Паскаль Брюкнер - Похитители красоты
Что ж, пришел мой черед платить - я готова. Я легла на тюфяк, вытянув руки вдоль тела: собственные кости казались мне тяжелыми, меня тянуло вниз, как будто я уже рассталась с собой, освободилась от прежней оболочки. Ну вот, сейчас они явятся - похотливый старикан, мерзкий карлик и жирная ведьма. Я еще не знала, что будет означать для меня их приход - облегчение или муки. Мне бы встать, бежать отсюда, но вдруг навалилась смертельная усталость, какая-то непреодолимая сила приковала меня к тюфяку. Ничего не поделаешь, так я и останусь погребенной в недрах горы. Я то проваливалась в сон, то просыпалась. Очень хотелось пить. Где я - никто не знает; наверно, я вернусь в мир, постарев на двадцать лет, и мне не будет больше места среди людей. Я звала на помощь, выкрикивала имя Фердинанда, мне привиделась Лида, она плакала, а ее косичка расплеталась на пряди, на локоны, а потом обмоталась вокруг шейки и стала душить ее.
Наконец наверху хлопнула дверь - раз, другой. Ну все, они идут, сейчас заберут меня. Зубы у меня стучали, голова кружилась, но где-то глубоко под этим ужасом я ощущала лихорадочное нетерпение: скорей бы, скорей! Я так ждала этой минуты, я ведь всю жизнь мечтала быть бабушкой и никем другим. Может быть, меня посадят вместе с Элен, мы с ней подружимся, будем дряхлеть вместе - две маленькие старушки, не прожившие жизнь. Я протянула руки в темноту - ну же, давайте! Заберите меня, ради Бога, бросьте меня в подземелье!
Но нет - дверь хлопала от сквозняка. Она продолжала стучать, глупо, механически. Мне стало даже обидно. Я приподнялась на локте; виски ломило, кровь стучала в ушах, болела поясница. Мои глаза привыкли к потемкам, и теперь я различала слабый свет там, где начиналась лестница. Надо мной вились с жужжанием мухи. Я что, уже разлагаюсь, гнию, как падаль?
Я чувствовала кислый запах от моего тела - смесь страха и испарины. В голове мутилось. Я закусила губу. Не верилось, что я могла так заблуждаться. Наверно, я уже постарела и сама не заметила как. Я провела рукой по лицу - ну, где же морщины, складки, обвислости? Ничего такого я не нащупала. Все было на месте - нос, лоб, и волосы по-прежнему густые. Зеркало мне, срочно! Хотелось есть, просто до ужаса, и мне было стыдно: что за низменная потребность, когда я готовлюсь к переходу в новое качество.
Я поднялась с вонючего тюфяка, меня шатало, и холод пробирал до костей. От затхлых запахов подташнивало. Я отряхнулась и на ватных ногах поднялась по скользким ступенькам. Сколько прошло времени, я понятия не имела. Все тело ломило. Я толкнула дверь и вышла в кухню. Сквозь щели в ставнях пробивался солнечный свет. Лучи пронзали густой сумрак, освещали пляшущие пылинки, целые галактики пыли. Я споткнулась о дохлую мышь, увидела в углу, в соломенном гнезде, трупик какой-то птицы с взъерошенными перышками.
Распахнув окно и ставни, я перелезла через подоконник. Разноцветные пятна заплясали перед глазами, свет обжег меня. Было раннее утро. Все трепетало, шелестело, оживало; от запаха сырой травы у меня защекотало в носу. Воздух был чистый, чуть прохладный, бодрящий - то, что надо. Большое оранжевое солнце вставало над кронами деревьев, пробуждая горы во всем многообразии красок.
На пригорке стояла косуля и, склонив головку, смотрела на меня без малейшего испуга, только тонкие ноги подрагивали. На груди белело пятнышко - как медальон. Она хотела мне что-то сказать, ее глаза из-под длинных ресниц силились сообщить что-то важное. Косуля пару раз качнула головкой, поскребла землю копытцами и не спеша удалилась походкой балерины - только ветки хрустнули.
Вокруг журчали ручьи, лаская слух своим детским лепетом, водопадик разбивался о камни в облаке пенных брызг. Длинные свечи вспыхивали на верхушках елей, болтун-дрозд завел на ветке свою серенаду. Над головой проносились птицы, угрюмый хвойный лес полнился щебетом. Высоко в небе плыли большие белые облака, пухлощекие, как ангелы на картинках. Дивная симфония звуков и красок.
Лоток любви захлестнул меня. Надо жить, говорила мне природа, надо вернуться к собратьям-людям и не пасовать перед жизнью. В этом заброшенном доме мне было подарено второе рождение. Да как я могла бояться? Пусть "Сухоцвет" существовал лишь в воспаленном воображении, мне он все равно был дороже всего на свете. Ведь любой рассказ не тем хорош, что соответствует действительности, а тем, что помогает взглянуть на мир другими глазами и заряжает энергией. Что с того, что Бенжамен все выдумал, - благодаря ему я снова хотела жить полной жизнью. Я совершила с ним ту же ошибку, что и со всеми: поверила тому, что он мне говорил. И, оказывается, правильно сделала. Я чувствовала себя беспричинно счастливой, заново родившейся. Ветерок обдувал меня, смывая миазмы подвала. Небо сулило много-много света и радости.
