Джеймс Олдридж - Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра

По совету Колмена он попросил Нину подняться с ним на вершину Ай-Петри, и Нина с радостью устроила эту поездку. Теперь он в раздумье смотрел на цепь обычных радиолокационных установок, которая спускалась по голому склону. Это были не те большие куполообразные антенны, которые разыскивал Колмен, но по их расположению Руперт догадывался, что они представляют собой часть широко разветвленной радарной сети, ибо обращены только к югу и западу. А где же другие, повернутые на восток и на север? Может быть, там, по ту сторону этой высокой горы. Далеко внизу белела кружевная кайма Черного моря. У их ног под покровом плотных белых облаков пряталось ущелье. Вершина горы оказалась ровным, зеленым лугом, пересеченным множеством тропок и укатанных грунтовых дорог.

Даже если поблизости и не было больших установок, часть сети раннего предупреждения могла находиться на противоположном склоне горы.

— Может, пройдемся в ту сторону? — предложил он Нине, показывая на покатый спуск, уходивший за складку горы. Ландшафт отсюда открывался нежный, живописный.

— Англичане обожают ходить пешком, — заметила, поднимаясь, Нина.

— Обождите нас! — крикнул Руперт Федору. Тот разлегся под большим чугунным шаром, установленным на гранитном постаменте в ознаменование какого-то геофизического года, и принимал воздушную ванну под нежаркими лучами горного солнца. Услышав голос Руперта, он вскочил на ноги и присоединился к своим спутникам, с явным намерением пуститься вниз бегом.

— Давайте пойдем потихоньку, — попросил его Руперт.

— Я люблю ходить в темпе, — крикнул Федор, и, не успели они опомниться, как он уже понесся вперед, прыгая, как горный козел.

Они снова увидели его уже на противоположном склоне, и когда Руперт с деланным безразличием окинул взглядом открывшийся пейзаж, он сказал лукаво, словно видел Руперта насквозь:

— Видите? Здесь ничего нет. Только трава да горы, а там внизу — море.

Вечером они сидели в гостинице на балконе номера Руперта, наблюдая, как пограничная охрана пронизывает черную ночь своими прожекторами и освещает темное море в поисках чужих подводных лодок и шпионов.

Внизу, на ярко освещенной бетонной площадке, культурник санатория учил парочки танцевать вальс; оркестр из трех человек в сопровождении аккордеониста наигрывал сентиментальную песенку о Черном море.

— Раз-два-три, раз-два-три…

Культурник Саша кружился по площадке с молодой девушкой, наверх доносилось шарканье ног по бетону.

— Товарищи! — крикнул Саша, хлопнув в ладоши. — Теперь давайте все вместе!

Друг он им или нет? — размышлял в это время Руперт. Он друг всего, что наполняет эту ночь, этих двух людей на балконе, друг Саши и всех танцующих там внизу. Он друг Татьяны, молоденькой официантки, которая подает ему еду. Сегодня утром она рыдала, закрыв лицо руками: ей позвонили, что Костя, ее маленький племянник, отравился рыбными консервами и лежит в больнице. Она чуть с ума не сошла от горя. Через несколько часов, когда опасность миновала, Татьяна была вне себя от счастья. Она подсела к Руперту за столик, вытирая глаза, пила с ним кофе, рассказывала про свою жизнь. Ей двадцать три года. Ее мужа убили год назад на деревенской улице четыре солдата. Муж до этого сообщил по телефону командиру строевой роты о том, что четверо солдат вошли в магазин, где он работал, набрали водки и ушли, не заплатив. Их за это наказали. Тогда они передали мужу, что с ним рассчитаются. Муж знал, что его убьют. Однажды ночью они поймали его на улице и так изувечили, что он умер от шока. Но разве это озлобило Татьяну, восстановило против своей страны или коммунизма? Такая мысль ей даже не приходила в голову, наоборот, она решительно отстаивала свой народ, свою страну и свое общество под градом вопросов Руперта… Татьяна была отличной официанткой, она старалась изо всех сил. У нее была нелегкая работа, а Руперт ценил и уважал всякий труд. Веселая и смышленая, Татьяна жила в ладу с окружавшим ее миром. Больше того, она была ревностным приверженцем этого мира.

Считал ли он ее своим другом? Конечно. Татьяна несомненно была его добрым другом, так же как Нина и Федор. Но все это — отдельные личности, а не советское общество в целом или его идеи. А когда Федор, да и все русские говорят: «Вы наш друг», они на самом деле имеют в виду «Друг советского общества».

Нет, он все же не был настоящим другом советского общества. В душе он решительно этому противился.

