандализованным тоном. — Много пользы принесло бы это вам!
Это замечание казалось столь неуместным, что на него нечего было ответить. Но чувство нелепости начинало наконец оказывать свое хорошо известное действие. Я почувствовал, что не должен больше позволять этому человеку разговаривать со мной. Я встал, сухо заметив, что все это не по мне — что я не могу его понять.
Не успел я отойти, как он снова заговорил изменившимся упрямым тоном, нервно попыхивая трубкой.
— Правда… он… нестоящий малый… конечно. Но вы все-таки… спросите его. Спросите, и больше ничего.
Эта новая манера произвела на меня впечатление — или, вернее, заставила меня помедлить. Но здравый смысл сейчас же взял верх, и я покинул веранду, подарив его невеселой улыбкой. Пройдя несколько шагов, я очутился в столовой, теперь убранной и пустой. Но в течение этого короткого времени в голову мне пришли самые разнообразные мысли, как-то: что Джайлс потешался надо мной, думая позабавиться за мой счет, что я, вероятно, произвожу впечатление легковерного дурака, что я знаю жизнь очень мало…
К моему крайнему удивлению, дверь в конце столовой распахнулась. Это была дверь с надписью «стюард», и он сам выбежал из своей душной, филистерской берлоги с нелепым видом загнанного зверя и бросился к двери в сад.
Я по сей день не знаю, что заставило меня крикнуть ему вслед: "Послушайте! Подождите минутку!" Может быть, это объясняется брошенным им на меня искоса взглядом, или же я все еще находился под влиянием загадочной настойчивости капитана Джайлса. Словом, это был какой-то толчок; действие той внутренней силы, которая так или иначе формирует нашу жизнь. Потому что, если бы эти слова не сорвались с моих уст (моя воля была здесь ни при чем), то моя жизнь, безусловно, была бы все-таки жизнью моряка, но пошла бы в совершенно непостижимом для меня теперь русле.
Да. Моя воля была здесь ни при чем. И не успел я произнести те роковые слова, как уже горько пожалел о них.
Если бы этот человек остановился и встретил меня лицом к лицу, мне пришлось бы с позором ретироваться. Ибо у меня не было ни малейшего желания проделать идиотскую шутку капитана Джайлса ни за свой собственный счет, ни за счет стюарда.
Но здесь в дело вмешался старый человеческий инстинкт погони. Стюард притворился глухим, и я, не задумываясь ни на секунду, обежал обеденный стол и у самой двери преградил ему путь.
— Почему вы не отвечаете, когда с вами говорят? — грубо спросил я.
Он пpиcлqнилcя к притолоке. Вид у него был самый несчастный. Боюсь, что человеческая натура не очень-то благородна. В ней есть отвратительные пятна. Я начинал сердиться, — думаю, только потому, что у моей дичи был такой удрученный вид. Жалкое существо!
Я сразу перешел в наступление:
— Я слышал, что сегодня утром получено официальное сообщение из портового управления. Это верно?
Он не сказал мне, чтобы я не мешался не в свое дело, а вместо того начал хныкать, но не без нахальства. Он нигде не мог найти меня сегодня утром. Нельзя же требовать, чтобы он бегал за мной по всему городу.
— Да кто этого требует? — вскричал я. И тут мои глаза раскрылись на внутренний смысл поступков и речей, тривиальность которых была так поразительна и так надоедлива.
Я сказал ему, что хочу знать, что было в том письме. Суроаость моего тона и манер была притворной только наполовину. Любопытство может быть очень злобным чувством — иногда.
Он стал что-то бормотать, ища спасения в глупо-надутом виде. Меня это не касается, мямлил он. Я сказал ему, что еду домой. А раз я еду домой, он не понимает, зачем ему…
Таковы были его аргументы, настолько бессвязные, что казались почти оскорбительными. То есть оскорбительными для человеческого разума.
В этот сумеречный период между молодостью и зрелостью, в котором я находился тогда, человек особенно чувствителен к такого рода оскорблениям. Боюсь, что я вел себя со стюардом очень грубо. Но не в его привычках было давать кому-нибудь или чему-нибудь отпор. Употребление наркотиков или, может быть, одинокое пьянство…
И, когда я забылся настолько, что стал осыпать его бранью, он сдался и начал визжать.
Не то чтобы он поднял громкий крик. Это была циничная исповедь, со взвизгиваниями, но трусливая — трусливая до жалости. Она была не слишком связной, но достаточно связной, чтобы я онемел. Я отвел от него взгляд в праведном негодовании и заметил в дверях веранды капитана Джайлса, спокойно наблюдающего эту сцену, — дело своих рук, если можно так выразиться. Бросалась в глаза его дымящаяся черная трубка в большой стариковской руке. А также и блестящая тяжелая золотая цепочка на груди, поперек белого кителя. Он излучал атмосферу такой добродетельной прозорливости, что невинная душа не могла не броситься к нему доверчиво. Я бросился к нему.
— Вы бы никогда этому не поверили! — воскликнул я. — Получено извещение, что для какого-то судна нужен шкипер. Очевидно, имеется свободная вакансия, а этот субъект прячет письмо себе в карман.
— Вы сведете меня в могилу! — с превеликим отчаянием громко взвизгнул стюард.
И не менее громко хлопнул себя по злосчастному своему лбу. Но, когда я обернулся, чтобы взглянуть на него, его уже не было. Он куда-то скрылся. Это внезапное исчезновение застаЁило меня расхохотаться.
Таков был конец инцидента — для меня. Но капитан Джайлс, уставившись на то место, где стоял стюард, начал дергать свою внушительную золотую цепочку, пока наконец часы не появились из глубокого кармана, как зримая истина из колодца. Он торжественно погрузил их снова в карман и только тогда сказал:
— Ровно три часа. Вы поспеете — если, конечно, не будете терять времени.
— Поспею куда? — спросил я.
— Господи боже мой! В портовое управление. Это дело надо расследовать.
Строго говоря, он был прав. Но у меня никогда не было особенного пристрастья к расследованию, к выведению на чистую воду и тому подобным, несомненно, этически похвальным занятиям. А мое отношение к этому эпизоду было чисто этическое. Если кто-нибудь и должен свести стюарда в могилу, то я не видел оснований, почему бы этого не сделать самому капитану Джайлсу, человеку в летах, с положением и местному жителю. Тогда как я по сравнению с ним чувствовал себя в этом порту только залетной птицей. Право, можно было сказать, что я уже порвал все связи с ним. Я пробормотал, что не думаю… что для меня это пустяки…
— Пустяки! — повторил капитан Джайлс, проявляя некоторые признаки спокойного, рассудительного негодования. — Кент предупреждал меня, что вы странный малый. Вы еще скажете мне, что командование для вас пустяки — и это после всех моих хлопот!
— Хлопот! — пробормотал я, ничего не понимая. Каких хлопот? Я мог припомнить только, что он мистифицировал меня и надоедал мне своим разговором добрый час после завтрака. И он называл это хлопотами!
Он смотрел на меня с самодовольством, которое было бы отвратительно во всяком другом человеке. Вдруг, точно предо мной перевернулась страница книги и открылось слово, сделавшее понятным все, что происходило прежде, я сообразил, что это дело имело еще и другую сторону, кроме этической.
И все-таки я не двигался с места. Капитан Джайлс начал терять терпение. Рассерженный моими колебаниями, он запыхтел трубкой и повернулся ко мне спиной.