Пройдя несколько сот метров, я набрела на низкий заборчик, сложенный из камней, - здесь проходила граница со Швейцарией. Я несколько раз пересекла ее, просто так, в насмешку над всеми рубежами: опля - и я во Франции, оп-ля! - в Швейцарии. Потом побрела назад к дому, споткнулась по дороге о корни ели, выпиравшие из земли, как жилы на исхудавшей руке. Я упала ничком во влажный зеленый ворс, смеясь, зарылась лицом в мягкие, жирные, плодородные комья; прямо передо мной - сперва мне показалось, что это плоский камень, - торчала из земли перепачканная магнитофонная кассета. Я вытащила ее и рассмотрела с обеих сторон. Никакой наклейки не было. Я как могла вытерла находку и сунула в карман - когда-нибудь послушаю.
Я была вольна идти куда мне вздумается и несметно богата надеждами и возможностями. Мне хотелось обнять всех живущих на этом свете. В конце тропы я нашла свою машину, припорошенную пылью. Долго смотрелась в зеркальце: я была грязная, вся в травинках, на щеках черные полоски, волосы похожи на джунгли, - но я не изменилась. Та же матовая кожа, те же загнутые ресницы, и лицо не сморщилось, как старая тряпка. Я осталась прежней двадцатишестилетней женщиной и не должна была искупать грех своего существования. Я трижды просигналила, прощаясь с "Сухоцветом", обиталищем химер, и с нависшей над ним тяжелой известняковой плитой.
Проехав километров десять, я остановилась у гостиницы; отсюда открывался вид на швейцарскую равнину. Вершины Альп вдали сияли, как купола. Далеко внизу катил извилистой дорогой среди зеленых лугов маленький красный паровозик, выбрасывая клубы пара. Я спросила у хозяина, какое сегодня число, - оказалось 19 августа, значит, я просидела в подвале три дня и три ночи. Я сняла номер, умылась и заказала в ресторане трапезу на десятерых, невзирая на ранний час. Повар умильно косился на меня, пока я уписывала за обе щеки рагу из кабана, колбасу, картофельную запеканку с кабачками, две копченые сосиски, салат и швейцарский сыр, запивая все это изумительным местным вином. Пиршеством я тоже была обязана Бенжамену - это был мой долг перед ним. Два часа я насыщалась; столик мне накрыли в саду, на террасе над откосом. Солнце припекало все сильнее, и я млела от его ожогов. Даже сесть под зонтик не захотела. Весь остаток дня меня рвало еще бы, так нажраться после семидесятидвухчасового поста, конечно, желудок от такой нагрузки взбунтовался и выдал назад все, что я уплела. Ну и пусть! Меня выворачивало наизнанку, я блевала, согнувшись над раковиной, - чем не доказательство, что я живу?
Теперь мне оставалось только одно - разыскать Аиду. Нельзя было ее бросать, ведь случай свел нас, чтобы я о ней позаботилась. Это Аида была перстом судьбы, посланным мне знаком - она, а не Бенжамен. Эта девочка пробудила во мне чувство, какого я давным-давно ни к кому на свете не испытывала. Счастливица, она сама не знала, какой это дар - когда все впервые и жизнь бьет через край, - великий дар детства, перед которым устоять невозможно. Бог задумал воплотить совершенство на земле и создал маленьких девочек.
А уж Аида - такая милая, такая резвая - была подлинным шедевром. Мне не терпелось обнять ее, расцеловать круглые щечки, заглянуть в лукавые глазки, посмеяться ее выходкам. Я - взрослая, и в этом моя слабость, она беззащитная девчушка, если сложить нас вместе, пожалуй, выйдет полноценный человек. Наутро я уехала в Париж, от души надеясь, что еще не поздно. Аиду я нашла у бабушкиной соседки, и мне удалось уговорить эту женщину отпустить ее со мной на каникулы. Мы чудесно провели остаток лета в горах между Юра и Верхней Савойей. Счастливый месяц - мы шептались, как две подружки, беседовали по душам, вместе угощались разными вкусными блюдами. Она то и дело висла у меня на шее, усаживалась на меня и ложилась, и все так естественно, будто мое тело было продолжением ее собственного. Я для нее была - "мое!". Я все пыталась приручить плутовку, уже любя ее как родную дочь, но она-то моей еще не стала. Бывало, расплачется, отпихнет меня, начнет упрекать, мол, это я отняла у нее бабулю. Когда мы вернулись, я занялась формальностями удочерения; мое бесплодие было веским основанием. Конечно, я незамужняя, но и профессия врача, и обстоятельства, при которых я познакомилась с Аидой, - все это должно было помочь мне смягчить неумолимых представителей закона. Пока суд да дело, Аиду поместили в приют, а мне разрешили забирать ее на два дня в неделю. Административная комиссия проверяла мой моральный облик, а я тем временем снова ходила на занятия, писала диссертацию, работала в больнице.