Над головой у них, под карнизами кровли, шелестели крыльями ласточки. Снизу доносились взрывы громкого смеха. Отдыхающие бросили танцевать и затеяли какую-то игру; Руперт оперся подбородком на все еще нагретую солнцем балюстраду и стал смотреть вниз. Он увидел Татьяну — она веселилась в кругу отдыхающих и чему-то смеялась, позабыв, по крайней мере на время, свои горести.

— Вон Татьяна, — дружелюбно обратился он к Нине.

Нине нравилась Татьяна; она перегнулась вниз, окликнула ее и помахала рукой. Татьяна подняла голову, отозвалась и показала на них окружающим. Руперт почувствовал себя в атмосфере общего, ничем не омраченного доброжелательства. Она была свойственна русским — эта душевность, заинтересованность, какая-то необъяснимая теплота.

— В одном вы, во всяком случае, правы, — сказал он Федору под влиянием нахлынувшего чувства.

— В чем? — спросил Федор.

— У вас, у русских, есть что-то свое. Вы привносите в жизнь нечто такое, что делает ее значительной — всю, от рождения и до смерти.

— А это хорошо? — рассмеялся Федор.

— Наверно, хорошо, — ответил Руперт и опять подумал об адмирале Лилле.

Не этих ли поразительных и неуловимых, чуть ли не мистических черт искал в русском характере Лилл? Может быть. Но Руперт уже понимал и другое? все это были мелочи, обертона. Советский характер куда сложнее. И тут впервые Руперт в какой-то мере понял, что требовалось Лиллу.

Он совершенно отчетливо представил себе, каким мощным оружием в руках любой разведки является понимание основных черт характера возможного противника, — не какие-нибудь поверхностные и случайные наблюдения рядового разведчика, а подлинное знание того главного, что делает нацию нацией; может быть, русские назвали бы это главное своей «русской душой», но бог его знает, как это называли бы англичане. Есть ли для этого определение в английском языке? Если есть, то, наверно, это какие-нибудь чопорные слова. Чопорность, которая отличает англичан от русских, и является, вероятно, одним из тех недостатков английского характера, которые Лилл пытался преодолеть в себе, когда силился постичь подлинные источники желания советского человека увлечь весь мир своей коммунистической идеей.

█

Наутро Руперт снова перекликался с Джо через всю Европу. Он сказал, чтобы она не приезжала, что он почти кончил то, ради чего приехал. Он съездит в Севастополь, а потом надеется посетить остров Ахиллеса, вот и все. Вряд ли ей с Тэсс стоит предпринимать теперь такое далекое путешествие. Когда он вернется, они проведут вместе месяц во Франции. «Как Роланд?» — спросила она. Он не сказал, что Роланд находится в пионерском лагере, и сам устыдился того, что у него от Джо завелись секреты. Но как он мог это объяснить по телефону? Впрочем, о главном он с ней договорился. С этой мыслью он попрощался и повесил трубку.

Они собирались поехать в Севастополь через два дня. Но на следующее утро, когда они вернулись с пляжа, Татьяна сообщила Нине, что звонили из гагринского санатория, ее срочно вызывают гуда: Алексей упал и сильно расшибся.

— Что они еще сказали?

— Я так и думала, что вы захотите узнать поподробнее, и все спрашивала, спрашивала, но эта докторша какая-ro бестолковая: ничего мне объяснять не стала, говорит, вы не родственница и только твердила: пусть жена немедленно приезжает.

Нина побледнела, в глазах ее застыли растерянность и страх.

— Но я же вчера говорила с ним по телефону, — недоумевала она. — Он был совершенно здоров.

— Так ведь он упал, — напомнила Татьяна.

— Только вчера он мне сказал, что снова начал ходить. Ну, что мне с ним делать, — воскликнула Нина вся в слезах. — Надо было мне остаться и не выпускать его из постели! — Но она тут же взяла себя в руки и спросила Руперта — Это, наверно, что-то серьезное, раз они меня вызывают?

— Боюсь, что да, — ответил Руперт.

— Вы же знаете, как он себя не бережет! Вот они и не смогли удержать его в постели. Когда он вернулся из Америки, мне несколько месяцев пришлось спать у него в палате, чтобы он лежал спокойно. Он никак не верит, что ноги у него больные.

Руперт неожиданно получил возможность увидеть, что лежит в основе советского брака. Он наблюдал Нину и Алексея вместе и врозь и пришел к выводу, что хотя их связывала все та же старая как мир любовь, обе стороны куда более независимы, чем в Англии. У Нины есть свои общественные обязанности, как и у Алексея, оба они поглощены своей профессией и не требуют друг от друга жертв, как это бывает на Западе. Он не знал, приходится ли им делать друг другу какие-нибудь уступки в личной жизни. Может, и приходится. Но разве брак и семья становятся менее полноценными, если женщина так же самостоятельна, как мужчина?